Земля имеет форму чемодана

Куропёлкин сразу же спохватился:

– Нет, я ни на что и ни на кого не жалуюсь. Просто о книге у меня осталось смутное представление…

– Ну, пусть смутное… Так брал или не брал?

– Не брал, – сказал Куропёлкин.

– Почему?

– А зачем ему брать? Он был государственный муж с убеждениями о пользе Отечеству. И не бедный.

– И всё?

– Нет. Прежде всего он был человеком с понятиями о чести.

– А нынешние государственные мужи, – засмеялась Звонкова, – этих понятий не имеют, что ли?

– Не имеют, – сказал Куропёлкин.

– А олигархи?

– Не имеют. Зачем им понятия о чести?

– То есть и я живу, среди прочих, без понятий о чести?

– Теоретически да, – сказал Куропёлкин. – Но мне ваш случай пока не слишком ясен.

– Всё! – сказала Звонкова, и как будто бы сердито. – Спать!

Однако успокоиться не смогла:

– А вы, Евгений, имеете понятия о чести?

– Имею, – самонадеянно твердо, даже с вызовом произнёс Куропёлкин. Но тут же будто смутился: – Имел, по крайней мере…

34

Наступил третий день пребывания арендованного подсобного рабочего Куропёлкина в поместье госпожи Звонковой.

Что значит – «наступил»? Куда наступил? На кого наступил? Если только на злыдня Трескучего, дворецкого и постельничего… На свою шею (вампирью?) привёз он сюда из клуба «Прапорщики в грибных местах» очередного Шахерезада. Как всегда поутру хозяйка, Нина Аркадьевна, унеслась по делам в столицу (но может быть, и в столицу Поднебесной), а бездельнику Гаврошу Фуко позволила дрыхнуть (хорошо хоть не в своей опочивальне), и что уж самое унизительное для Трескучего-Морозова – было её распоряжение доставлять в поместье книги по требованиям Эжена Куропёлкина.

Пока госпожа Звонкова в отъезде и делах, а Куропёлкин именно валяется в безделье и скуке в своей комнатушке-одиночке, иногда, правда, напрягая мозги, а заказанную им книгу Толстого никто, похоже, не собирается доставлять, автор попытается объяснить возможному читателю, с чего бы вдруг Звонковой потребовалось знать, брал ли царский чиновник Каренин взятки или нет.

Но сразу и не объяснишь… С чего бы начать? Возьму, пожалуй, и начну с выпускного эпизода девушки (девочки ещё, пустые забавы с наглыми лапающими ровесниками, с их мокрыми от портвейна губами не могли её отвлекать), да, девочки Нины Звонковой. Из всех тем противного её натуре сочинения она выбрала как будто бы наиболее допустимую – «Наташа Ростова как зеркало русской женской души». Кинофильмы она смотрела…

Но и эта тема оказалась для неё неподъёмной. Будто штанга в двести килограммов для хрупкого существа.

После трех часов (а может, и трёх столетий) хождения её мозгов по мукам (за эти часы могла бы исполнить дипломную работу на Мехмате при Воробьёвых горах) девочка Нина Звонкова изготовила зеркало русской женской души со странной (не всегда в кинотеатрах Нина была внимательна, отвлекали мысли о цифрах и технических загадках), да, с неожиданно странной историей главной героини выпускного сочинения.

Её Наташа Ростова по причине страстной любви к светскому шалопаю изменила мужу, её лишили родительских прав, бессердечные люди сидели в социальных службах и в райотделе по делам несовершеннолетних, светский шалопай загулял с другой, Наташа в отчаянии бросилась под паровоз… паровоз вызвал сомнение Звонковой, паровозов она не видала… стало быть, Наташа бросилась под трамвай возле кинотеатра Повторного фильма, там вроде бы трамваи когда-то ходили (росла Нина рядом с Никитской площадью)… теперь Звонковой не понравилось слово «бросилась»… нет, конечно, трамвай сам наехал на Наташу, несшую тяжёлые сумки с картофелем, купленным на Палашёвском рынке, и чуть не зарезал… именно грузовой трамвай, перевозивший какие-то стулья, о чём назавтра появились заметки в газетах, прочитав их, старый муж расплакался и отпустил к Наташе их фактически беспризорного сына…

Геннадий Ильич, преподаватель литературы, с симпатией поглядывавший на красотку Звонкову (сама она считала себя уродиной), поулыбался печально: «Хорошо хоть напоследок Наташа не срослась у неё со знойной женщиной Грицацуевой!», вздохнул и отправился переписывать сочинение.

35

Нина Звонкова, гордость и удивление школы, да и всего района, обязана была получить золотую медаль.

Естественно, ситуацию с сочинением Звонковой следовало обсудить на Педсовете. Без протокола и с соблюдением в дальнейшем обета молчания. Работа Звонковой читателей рассмешила, но их реакция была упрятана в тишину и выразилась лишь деликатными улыбками. Учёные люди посчитали, что и такая работа (тем более без грамматических ошибок) выпускнице простительна. Звонкова росла Принцессой Точных Наук, прославила школу победами на всевозможных конкурсах, олимпиадах, турнирах, порой мирового уровня, и этого было достаточно. А Мария Ионовна Гурьянова, историчка, даже произнесла похвальное слово сочинению Звонковой. Точные науки, по её мнению, как раз и помогли Звонковой, используя гротесковый приём и иносказания, дать вековой срез (или вековое зеркало) русской женской судьбы, её души и её доли, её пути, в обстоятельствах эпохи, из князей в грязи, из ампирного дворца и золоченых карет к сумкам с картошкой, к сыну-беспризорнику и грузовому трамваю, чуть её не зарезавшему. Учёные люди покивали Гурьяновой, но тихо пришли к выводу, что среди надзирающих над выпусками из школ найдется немало педантов и просто дураков, какие с мнением преподавательницы истории не согласятся, а потому сочинение Звонковой надо переписать.

И Геннадию Ильичу, словеснику, было разрешено (поручено) сделать это…

В Принцессы Точных Наук Нину Звонкову произвёл её папаша Аркадий Платонович Звонков. Правда, не сразу. Вальяжный господин (тогда ещё товарищ) Аркадий Платонович не состоялся как оперный певец (бас-баритон), жил с долговременными досадами на не принявших его в Большой театр бездарей и завистников, но стал безукоризненным главным бухгалтером чулочной фабрики, своей находчивостью способствовавшим процветанию чулочников. И собственной семьи, естественно.

Однажды Аркадий Платонович увидел в руках дочери (третьеклассницы тогда) книжку, при этом глаза у Нины были влажными. Читала она какую-то английскую сентиментальную муть, может быть, слезливую историю Джейн Эйр писательницы Бронте. Аркадий Платонович отобрал у Нины книжку, произнеся педагогические слова:

– Не вздумай и дальше брать в руки всякую ерунду! Не следуй рекомендациям матери, иначе вырастешь неудачницей! Не отвлекайся от главного, что есть в тебе. Ты, как никто, умеешь считать. И рассчитывать. Причём на редкость изобретательно. Запомни. Ты – Принцесса Точных Наук. В этом твоя суть.

– И что же, – заинтересовалась юная Звонкова, – если есть Точные Науки, значит, должны быть и Науки Неточные? Зачем они-то нужны?

– Они и вовсе не нужны. Все гуманитарные якобы науки неточные, а потому ложные, – заявил Аркадий Платонович. – Гуманитарное образование ведёт в никуда. А вот эта дребедень с соплями (кивок в сторону сочинения Бронте) – одно из приложений к пустым изысканиям гуманитариев.

Вскоре многие книги из квартиры Звонковых были отправлены в ссылку на дачу, а позже и на даче Нина Звонкова их не обнаружила.

И это обстоятельство её никак не расстроило.

36

Дочь Аркадия Платоновича Звонкова неудачницей не выросла.

Напротив…

Автор, как и Евгений Макарович Куропёлкин, ни бельмеса не смыслит в финансовых делах, видел только в кинокадрах ажиотажные столпотворения на биржах с истерическими (победными или чуть ли не погибельными) выкриками-воплями молодых людей, ищущих выгод в столкновениях акций. Вот и всё. Ну, и читал я когда-то роман Драйзера, но ничего из него не помню. Стало быть, сюжет романа был мне не интересен. Да на какой хрен мне узнавать, кто и как прихватывает (или вдохновенно сотворяет, будто Шестую симфонию) свои миллиарды. Если они ему или ей нужны. И было мне не важно, откуда взялись миллиарды признанной некогда вундеркиндом Нины Аркадьевны Звонковой. И в журнале «Форбс» при её представлениях особых подробностей не приводилось. Ну, было известно об её успехах «в точных науках», в математике, физике, химии, в знании цветных и редкоземельных металлов, она кончила два уважаемых вуза, защитила кандидатскую, а ту признали докторской. О приватной жизни Нины Аркадьевны мало кто знал. Создавалось впечатление, будто бы всей жёлтой прессе и самым наглым папарацци упреждающе и удовлетворительно заплачено за то, чтобы ни единая невыгодная для Звонковой строчка и уж тем более фотография на глаза публике не попадались. И светские проказницы, обозревающие в Глянцах дневные и ночные удовольствия сливок общества, поводов для ехидств над деловой женщиной Звонковой почти не имели. А поводы были. Их могли вызвать хотя бы наряды из мастерской Народного художника Федерации, юркого Шустрика. Но вокруг личности госпожи Звонковой словно бы возник энергетический забор с зонтом недоступности и неприкосновенности. А за этим забором порой происходило и нечто для обывателя неожиданное.

Скажем, случился в жизни Нины Аркадьевны срыв. Или загул. То ли надоела ей суета с необходимостью чуть ли не каждый день придумывать (и осуществлять) удивляющие партнёров и конкурентов (этих – загоняющие в тупик) бизнес-сюрпризы. То ли стала задрёмывать её деловая хватка. То ли взыграли в ней, наконец, гормоны. Взбунтовались и взыграли.

Был дурман. Были наваждения, чуть не сладостно-романтические. Это у неё-то, у Звонковой! Были три замужества, недолгие. Были любовники и любовницы (забавы с теми или пробы забав, – самое скучное, мода). В мужья попались один недотёпа (Бавыкин, первый) и два дельца охотничьей породы. Этот недотёпа, Бавыкин, даже увлек её феерическим, но сумасбродным проектом, возбудил в ней азарт игрока, хоть сейчас лети в Лас-Вегас или Атлантик-Сити, не полетела, всё ещё поддерживала затею Бавыкина, но потом обиделась на него, ей в ту пору был нужен мужчина, а он утопал в своих сумасбродствах. И что теперь осталось от первого мужа? Если только Люк… Два последующих мужа были живчики и умельцы в постельных утехах, красавчики, но уж слишком быстро Звонкова ощутила и в том, и в другом оголодавшего лиса, притянутого к добычам запахами из курятника. Впрочем, их добычи, и немалые, по убеждению императора Веспасиана, запахов иметь были не должны. Вальяжный господин Аркадий Платонович Звонков, седой, но всё ещё значительный, с заведёнными недавно бакенбардами, тростью английского лорда вытолкал добытчиков (имена их Звонкова постаралась забыть) из жизни Принцессы Точных Наук (теперь, возможно, Королевы?) и призвал её к делам.

Нина Аркадьевна к делам вернулась, но не сразу. А ещё покуролесила. Потом гормоны её успокоились (или насытились?), и успокоилась пропустившая веселия юных и молодых лет женщина Нина Аркадьевна Звонкова. И всё же можно было предположить, что где-то под бетонными плитами её натуры лишь утих (или замер на время) интерес к мужчинам и к мужскому телу. Потому, и поддавшись совету знакомой, искреннему или высказанному с кривой усмешкой, завести Шахерезаду, она решила приглашать в исполнители её ночных требований исключительно мужчин. Не хватало ещё глупых и назойливых баб в её опочивальне!

Так и существовала госпожа Звонкова, прибавляя к своим миллиардам рубли и копейки, центы, юани и еврики. «Форбс» о ней не забывал, в политику она не лезла, помнила о дурных примерах, репутацию среди деловых людей и рыцарей власти имела самую благопристойную.

Всё было хорошо. Если бы не одно обстоятельство.

37

У влиятельных людей, с кем приходилось иметь Звонковой дела, были жёны, дочки, подруги и порхающие вокруг золотых клеток мухоловки-охотницы и пикирующие к тем же клеткам ястребихи из инкубатора невест маэстро Либенштока.

То есть обыкновенные бабы. Одни – добравшиеся до высот жизни, до бриллиантов, яхт и вилл в Марбелье. Иные – те самые охотницы, но уже залетевшие в светские стаи. Третьи – сброшенные с высот жизни в серые мерзости среднего класса. Иначе – выгнанные мужьями, чаще с щедрыми вознаграждениями, конечно, если они не были уличены частными детективами в житейских грехах. Ради замены их на более юных блондинок из Соль-Илецка или Шумерли.