Земля имеет форму чемодана

– Откликаются собаки. И кошки, эти-то не всегда. И при чём тут Шахерезада или Шахерезад?

– Сейчас я объясню, – сказала Звонкова.

25

И просветила Куропёлкина.

Её, Нину Аркадьевну, изводит бессонница. Таблетки и прочие химические изделия фармацевтов ей запрещены, они вообще вредны людям, а в случае с ней и втрое вредны. А с утра в делах она должна быть словно омытой живительной водой из источников Камчатки. Пробовали и травы, и китайские отвары из ядовитых насекомых, ползучих гадов и костей уссурийских кошек, но все эти бесспорные средства не помогали, а только вызывали томление организма. Наконец, одна из знакомых светских дам, то ли с серьёзным сочувствием к здоровью Звонковой, то ли с издёвкой завистницы, посоветовала завести ей Шахерезаду, способную укачивать своей болтовнёй и доводить до глубоко-беспробудного сна. Звонкова плохо помнила о каком-то Бахтияре, преодолевшем бессонницу, и о болтливой красотке Шахерезаде, но мысль о том, что в её уединении, где была запрещена установка всяческих телефонов и каких-либо других средств коммуникации, будет валяться чужая женщина, её покоробила. «Ну, тогда назначай на место Шахерезады, – тут завистница явно язвила, – какого-нибудь мужика. Мужики, они куда разнообразнее в приёмах победы над бессоницей. А не понравится ночью – утром вон его! И бери нового!» Концепция завистливой, но отважно-бывалой дамы была с энтузиазмом (так показалось) принята постельничим Трескучим и начала осуществляться со свободной тратой средств.

Естественно, о сути ситуации Куропёлкину было открыто решительно не всё, но он был человек сообразительный. К тому же ни единому слову мадам Звонковой можно было не верить.

– Со мной вы ошиблись, – всё же посчитал нужным сказать Куропёлкин.

– Почему же? – возразила Нина Аркадьевна. – Вас отбирали люди сведущие. И посчитали, что вы человек начитанный.

– Начитанный?! – Куропёлкин чуть было не рассмеялся. – Я, в лучшем случае, человек нахватавшийся. Любил посещать библиотеки. И библиотекарш. И нахватался каких-то сюжетных обрывков.

– Проверим, – сухо сказала Звонкова.

– Вам бы пригласить какого-нибудь доцента. Или профессора. Обо всём бы вам рассказали.

– Призывали и таких, – сказала Звонкова. – Толку никакого. От их учёных терминов приходила жуткая скука и даже тоска, насекомые дохли, и ни на секунду сна… Так что пришла ваша очередь, нахватавшегося…

26

– Хорошо, – вздохнул Куропёлкин. – Попробую исполнить ваши ночные требования.

Ему хотелось спать, устал за день арендного состояния, пошло бы всё на… Вот именно!.. пошло бы всё подальше, Люк так Люк, но и перед Люком не лишним было бы выспаться.

– Вот что, Эжен Куропёлкин, – услышал он. – Против ваших зевот я ничего не имею. Хочу только предупредить. Вполне возможно, что вы сейчас возьмётесь пересказывать мне или «Графа Монте-Кристо», или «Робинзона Крузо», или «Трёх мушкетёров», или «Собаку Баскервилей». Так вот, многие этим начинали. И…

– И их тут же – в Люк! – продолжил Куропёлкин.

– В какой ещё Люк? – будто бы удивилась Звонкова.

– В обыкновенный, – резко сказал Куропёлкин.

– Не знаю никакого Люка! – заявила Звонкова. И было понятно, что она врёт.

– Между прочим, я вам про собаку Баскервилей такую историю рассказал бы, – расстроенно произнёс Куропёлкин, – что вы и во сне бы веселились и не захотели бы просыпаться.

– Хватит болтовни! – сказала Звонкова.

27

– Как прикажете! Вытягиваюсь по швам! – сказал Куропёлкин. – Вы читали роман Стига Ларссона «Девушка с татуировкой Дракона»?

– Не читала, – сказала Звонкова.

– Ну, как же! – возгордился Куропёлкин. Будто бы сам он читал роман Стига Ларссона. То есть он и вправду читал (принимался читать), но одолел всего лишь семьдесят страниц из здоровенного тома. Рекомендован роман был ему библиотекаршей Безруковой Антониной, несомненно проявлявшей сугубый интерес к его атлетическим наворотам мышц, проступавшим, по мнению Антонины, и через вязаный свитер. Упомянутая выше зрительная память отложила в его голове совершенно ненужные ему сведения и оценки, какие можно было теперь сообщить Звонковой. Зазывные сведения эти на обложках книги крюками крупного шрифта цепляли внимание доверчивого покупателя. От Куропёлкина теперь Звонкова узнала, что роман издан в Европе миллионными тиражами, а автора романа признали гениальным.

Объявленная гениальность С. Ларссона слушательницу не взволновала, а вот слова о миллионах оказались для неё интересными.

– Миллионы, значит! – прошептала она возбужденно. – Так, так, так, продолжайте!

Легко сказать – «продолжайте»! При попытках продвинуться в одолении романа Куропёлкин, в своей съёмной квартирке на Большой Переяславке, засыпал несколько раз и полагал, что и сейчас Нина Аркадьевна при пересказе сочинения Ларссона долго бодрствовать не сможет, а скоро задрыхнет и даст выспаться до Люка ему, Куропёлкину.

– Что же вы замолчали? – сказала Звонкова. – Ларссон так Ларссон. Татуировка так татуировка. Валяйте!

– Хорошо, – пробормотал Куропёлкин. Сейчас же понял, что и те немногие страницы, которые он заставил себя прочитать, он забыл, или почти забыл, что Стиг Ларссон ему не поможет, а придётся сочинять нечто, не имеющее отношения к выбранной им книге, но хотя бы складное, и если враньё его пойдёт именно складно, то продолжит враньё. Всё равно никто завтра не станет сопоставлять его фантазии с подлинными историями книги. Да и спросить за это враньё будет уже не с кого.

Странно, но всё же кое-что из будто бы забытого стало вспоминаться Куропёлкину, и это его обнадёжило…

28

– Так вот, дело там происходит в Швеции… – начал Куропёлкин.

Замершая дама будто бы шевельнулась.

– Ну, там шведская семья, – продолжил Куропёлкин, – это… да вы сами знаете лучше меня. Примечательно лишь, что в одной из таких семей существовал главный герой романа журналист Микаэль Блумквист. Два мужика и одна женщина. Люди порядочные, события в этой семье происходили как бы автономные. Но что-то я влип сейчас в семейные отношения. Не в них в книге суть. Существовал в Швеции, то есть в книге Ларссона, в начале тысячелетия мошенник и напёрсточник банкир Веннерстрём. Этот мошенник напридумывал всякие приёмы, чтобы облопошивать и своих шведских финансистов, и дураков из Восточной Европы, и заработал миллиарды крон. И вот тогда журналист Микаэль Блумквист…

– Погодите, погодите, – заговорила Звонкова, – стало быть, миллиарды, стало быть, миллиарды крон…

Сначала её (или её интерес к его болтовне) оживили слова о миллионах, теперь вот были упомянуты миллиарды.

– Эжен, и как же были добыты-то, по вашему мнению, из воздуха эти миллиарды? – спросила Звонкова.

– Если бы я чего понимал в деньгах… – искренне расстроился Куропёлкин.

– Напрягитесь и вспомните, что написано Ларссоном об афёрах банкира Веннерстрёма.

Опять же, легко сказать – «вспомните».

И тут, к удивлению Куропёлкина, и не к удивлению даже, а чуть ли не ужасу его, из нашего рассказчика понеслись слова, неизвестно откуда взявшиеся и ему неподвластные. Полчаса (ход времени Куропёлкин чувствовал без стрелок на циферблатах) арендованный подсобный рабочий излагал историю обогащения мошенника Веннерстрёма, будто бы сейчас книгу Ларссона держал перед собой, излагал со всеми финансовыми подробностями, суть которых он не понимал да и не держал их в голове. С чего бы вдруг текст шведа навалился на него и зазвучал, причём озвучены были и страницы, пропущенные при чтении Куропёлкиным по причине их занудства?

А мадам Звонкова слушала, Куропёлкин ощущал это, историю афёры Веннерстрёма чуть ли не с упоением. И когда Куропёлкин замолчал, она заключила:

– Были у него ходы остроумные. А так афёра – простенькая. Но может, простотой и наглостью он и брал… Так что же совершил журналист Микаэль Блумквист?

– Ага, – обрадовался Куропёлкин. – Микаэль Блумквист. Он, как я рассказывал, был третьим или первым в шведской семье. Женщиной в ней была Эльвира.

– Меня не интересует шведская семья, – резко сказала Звонкова. – Так что предпринял журналист Блумквист?

– Ну, это уже скучно, – сказал Куропёлкин. – И ничего нового. Или неожиданного.

– Не вам оценивать ситуации! – осадила Звонкова Куропёлкина. – Излагайте, что было.

– Возвращаюсь на свой шесток, – помолчав, произнёс Куропёлкин. – Раз у нас тут изба-читальня.