Ленинградский меридиан

– С чем пожаловали к нам, товарищ Рокоссовский? – сдержанно поинтересовался у гостя комфронта. Обмениваясь рукопожатием с «варяжским гостем», он эффектно сверкнул созвездием своих пяти звезд в петлицах. На новеньком, с иголочки, мундире они гордо блистали по сравнению со скромными, потускневшими от походной жизни петлицами Рокоссовского. Вызванный в Москву прямо с севастопольских передовых, он не имел времени и возможности привести свою форму в товарный вид.

– Ставка прислала меня в качестве координатора подготовки и проведения операции по снятию блокады Ленинграда силами двух ваших фронтов. Москва придает предстоящему наступлению большое значение и высказывает надежду, что до наступления осенних дождей сухопутная связь с Ленинградом будет установлена.

– Если хотите, генерал-майор Стельмах немедленно введет вас в курс наших планов по освобождению Ленинграда, – важно произнес Мерецков, но гость любезно отказался от этого предложения.

– Благодарю вас, Кирилл Афанасьевич. Товарищ Сталин просил меня как можно быстрее ознакомиться с положением дел на вашем фронте. Благодаря материалам, полученным мною в Генеральном штабе, обстановка в общих чертах мне ясна и понятна, однако хотелось бы уточнить её непосредственно на месте.

Рокоссовский говорил прямо и открыто, искренне считая, что бумаги бумагами, а для получения всесторонней картины положения на фронте посещение передовой необходимо. Это было для Константина Константиновича непреложной аксиомой, но именно это стремление генерала узнать правду из первых рук моментально насторожило Мерецкова.

«Этот ещё похлеще Власова будет. Сразу бросился раскапывать все наши ошибки и недочеты, прикрывшись статусом представителя Ставки. Недаром Мехлис на него Запорожцу такое хвалебное письмо прислал. Чует мое сердце, хлебнем мы с ним неприятностей», – подумал про себя комфронта, стараясь при этом сохранить невозмутимость на лице.

– Что, даже обедать не станете? – обиженным голосом добропорядочного хозяина спросил Мерецков. – У нас все готово для дорогих гостей.

Константин Константинович не был большим любителем застолья в военное время, ставя во главу угла выполнение порученного ему дела. Однако долгая дорога и усталый вид адъютанта полковника Максименко заставили его принять предложение Мерецкого.

Обед, которым комфронта угостил своих гостей, по временным параметрам можно было смело отнести к обеду по-английски, ибо на дворе стоял поздний вечер. Знаменитые белые ночи хотя уже подходили к своему концу, ещё давали стойкий серый полумрак, и Рокоссовского подмывало немедленно отправиться на передовую, но генерал не стал лезть в бутылку. Отдав должное повару командующего, он пригласил начштаба Стельмаха на беседу для уточнения обстановки.

Столь необычное желание гостя не вызвало у начальника штаба фронта особой радости. Он, так же как и командующий, считал, что присланный из Москвы «варяг» будет усиленно выискивать недостатки в его работе.

Нехорошие предчувствия Григория Давыдовича оправдались с первых минут разговора. Развернув карту Синявинского выступа и увидев на ней обозначение 26-го армейского корпуса вермахта, Рокоссовский попросил Стельмаха назвать командира корпуса, рассказать все, что известно о его боевом пути и командирских способностях, а также перечислить воинские соединения корпуса.

Столь, казалось бы, простой вопрос сильно озадачил начштаба фронта. Начальника корпуса генерала от артиллерии Альберта Вординга после яростного перебирания бумаг он назвал, а вот что-нибудь, характеризующее его как командира, сказать не смог, к удивлению Рокоссовского.

– Как же так, товарищ Стельмах? Вы воюете с Вордингом с января этого года, а ничего не знаете о нем как о командире. О его сильных и слабых сторонах, предпочтениях и предубеждениях при ведении боевых действий. Он что для вас – «Железная маска»?

– У нас, товарищ Рокоссовский, к сожалению, нет разведчика в штабе врага, который мог бы нас подробно информировать о послужном списке командующего немецким корпусом, – с откровенной обидой ответил начштаба, чем вызвал у Рокоссовского откровенное недоумение. Ему очень хотелось сказать, что для того, чтобы ответить на поставленные им вопросы, совсем не нужен агент в ближнем окружении врага. Достаточно проанализировать его действия по срыву Любанской наступательной операции. Но врожденный такт и сдержанность не позволили Константину Константиновичу это произнести.

– Хорошо, назовите боевые соединения противостоящего вам корпуса. Количество входящих в него дивизий? Их численный состав, кто ими командует, имеются ли в нем моторизированные соединения? – зашел к делу с другого конца Рокоссовский, но вновь ответ начштаба был далек от того, что он хотел услышать. С большим скрипом Стельмах назвал три пехотные дивизии, что, по данным разведки, входили в состав корпуса, но имена их командиров были неизвестны. Равно как и наличие в корпусе моторизованных соединений противника.

– Как давно проводилась разведка на участке 227-й пехотной дивизии противника? Неужели взятые в плен «языки» не назвали своего командира дивизии? – продолжал забрасывать вопросами начштаба Рокоссовский.

– Затрудняюсь сказать точно, товарищ Рокоссовский. Примерно недели три-четыре назад, где-то так, – выдавил из себя Стельмах.

– Но ведь это явно устаревшие данные. Собираетесь наступать, а не знаете силы противостоящего вам врага. Как давно вы были на передовой в районе предполагаемого нанесения главного удара?

– У нас для этого есть специальные офицеры, – с обиженной гордостью сказал генерал. – Они собирают нужные сведения, в случае необходимости назначают и проводят дополнительные разведывательные действия и докладывают мне и командующему.

– Все ясно… – вздохнул Рокоссовский, уже успевший оценить результативность подобных действий. Если офицеры были толковыми людьми, толк от их докладов был, он спасал множество человеческих жизней. А если офицеры в лучшем случаи были только хорошими исполнителями, тогда просто беда.

– Состояние разведки фронта меня полностью не устраивает. Для исправления ситуации необходимо провести срочный поиск «языков». Срок исполнения – недел, максимум полторы. Также необходимо подключить к разведке авиацию и обязательно установить на самолетах фотокамеры. Доклады летчиков – это хорошо, но необходимы конкретные подтверждения их слов. Все понятно?

– Так точно, – хмуро произнес Стельмах, записывая в блокнот распоряжения представителя Ставки.

– Вот и хорошо, а теперь давайте пробежимся по тем силам, что у вас есть… – предложил Рокоссовский, и тут дело пошло веселее. В отличие от сил противника, Стельмах хорошо знал свои собственные и отвечал на поставленные перед ним вопросы почти без запинки.

Московский гость не стремился поймать начштаба на неточностях и незнаниях. Он внимательно слушал собеседника, время от времени занося что-то в свой походный блокнот. К концу беседы обе стороны остались удовлетворены ею. Рокоссовский был доволен тем, что данные, полученные им в Москве, существенно не расходились с теми, что назвал ему начштаба. Стельмах был доволен тем, что проверка закончилась и можно было вытереть со лба противный пот, в который его вогнал проверяющий, но, как оказалось, это были только «цветочки».

На следующее утро, когда начштаба решил, что гроза миновала, «варяг» преподнес новый сюрприз. Рано утром, не ставя высокое начальство в известность, Рокоссовский отправился на передовую под охраной отделения автоматчиков. При этом место своего визита он выбрал не Гайтолово, где предполагалось нанести главный удар по врагу, а в район рабочего поселка № 8.

К несчастью для командира 365-го стрелкового полка подполковника Семичастного, никто из штаба фронта и дивизии не успел предупредить его по телефону о вояже нежданного гостя. Подполковник третий день предавался прелестям веселой жизни, закрывшись в блиндаже с фельдшерицей. На всякую попытку начштаба вернуть комполка к исполнению его прямых обязанностей он отвечал бранью, заставлял его пить вместе с ним водку, после чего прогонял из блиндажа к чертовой матери.

В то утро, когда нелегкая принесла генерала Рокоссовского в расположение штаба полка, разгул Семичастного уверенно набирал обороты. Комполка усиленно поправлял подорванное здоровье исходя из принципа лечения подобного подобным, и к моменту появления представителя Ставки он находился в скверном состоянии. Поэтому, когда адъютант доложил подполковнику, что из штаба к нему приехал неизвестный командир, Семичастный разразился бурной бранью и послал его по известному всем адресу.

Скажи адъютант, что за дверями блиндажа стоит генерал, да ещё из Москвы, комполка наверняка протрезвел бы хотя бы наполовину. Однако на Рокоссовском был изрядно потрепанный походный плащ, не позволивший никому разглядеть в нем большое начальство. Мало ли кто мог появиться на передовой в сопровождении боевого охранения в виде четырех солдат.

На повторный требовательный стук в дверь подполковник пришел в ярость и, схватив трофейный «вальтер», с громким криком «Так ты, гад, не уймешься!» выскочил наружу.

Неизвестно, чем могла закончиться встреча Рокоссовского с размахивавшим пистолетом комполка. Скорее всего, подполковника Семичастного застрелили бы приехавшие с генералом автоматчики, но Константин Константинович спас жизнь дебоширу. Смело шагнув навстречу с трудом стоявшему на ногах подполковнику, он громко крикнул ему: «Смирно!»

Требовательности и решимости в голосе Рокоссовского в этот момент хватило на десять генералов, отчего дебошир послушно опустил пистолет и даже сделал попытку вытянуться. Этого мгновения вполне хватило охране, чтобы подскочить к Семичастному и, вырвав оружие, скрутить его.

Событие было из рук вон выходящее. Подбежавший к блиндажу особист стал уверять генерала, что виновный будет наказан, но Рокоссовского это меньше всего интересовало. Вызвав трясущегося от страха начальника штаба, он приказал ему временно принять на себя обязанности комполка, а сам отправился в расположение одного из батальонов. Увиденное им безобразие со стороны командира полка заставляло думать Рокоссовского, что и в выбранном им батальоне он встретит нечто подобное. Принцип «каков поп, таков и приход», а также утверждение, что «рыба гниет с головы», во многих подразделениях РККА действовал четко. Однако батальон, в который направился генерал, видимо, был исключением из подобных правил, ибо в нем царил полный порядок.

Стоявший возле штаба батальона красноармеец, несмотря на сопровождение в виде автоматчиков, уверенно преградил дорогу Рокоссовскому. Вызванный же по его требованию комбат был трезв, опрятен, подтянут, и на груди его красовались винтовой орден Боевого Красного Знамени и такая же медаль «За отвагу».

– Командир батальона, капитан Петров Георгий Владимирович, – представился Рокоссовскому комбат, чьи черты лица свидетельствовали о его явном дальневосточном происхождении. Среднего роста, крепкий, он имел густые, коротко остриженные черные волосы, придававшие ему некоторое сходство с ежиком, но это нисколько не портило общего приятного впечатления.

Произношение комбата было чистым, без малейшего акцента, запинания или какого-либо говора, так, словно русский язык был его родным языком. Что касалось речи капитана, то она была правильной, выдавая наличие в его интеллектуальном багаже как минимум среднего образования.

Раскосые глаза смотрели на нежданного гостя требовательно и придирчиво, говоря, что их владелец – человек, привыкший отдавать приказы подчиненным и хорошо знающий себе цену. Одним словом, перед Рокоссовским стоял хозяин батальона не по должности, а по сути. Отлично знающий всю его внутреннюю жизнь, сильные и слабые стороны подчиненных и умеющий использовать их на благо общего дела.

Походный плащ Рокоссовского также не позволил комбату точно определить звание незнакомца, но по выправке и сопровождавшим его автоматчикам он без колебания отнес его к комсоставу.

– Прошу предъявить документы, товарищ командир… – Петров сдержанно козырнул и, положив руку на ремень, стал терпеливо ждать, пока Рокоссовский достанет из внутреннего кармана кителя удостоверение и развернет его.

– Представитель штаба фронта Рокоссовский Константин Константинович, – представился Петрову высокий гость, желая сохранить свое инкогнито, и комбат прекрасно его понял.

– Прошу в штаб, товарищ Рокоссовский, – Петров любезно указал гостю на дверь, а сам повернулся к часовому: – Продолжайте нести службу.

Сказано это было простым и будничным тоном, так, словно представители фронта приезжали к Петрову в батальон каждую неделю.

Оказавшись в добротно построенном блиндаже, Рокоссовский попросил комбата доложить обстановку на участке его обороны, и в ходе завязавшейся беседы генерал убедился в верности своего первичного впечатления. Капитан не только досконально знал положение дел в своем батальоне, но и имел хорошее представление о противостоявшем ему противнике.

На карте, представленной Петровым генералу, были нанесены не только передовые рубежи обороны врага с многочисленными огневыми точками, но и местонахождение второго рубежа немецкой обороны. Вместе с этим комбат рассказал, что противостоящие ему соединения 212-й пехотной дивизии вермахта занимают эти позиции с осени прошлого года и в своем составе имеют в основном средства огневой поддержки в виде минометов и артиллерии.

На вопрос гостя, откуда ему все это известно, Петров ответил, что эти данные получены в результате наблюдения за позицией противника, а также допроса взятых разведчиками пленных.

– А в штаб полка вы эти данные отсылали? – спросил Рокоссовский, хорошо помнивший, что на показанной ему в штабе полка карте четко нанесены были только передние траншеи противника, а все остальное – условно.

– Регулярно, товарищ генерал. Вот копия донесения, отправленного в штаб неделю назад… – комбат протянул Рокоссовскому вынутую из командирской сумки бумагу. При этом голос капитана звучал твердо и уверенно, а не заискивал, как это часто бывает у подхалимов при докладе высокому начальству.

– Все это хорошо, товарищ капитан, спасибо за службу, – сказал Рокоссовский, ознакомившись с донесением Петрова, – а теперь я хочу побывать на вашем наблюдательном пункте.

– Как скажете, товарищ генерал, – откликнулся на его слова комбат. – Только, пожалуйста, наденьте на себя плащ-палатку и каску. Фуражка у вас приметная, немецкие наблюдатели сразу заметят.

– Хорошо, давайте, – согласился Константин Константинович и, пока комбат доставал плащ-палатку, задал давно вертящийся у него на языке вопрос: – Давно воюете?

– С июля сорок первого, Псковский укрепрайон… – лаконично ответил Петров, не желая вдаваться в подробности.