Для писем и газет

– Гриша, меня с работы выгонят. А у меня дочка больная, и еще одна должна родиться.

– С чего ты взял, что родится дочка?

– Я уже никому не верю… А почему ты не женишься, Гриша? – сказал Александр Иванович после паузы…

Ах, не надо было этого говорить! Ох, не надо бы… Да слово – не воробей. Дело в том, что любила когда-то медсестричка Люся кудрявого Гришу, а замуж вышла за Сашу, – нынешнего Александра Ивановича. Мама сказала, что он перспективней по комсомольской линии… А Гриша так и остался, вот. Стояла в парикмахерской нехорошая тишина, только капала вода из крана. Вспомнилась Александру Ивановичу и молоденькая Люся, и работа по этой самой чертовой пустопорожней линии, с которой его теперь обязательно вытурят; и больная дочка Валя, и еще одна, которая должна родиться неизвестно зачем. Да мало, что может вспомнить немолодой уже человек в такие вот глупые минуты. Александр Иванович вздохнул.

На улице постучало чем-то железным и смолкло.

– Как же я поеду? – неожиданно сказал Гриша. – Я же там никого не знаю.

В его голосе опытным служебным ухом услыхал Перерепенко сомнение. Минутная его слабость прошла.

– Обязательно у тебя там найдутся родственники – горячо сказал он.

– Откуда?

– Чудак! Да у тебя по всему миру родственники. Братья и сестры!

– А кто народ будет стричь? – уже слабо сопротивлялся Гриша.

– Потерпит! Потерпит народ. Он у нас, знаешь, какой терпеливый!

В эту минуту хлопнула дверь, и в парикмахерскую вбежал молодой Матюхин.

– Принес? – сказал Александр Иванович. – Давай.

Он взял из рук запыхавшегося Матюхина папку и начал бегло просматривать… Так «Резник Григорий Залманович… пол… национальность…»

– Единственный ты наш, – воскликнул он очень искренне.

– Товарищ Перерепенко, – неуверенно произнес Матюхин. – Срочное сообщение!

– Что такое?!

Матюхин еще раз перевел дыхание, сглотнул, показал на Гришу пальцем и выпалил:

– Они, оказывается, не еврей!

– Как?! Что ты говоришь?!

– Вот. Мы долго искали их родословную, и красные следопыты нашли эту бумагу. – Матюхин достал пожелтевший от времени документ. – Вот… «Генваря 17 дня, лета от Рождества Христова 1834 оный хохол Павло Перерепенко и иудей Берко бен Мордехай по прозвищу Резник… будучи пьяными до положения риз… поклялись в вечной дружбе»… Короче, этот хохол и этот Берко Резник напились, как сволочи, и обменялись фамилиями и вероисповеданиями, по-нашему национальностью… «После чего заснули тут же в храме с песней «теперь я турок, не козак», предварительно скрепив сей документ собственноручно».

Александр Иванович потряс головой и сказал, как сквозь подушку.

– А кто же тогда еврей?!

Матюхин помялся и произнес:

– У нас в городе только одна фамилия Перерепенко.

Наступила пауза, в продолжение которой Гриша торжественно снял свой парикмахерский халат, а с улицы донеслась песня: «В далекий край товарищ улета-ает!».

Это свалившийся с водокачки пьяный запел и полез обратно…

Эту фантастическую паузу прервал грохот. Распахнулась дверь, в парикмахерскую ворвался Серега в боевой раскраске советского индейца и с плакатом: «Евреи продали Россию мусонам! За чьто, спрашивается!!» Не делая паузы, Серега подскочил к Грише и высказал следующее:

– Гриша ты долго был моим другом но какой ты после этого друг если не можешь поехать за этот чертов рубеж и привезти другу пару импортных веников или таранку вроде ты не знаешь что у нас в городе уже лет 70 нет рыбы как гад!

Снова наступила пауза.

– Так они не еврей, – сказал расстроенный Матюхин и отдал Сереге бумагу.

Серега, ещё не остывший от своего монолога, покрутил в руках желтый документ, сказал:

– Ни черта не разберу!.. А кто же тогда еврей?!

И тогда молчаливый до этого Гриша указал на Александра Ивановича тонким художественным пальцем и сказал на чистом украинском языке:

– Ось вони!

Ничего не понимающий Серега спросил про самое главное:

– Гриша, так ты никуда не едешь?!

– Нехай, – сказал Гриша на вновь обретенном национальном языке, – нехай туда iде той, хто шукае солодкого життя!

Они с Серегой обнялись, трижды по христианскому обычаю поцеловались и вышли, размахивая Серегиным плакатом с песней: «Ой, у полi криниченька…».

Следом выскочил расстроенный Матюхин.

Александр Иванович сидел с халатом в руках весь пустой и звенящий. В голове прыгали глупые короткие мысли, да переворачивалась, как в стиральной машине, бессмысленная фраза: «Религия, по образному выражению Карла Маркса,есть опиум для народа».

Вот и все.

В этот момент снова хлопнула дверь парикмахерской. Это вернулся Гриша. Он подошел, обнял своего давнего врага за плечи и сказал:

– Ходiмо выпьемо, брате! – И показав пальцем куда-то в потолок, добавил, – Та нехай воны усi там показяться!

Ой, у полi криниченька, там холодна водиченька…

Маленькие трудящиеся СССР

Однажды днем в столичном аэропорту разгорелся небольшой транспортный скандал. Возле стойки, где оформлялся рейс 5714.

А возле остальных стоек в тот день было терпимо.

И вот. Возле стойки 5714 небольшой, невзрачный мужчина в полуформенной фуражке поставил на весы тяжелый квадратный ящик, даже куб, обитый густой марлей. После чего снял с головы фуражку и вытер, что там накопилось. Когда служащий Аэрофлота, принимая багаж, толкнул ящик на транспортер, внутри его что-то тяжело загудело, что-то тревожно знакомое. Регистраторша отвлеклась от своей регистратуры и спросила: