Последний закон Ньютона

Спешит он нетвердой походкой.

Ему неуютно с живыми

В пустом человеческом обществе.

Ему веселей с родными

Почившими и усопшими».

Помнится, там была еще неплохо воспета чугунная ограда. А в финале, бац – и трагедия! Какая, – автор уже запамятовал. Может, сторожа задавило той оградой, все-таки чугун!

Короче, в один прекрасный день автор вошел в конфликт с человечеством. Начал он с того, что перестал здороваться с начальством, чем это начальство несказанно изумил. Обычно с начальством здороваются во всех настроениях и во всех агрегатных состояниях материи, даже в затылок. А тут нашелся один – проходит мимо мрачный, как волжский утес с поджатыми устами. Начальство по своей недалекости поняло, что автор намерен жениться на чьей-то высокой дочке, и, помнится, давай здороваться первым. Отмстив ни в чем не повинному начальству, автор перешел на родных, вагоновожатых, продавцов лотерейных билетов, деятелей кинокультуры, политический строй (развитой социализм) и просто перестал платить за проезд в терпеливом общественном транспорте, мотивируя это чем-то гордым.

Так длилось долго. А меж тем жизнь текла своей рекой. И платила автору тем же, то есть тоже отвернулась. Первыми это сделали девушки, к которым автор ставил такие высокие требования, что хоть сразу в космонавтки. Но они были к этому не готовы и, заслышав голос автора, бросали трубку. Остальное человечество поступало примерно так же, не утомляя себя разнообразием. У автора на это портился характер, западали щеки, мысли были какие-то липкие, лоб мрачнел и покрывался безвременными залысинами. Пошли пробные провалы памяти… Примерно тогда родились эти обличительные строки:

Как много, друг,

вокруг унылых лиц.

Непроницаемы обличья,

словно спины,

Пусты, как яйца,

плоски, словно блины, и т. д.

Уже глубоко потом автор прочитал, что мир – это зеркало. Покажешь туда фигу или что погуще и в ответ будешь любоваться тем же.

Неизвестно, чем бы закончилось это противоречие систем, но тут подвернулся случай.

Дело было утром. Народ ехал на работу, в метро в час пик. В тесном вагоне стоял какой-то тупой полусумрак, хотя горели обычные светильники. На остановках входили люди, становилось все теснее и неприятнее. Автор тоже ехал, полный кризисов; постылое человечество дышало, пихалось или упирались животом. Вокруг были мрачные некрасивые лица. Стараясь не оскорблять свой благородный взор, автор искал, во что упереть глаза и уперся в отражение в окне вагона. Увидев в нем странно знакомое лицо. Присмотревшись, понял, что это его собственное лицо, напряженное, злое, готовое к отпору. То есть – ничем не отличающееся от остальных. Стало обидно. Хотелось крикнуть: это я вас ненавижу, имею право, а вы кто такие, признавайтесь?! Но кричать не стал, понимая: разве до этих докричишься! В общем, нравственный караул!.. И вот тут нечто произошло. Среди мрачного качания сумрачных голов, среди глухого воя разгоняющегося поезда раздался странный, болезненно знакомый звук. Звук, которого здесь быть не должно ни за что, а – вот он! Все даже напряглись, потом дошло: у кого-то в портфеле зазвонил будильник. Может, у командировочного… Была, кстати, у автора несостоявшаяся любовь, то есть ненаписанная пьеса. То есть написанная, но очень грустная. Она так и называлась «Вышел зайчик погулять». Там на сцене появлялся командировочный в своих доспехах – сером унизительном плаще. Ставил на стол мятый, какой-то бессловесный портфель. Говорил в зал: «Здравствуйте, Зайчика не видели? Посмотрите между рядами, только осторожно, он очень ранимый! Что, нету? Кто увидит, скажите, что я уже здесь, я его ищу… Кстати, его зовут Семенов. Он умеет считать не по годам, нетребователен в быту, но очень чувствителен. Узнал, что капля никотина убивает лошадь – расстроился! Побежал, дал телеграмму…»

Короче, они там вдвоем с Зайчиком по имени Семенов проживали на сцене разнообразную, не всегда веселую жизнь командировочного тех времен. Да, но «Зайчик» был потом. А пока мы едем в утреннем пиковом метро, где вдруг раздался звонок будильника, приглушенный портфелем; такой… хотелось сказать, «родной», но рука не поднимается, ибо будильник – древний и честный спутник человека, и как раз вот за самоотверженное служение его и не любят, бьют ладонью по голове. Но на этот неожиданный звонок люди взяли и заулыбались. И автор тоже заулыбался, чувствуя, как непривычно растягиваются губы и щеки. И тут произошло физически необъяснимое: вокруг стало светло! В прямом смысле! То есть ехали как бы внутри длинного погреба, и вмиг он превратился в пусть полный, но вагон с живыми людьми. Это было так очевидно и неожиданно! Люди заулыбались, и все осветилось. И не в песне, где за деньги поэт осветит что угодно, даже подштанники, а вот перед твоими собственными глазами…

И тогда или чуть позже потрясенный автор сказал себе примерно следующее.

Он сказал себе: «Сволочь, тебе неприятны мрачные лица – это твое горе. Но почему люди должны портить зрение о твое выражение лица, что они тебе сделали?!» И позже, будучи честным, автор приписал к тому обличительному стиху новую концовку:

…Но посмотрися в зеркало, скотина?

Уже ль твое приятнее их лиц?!

После этого автор постановил себе улыбаться! Просто так и, главное, первым. А то пока будешь ждать, пока тебе приветливо улыбнутся, можешь не дождаться! Сначала, конечно, было ужасно трудно, как разгибать гнутую кочергу до ровного, кто разгибал. Потом дело пошло. Смешно, но жить сразу стало веселей! Время от времени автор возвращался в свою пустынную душу, но быстро оттуда выскакивал наружу, на солнышко. Жмурясь и стряхивая со штанов.

Вот и вся повесть. С тех пор жизнь повернулась к автору передом, а к лесу задом.

А потом, потом был еще один полумистический случай, который утвердил автора на этом правильном пути.

В то время автор часто захаживал к одним знакомым. Жили они в «спальном», как сейчас говорят, районе. То есть одинаково разграфленном, одинаково уставленным одинаковыми домами. Не очень весело, особенно, если зима и долго ждать трамвай. Да. К дому тех забытых уже друзей вела выложенная бетонными плитами дорожка. Проходя к знакомому парадному, автор всегда замечал одиноко играющую девочку. Он отметил ее потому, что, когда проходил мимо, она поднимала головку и как-то по-взрослому испытующе смотрела в глаза, как бы желая что-то спросить. Но не спрашивала, а опускала лицо и вновь занималась своими небольшими занятиями. Так было практически всегда. Автор привык к ней, как к маленькой достопримечательности: вот так – угол девятиэтажки, так угол другой девятиэтажки, посередине выложенная бетоном дорожка. Слева – молчаливая девочка лет пяти в обычной одежке по сезону занята чем-то своим девичьим. Каждый раз, проходя в свои гости, автор видел ее рядом с дорожкой; она никогда на нее не выходила, даже не пересекала. Так было всегда. А однажды, однажды она оставила свое занятие и вышла на дорожку. Как бы преградила путь. Автор тоже остановился. Она вновь внимательно посмотрела в глаза и, наконец, задала свой вопрос. Автор на это почему-то не удивился, вроде даже его ожидал; он что-то там ей ответил и пошел себе дальше в означенные гости. Больше девочка не появлялась. И, думает сегодня автор, была ли она вообще?.. Да нет же, была, маленькая аккуратная девочка с внимательными глазами; она еще держала в руках какой-то детский предмет. Она всегда была там… такое что-то держала, не новое, оранжеватое… А тогда, тогда перегородила дорогу… с этим оранжеватым и негромко спросила, внимательно глядя глаза.

Она спросила: «Дядя, а почему вы все время улыбаетесь?»

А что было ей ответить? Она ведь маленькая, разве она поймет?

Свадьба

Мне говорят, ой, Тамара, веселая у тебя работа – организатор свадебных торжеств: всегда на людях и при выпивке! Я говорю: в чужих руках синица всегда толще! Выпить хочешь, так и скажи!.. Потому что сейчас такое задвигают! Не поймешь, что собираются делать: свадьбу или государственный переворот.

Допустим, приходит ко мне заказчица из новых, говорит:

– Моя Юличка в круизе крутого немца подцепила! Свадьбу хотят гулять здесь!

Говорю:

– Дело молодое, я лично за Юличку рада, что она подцепила немца, а не другую гадость!

Ну насчет свадьбы я не волнуюсь. У меня тамада – чемпион мира по этому делу: как где свадьбу проведет, так потом молодые предохраняйся – не предохраняйся, обязательно невеста родит мальчика с аккордеоном! Феномен!

Говорю:

– Какую делаем свадьбу: конкретную или сколько той жизни?!

Заказчица дает мне журнал:

– Точно такую, как здесь, только переплюнуть!

А там – полжурнала фотографий, как модель Клавдия Шиффер выдавала замуж свои кости! Она там и так, и сяк, и боком, и скоком! Двадцать шесть кило одних кружев, остальное ключицы! Платье от кутюр, тут же рядом сам кутюр, улыбка шестьдесят один по диагонали! – такие бабки срубил!.. Описание, кто был, кто что кушал, в чем невеста за столом сидела, в чем с тестем плясала, в чем в койку замуж отправилась!..

– Ладно, – говорю, – деньги камень ломят! Привозите немца, сделаем ему свадебное торжество! Среднее между Шиффером и Сталинградом! Когда гуляем?

– Обещался быть через неделю с немецкой пунктуальностью!

Тут уже у меня глаза стали такие… хорошо, что я очки не ношу – они бы с носа спрыгнули! Я же немцев знаю, как ободранных! Немец если сказал, хорек, значит никаких сусликов! Говорю:

– И свадьба точно такая?!

– Нет, превозмочь!

Я говорю:

– Клиент, смотрите здесь! Видите, написано черным по-русскому: «Лорд Болдуин был в своем любимом пиджаке». Клиент, я вам завтра пол нашего города наберу болдуинов в пиджаках, заправленных в любимые трусы по поводу получки. Но Лорд у нас один – овчарка при водокачке! А мне за неделю достать лорда с родословной, кутюра с улыбкой, платье с хвостом, гостей культурных, чтоб в носки не сморкались!.. Плюс подружки невесты врежут частушку:

Мотоцикл купил мне милый,

Люлька скачет с жуткой силой!

Я ему тогда сказала,