Правда гончих псов. Виртуальные приключения в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова

– Хмарь бесовская напала. Загниванием крови страдает.

– Господи, сохрани, – мелко перекрестился Малява. – А тебе откуда вестимо?

– Лекари венецианские государя тайно навещали. Оставили зелье целебное. Но царь наотрез отказывается его принимать. Отравят, говорит, латиняне. Вот.

Василий вынул из камзола серебряную коробочку, положил на стол.

– Здесь порошок чудодейственный, который вылечит царя и вернет ему разум. Последняя надёжа.

– Отчего же уверен, что не отрава?

– Сим зельем ужо вылечили Шуйских, Голициных и Вяземских. Давно бы ужо пропали. Получишь 50 рублёв, ежели каждый день будешь тайно подсыпать сей порошочек в еду Ивану Васильевичу.

– Та-а-ак, – протянул Горыня и надолго задумался.

Наконец поднял на Василия свои тяжелые, в красных прожилках, медвежьи глаза.

– По-о-онятно. Все понятно.

– Что тебе понятно, пехтюк?

– А ежели сейчас опричников кликну? На дыбе будешь червем извиваться. Ведь не иначе, как Ивана Васильевича извести решили. Злой умысел сотворили.

– Фовань ты глупая, к чему мне своего благодетеля изводить? И стал бы я тогда с таким дурнем как ты связываться? Говорят тебе зелье целительное.

– Целительное, говоришь? Ну, ладно.

Малява взял в руки коробочку, внимательно осмотрел со всех сторон. Открыл и вдруг отправил щепотку серого порошка себе в рот.

Допрос

Иван Васильевич влетел в пыточную избу, как будто за ним гнались собаки. Находилась она сразу за задними воротами Александрова кремля. По началу проказников ломали в подвале Покровской церкви, но митрополит Филипп воспротивился – «что же кровь-то лить там, где богу молимся!» Пришлось строить пыточную снаружи. Назвали Разбойным приказом, хотя фактически он вместе с дьяками и подьячими пока находился в Москве. Оттуда и прискакал Тимофей Никитин.

Бориска Годунов и его дядя Дмитрий сидели на лавках со связанными сзади руками по разным углам. Посередине просторной избы, пахнущей еще свежей сосной, был поставлен стол дознавателя, за которым разминал желтые пальцы заплечных дел мастер, опричник Петр Хомутов. Над ним – круглая балка с перекинутой через неё веревкой. Внизу – не оструганное бревно, чтобы привязывать к ногам воров. Он вертел в руках кинжал с костяной рукояткой, которым якобы случайно зарезался дьяк Никитин.

Хомутов не применял каких-то особенных пыточных приспособлений. Обычно использовал длинную плетку с тремя крючками на концах, вымоченную в водке. В редких случаях – чугунок с крутым кипятком или железный веник. Но почти все изменники и колоброды, подвешенные на дыбе, ужо после первого или второго «уговора» кнутом развязывали свои языки. Попался, правда, один крепкий – дворянин Иван Спорый – хотел к Сигизмунду сбежать, предупредить, что Грозный собирается в очередной раз двинуть войско на Вильно. Выдержал Ванька аж семь ударов, а потом, в кровавых соплях, и сознался. Выдал всех своих подельников, в том числе и трех дочерей пяти лет отроду. А также приплел Федьку Басманова и Марию Темрюковну со всей её дворней. Пришлось утопить поскорее с глаз долой в пруду слободском вместе с его девками. Жену на кол посадили только через седмицу, так, на всякий случай.

Государь подошел к печи, где томились на углях железные прутья в виде веника, приложил к ней ладони. Что-то мерзнуть в последнее время стал. На дворе хоть и снег, но тепло. Не иначе, ужо отраву подсыпали. Он ждал Ваську Губова, который встречался в кабаке с поваром Малявой. Согласится на измену али нет?

Идея предложить яд Маляве в виде целительного порошка для царя, принадлежала Василию. Стряпчий ввалился без приказа в келью собора, когда Иван Васильевич беседовал с братом Владимиром Андреевичем.

– Надобно этот порошок Маляве передать, посмотрим что творить станет, – выпалил он.

– Подслушиваешь, пес?

– Он дело говорит, – остудил гнев царя Старицкий.

– Только князю это делать не следует, – продолжил скороговоркой Губов. – Узнают служивые и жильцы, все переврут. Сейчас земство будоражить ни к чему. Я повару и предложу.

– К чему тогда о целительном снадобье сказывать? – сдвинул брови Иван.

– Малява, конечно, не поверит, что зелье пользительное и ежели возьмет…

– Ну, повесим его за ребра. А дальше? Не он же злодейство удумал. Малюта, сучий сын, живьем в землю закопаю.

– Ежели повар окажется облуднем, себя на будущее убережешь, – ухмыльнулся князь. – Еще один прыщ выдавишь. Тебе же забавно это делать.

Глаза царя зло сверкнули. Не хватало прямо сейчас ссоры, – подумал Губов, а потому поспешил сказать:

– Есть задумка, государь. Но позволь сначала первую хитрость исполнить.

Царь так долго держал руки на горячих камнях, что обжегся. Схватился пальцами за уши, втянул воздух сквозь редкие зубы. Оправил пегую, короткую бородку, такую же, как и у его главного теперь врага Сигизмунда, прошел к столу заплечника. Не глядя опустился на стул рядом и тут же подскочил, охнул. Сиденье оказалось утыканным острыми гвоздями. Отпихнул ногой, второй стукнул по крепкой ляжке Хомутова. Тот подскочил, испуганно выкатил глаза:

– Что, что, государь?

Покряхтев, Грозный жестом велел освободить место за заляпанным чернилами столом, сел. Пред царские очи опричник тут же притащил обоих Годуновых, бросил на пол у стены. Царь внимательно их оглядел.

Обычно Иван Васильевич имел удивленно-печальный взгляд, как будто он постоянно дивился несовершенству мира и по поводу этого несказанно страдал. Теперь же глаза его были полны лишь любопытства – как эти тщедушные людишки посмели против него что-то замыслить? Так смело и дерзко, под носом у преданных опричников, совершить кознодейство! Преданных? а преданны ли? Никому верить не потребно, даже себе, а уж другим и подавно.

Борис и Дмитрий оба были худы и желты узкими лицами. Похожи на братьев-близнецов, только разного возраста. Старший Годунов – наполовину сед, без бороды, начисто брит, как немец. У юного еще только начали пробиваться под носом усики. Глаза и у того и другого сургучовые, с небольшим татарским раскосом. Но у Дмитрия пустые, наполненные ужасом, у Бориски же умные, неподвижные, даже с некоторым вызовом. Крепкий орешек, – подумал государь. – Жаль, ежели вором окажется. Такой человечек может быть зело полезен.

Царь взял кинжал, внимательно его осмотрел. Потрогал резную рукоять, сжал в кулаке. На ладони под большим пальцем появилась вмятина от выпуклого узора в виде головы то ли рыбы, то ли какого-то зверя. Ежели с силой воткнуть в человека через защитницу, непременно останется царапина или синяк.

– На Тимошке кольчуга была? – спросил он заплечника.

– Нет, государь, только кожаный доспех из пластин. Меж них клинок и вошел, – сразу догадался Хомутов о чем ведет речь царь.

– И глубоко вошел? – обратился теперь Иван Васильевич к Борису.

– По самую рукоять, – четко, не отводя взгляда, ответил юноша.

– Руки покажи.

Царь не поленился, встал, внимательно их осмотрел и даже ощупал. Ничего на ладонях не было, кроме небольших мозолей. От дровяного колуна или от ведер с водой, понял государь.

– Зачем же ты, молодец, Тимошку убил? – взял царь Бориса за подбородок. – Он ить мне важное донесение вёз. Видно, враги супротив меня чего-то замыслили. А теперь и не знаю что.

– Не убивал я приказного дьяка, государь, – твердо ответил Борис. – Твои враги – мои враги. Коли сомневаешься, возьми мою жизнь.

– Щедро, – ухмыльнулся Иван Васильевич, а сам подумал, – ишь ты, шустрый какой. Приятный. Окажется ни при чем, приближу. Федька Басманов ему из ревности, правда, очи карие выцарапает, ха-ха. Вон какие очи. Ух!

– Не убивцы мы! – вдруг дурным голосом завопил Дмитрий и пополз к царю.

Тот отпихнул его ногой, второй с размаху ударил в лицо. Из носа жильца Годунова брызнула кровь, попала на черную накидку царя. Это его жутко разозлило. Кивнул Хомутову.

Опричник тут же лихо продел веревку меж связанных рук Дмитрия, тяжело ударил в грудь, крутанул ворот дыбы. Суставы в плечах Годунова затрещали, он судорожно стал бить мысками сапог по полу.

Высоко Петр его не поднимал, закрепил веревку на шкворне, разорвал ему рубаху. Отошел, примерился пятипалой плеткой с когтями. Два раза размахнулся, на третий стегнул.