Вспоминалки

Шахматная Сирия

В Торгпредстве было много сильных шахматистов, перворазрядников и кандидатов в мастера. В соседней с отделом кадров комнате, где я сидел, работал Заместитель Торгпреда по экономическим вопросам, который часто брал меня на переговоры в разные министерства. Иногда он специально приходил в офис поиграть в шахматы во время моего ночного дежурства. В армии было по-другому. В одном чемпионате среди советских специалистов службы главного инженера зенитно-ракетной бригады я набрал 10 очков из 10, в другом – 9 из 10 (советник главного инженера красиво пожертвовал фигуру). Первые два месяца я жил в Дамаске без семьи в многокомнатной квартире типа гостиницы. К нам по вечерам часто заходил незнакомый мне по службе полковник, сильный шахматист. Каждый раз мы играли две партии с одинаковым результатом 1:1 (белые начинают и выигрывают). В любом случае хочется подчеркнуть демократичность этой древней игры, где не имеют значения ни должности и звания, ни большая разница в возрасте.

Среди сирийцев иногда встречались хорошие шахматисты. Однажды меня пригласил к себе в отдельный домик подполковник-особист, начал комментировать мои ходы типа "Это игра бедных", но в результате получил мат. Главный инженер бригады, тоже подполковник, которого я несколько раз победил, просто возненавидел меня и мстил (словесно) все два года моей срочной службы.

Работая в Торгпредстве, я иногда ходил в Шахматный клуб имени Карпова при Советском культурном центре в Дамаске. Большой зал, штук сорок столов с шахматными комплектами, но без часов. Обычно против меня играл не один соперник, а целая толпа консультантов. Я притворялся, что не знаю арабского, и слушал, какие ходы они обсуждают. Раз кто-то громко сказал:

– Тут один иностранец хорошо играет в шахматы.

Подошёл молодой человек и довольно быстро меня обыграл. От второй партии он отказался. Потом выяснилось, что он член сборной Сирии по шахматам. Позже я наблюдал, как он анализировал партию из журнала с единственной в зале девушкой-шахматисткой.

Шахматные книги на русском языке, наряду с другими, продавались во многих городах Сирии. Были и местные, довольно простые книги на арабском, где объяснялся смысл каждого хода, начиная с дебюта. Единственное неудобство – описательная нотация, аналогичная той, которая долгое время использовалась в английской, испанской и французской литературе. Надо было карандашом подписывать ходы в простой алгебраической нотации. Эти книги у меня не сохранились, зато есть несколько английских с описательной нотацией.

Продавались свежие югославские Шахматные Информаторы и нидерландские ежегодники New In Chess. Свой первый Информатор я купил именно там, в Хомсе.

«Не ори!»

В младших классах у нас был струнный оркестр, и я оказался одним из немногих, который ничему в нём не научился. Что касается пения, то непререкаемым авторитетом у нас был мой приятель, который с детства обладал прекрасным голосом и слухом. Правда, однажды его мама, присутствовавшая на нашем утреннике и слышавшая, как я пою вчетвером с другими ребятами, сделала мне комплимент, сказав, что мой голос заметно выделяется среди них. Со слухом у меня поначалу были проблемы, и я молча завидовал своему приятелю, который мгновенно запоминал любой незнакомый мотив и мог точно его пропеть. Скоро в нашем классе появилось несколько гитаристов, которые учились друг у друга, переписывая аккорды в школьные тетради в клетку, разрезанные надвое (такую удобно было складывать и носить с собою в кармане). В автобусе под звуки гитар уже пело несколько ребят, но в качестве первого голоса всегда выступал мой приятель. В отличие от обычной школы, у нас в интернате было больше свободного времени, которые мы проводили вместе. Какой-либо допинг для того, чтобы начать петь, нам вообще был не нужен. Раз мы вбежали в городской автобус, возле интерната, и начали громко петь а капелла песню Тухманова "Это Москва":

"Я ещё найду лучшие слова для тебя, моя столица,

Мне в любом краю радостно, Москва, знать, что я твоя частица.

Прямые проспекты и башни старинные – это Москва,

Громады высотных домов и Неглинная – это Москва.

И звёзды салюта над площадью Красною – это Москва, это Москва,

И все мы похожие чем-то и разные – это Москва."

И тут стоявшая рядом женщина сказала мне:

– Не ори!

В студенческое время, на каникулы, его мама две зимы подряд отправляла нас вместе в пансионат, считая, что так будет для него безопаснее. Вели мы себя вполне благопристойно и даже только вдвоём удостоились приглашения на посиделки отдыхавших там студенток из разных вузов. Мы пели им а капелла на два голоса (я, как всегда, был вторым) песни с только что вышедшей пластинки Давида Тухманова «По волне моей памяти». Особенно неплохо звучала эта:

«Так, между ив я шел, свою печаль сопровождая,

Сумрака вуаль последний затуманила багрянец

Заката и укрыла бледный глянец

Кувшинок в обрамленье тростника,

Качавшихся под лепет ветерка».

На даче мы со старшей сестрой дуэтом пели полный репертуар «Самоцветов», «Поющих гитар», «Весёлых ребят», «Песняров» и «Цветов», чем сильно досаждали соседям.

В «Интуристе» арабы, которые сами очень музыкальны и даже возят с собой свои национальные инструменты, часто просили меня петь. В соединении с микрофоном гида-переводчика это звучало вполне достойно. Однажды я спел несколько песен по дороге из Пулковского аэропорта в Ленинград, и растроганная местная переводчица сказала мне:

– Я в шоке.

Когда я работал в одном из управлений Генштаба Вооружённых сил СССР, я как-то по просьбе женщин спел песню «Самоцветов» «Не повторяется такое никогда». Девушка, недавняя школьница, чуть не заплакала, а женщина, имевшая параллельное музыкальное образование, заявила, что её надо петь медленнее. Дальше продолжать пение мне расхотелось.

Во время второй загранкомандировки в Сирии мой голос из-за многочасовых устных переводов стал быстро садиться, и петь я почти перестал. Зато что-то произошло с моим музыкальным вкусом. Раньше мне нужно было прослушать песню несколько раз, чтобы понять, что она мне нравится, а теперь я это делаю с первого раза.

Несуны

Когда я учился в 9-ом классе, меня с приятелем включили в группу школьников, которая должна была поехать на кондитерскую фабрику имени Бабаева. В неё вошли девчонки из двух 10-ых классов, три учителя и мы. Наш общий приятель вручил нам массивный портфель, куда мы планировали сложить трофеи. Но в проходной фабрики его отобрали, а перед осмотром цехов на всех напялили белые халаты с застёжками на спине и смешные чепцы.

Однако скучать нам не пришлось: всюду нас угощали конфетами, шоколадками, карамелью, часть которых мгновенно заполнила карманы брюк и путающихся в ногах белых халатов. Через минуту все изменились до смешного – раздутые от сладостей карманы, спрятанные за пазухой коробки ассорти, руки и лица, перепачканные шоколадом. Во рту стоял сладкий привкус. Мы весело толкались среди огромных чанов с жёлтой тягуче-липкой начинкой карамельных конфет и тёмно-коричневой шоколадной массой. Экскурсия подошла к концу, и здесь предстояло новое испытание – пройти осмотр на выходе. Мы тщательно замаскировали в раздувшихся куртках и пальто коробки конфет, перевязав их нитками, которые из своих сумочек достали десятиклассницы, и заполнили шапки шоколадными зайчиками. Потом осторожно вышли через проходную фабрики, стыдливо опуская глаза при встрече с дежурными в красных повязках. Думаю, они не стали нас досматривать, зная, что мы из интерната.

На мосту мы с радостными возгласами начали освобождать карманы. Нам с приятелем удалось заполнить сладостями целый портфель. В интернате мы часть запрятали в тайники, которые на следующий день были конфискованы «продразвёрсткой», а часть раздали товарищам.

«Дмитрий Иванович»

В том же 9-ом классе, меня с двумя приятелями и одной девчонкой сняли в субботу с двух последних уроков и отправили на олимпиаду по химии в одну из школ нашего района. Через час мы сидели в ярко освещённом классе и ломали голову над какими-то сложными химическими реакциями. Сказать по правде, мы не воспринимали происходящее всерьёз, шутили и смеялись. По классу, вдоль парт, ходил симпатичный студент с длинными волосами и успокаивал нас. К величайшему удовольствию, мы заметили неожиданное внешнее сходство этого молодого человека с Дмитрием Ивановичем Менделеевым, подозвали его к нашей парте и посоветовали ему отпустить бороду для полного сходства с великим учёным. Он смеялся, сердился, но мы не умолкали.

– Дмитрий Иванович, у вас есть логарифмическая линейка? – спросил его кто-то из ребят.

Студент с загадочным видом вышел, и спустя некоторое время класс разразился звонким смехом. В дверях неожиданно появился конец гигантской логарифмической линейки, а за нею – согнувшийся под тяжестью своей ноши "Дмитрий Иванович".

Два часа я мучился с олимпиадными заданиями, затем поставил вместо ответа на последний вопрос короткое «Бутлеров решит», сдал работу и вышел вдвоём с хихикающей одноклассницей. Через 5 минут мы снова ворвались в аудиторию:

– Дмитрий Иванович, краткий справочник по химии, в парте, открытый…

Класс зарыдал от смеха, и под общее веселье мы вышли в коридор, оставив улыбающегося студента с длинными кудрями и кучу черновиков, испещрённых химическими формулами. В метро мы расстались на кольцевой. Я занял свободное сидение в углу вагона и где-то через час был дома.

Угнетённая словесность

В начальной школе большинство уроков у нас вела молодая и красивая учительница, с причёской Бабетта на голове. Она была весёлой и энергичной, проводила утренники, разучивала с нами песни и речёвки. Она также поощряла всякое свободное творчество, на переменах читала мои рукописные романы вслух и исправляла ошибки. Когда мы писали изложения, я превращал их в красочные рассказы с сюжетом, героями и прямой речью. К сожалению, после 4-го класса её командировали в ГДР преподавать в школе для детей наших загранработников.

Новая учительница вначале снисходительно отнеслась к моему отрицательному отзыву на книгу Аркадия Гайдара «Школа». Это была олимпиада по литературе, куда она посадила меня с учениками на год старше. Я написал отзыв длинными толстовскими периодами – одним предложением на пять страниц. Но в 6-ом классе моё сочинение на свободную тему ей не понравилось по своему идеологическому содержанию. Она отправила его на рецензию учителям старших классов, которые дружно поставили мне за него тройку, хотя в нём не было ни одной ошибки. С тех пор все свои сочинения я писал только по учебнику.

Она и стала нашей классной руководительницей вплоть до выпускных экзаменов. Мы занимали кабинет русского языка и литературы, где у нас был свой телевизор и проигрыватель. На большой перемене он заполнялся зрителями, столпившимися возле экрана и даже для лучшей видимости стоявшими прямо на стульях и партах. Но когда появлялась классная руководительница, лишние выдворялись за дверь.

– Итак, ребята, запишите мою мысль, – говорила она, заглядывая в свои заметки, извлечённые из разных учебных пособий. – Так, что там делает тяжёлая артиллерия, почему ничего не записывает?

Так она в общей массе называла плохих учеников, которых окрестила другим почетным именем – «отличники». На уроках литературы подчас было нестерпимо скучно, поэтому каждый тихо занимался своим делом. Изредка кто-то выходил к доске и томился возле учительского стола, вспоминая трудноперевариваемые параграфы учебника, или же классу предлагалась серия вопросов, почерпнутых из дидактического материала. Сочинения обычно писали в гробовой тишине, закончив, толпились в коридоре, у дверей, и распевали в унисон на известный мотив из фильма «Деревенский детектив»:

– Достоевский! «Это ж, понимаете, смешно. Ха-ха-ха-ха…»

У меня был недостаток – я не умел декламировать наизусть стихи, и поэтому на уроках литературы часто попадал в неловкое положение, когда меня вызывали к доске читать что-нибудь из поэзии. Я понимал и любил стихи, более того, сам сочинял их, но произнесённые вслух, они звучали бесцветно и монотонно. Стоило мне читать их с выражением, как я тут же сбивался, забывая текст. Поэтому я думал, что мне сильно повезло, когда на выпускных и приёмных экзаменах мне не попался билет о каком-нибудь из наших поэтов. И ничего не изменилось до сих пор. Я дважды участвовал в чтении стихов в Малом зале Центрального Дома литераторов и делал это по бумажке. Впрочем, так поступало большинство чтецов.

«Под сенью девушек в цвету»

Когда я учился в 1-ом классе, к каждому из наших мальчиков приставили шефа – девушку из 8-го. Нам они казались совсем взрослыми и необыкновенно красивыми. Они гуляли с нами в лесу, играли и вообще заботились о нас. Мы воспринимали их как вторых мам или старших сестёр, а, может, даже были в них влюблены. В конце 2-го класса девушка, которая опекала меня, решила перейти в другую школу. Она пришла ко мне попрощаться ночью, подарила красочную книжку «Кот в сапогах» на французском языке и поцеловала в щёчку.