Вспоминалки

Общий смех. После переговоров едем в гостиницу.

– Пойдём с нами, шофер тебя потом довезёт до дома, – говорит мне министр.

Сидим в номере, пьём за знакомство. Он спрашивает меня, где я учился.

– Я тоже МГУ закончил, – говорит он, – можешь обращаться ко мне на "ты". Вот мой друг сидит напротив, он хорошо учился, теперь мой заместитель. А я был дураком, стал министром.

На самом деле, умнейший человек, доктор наук, учёный-эволюционист, зоолог и генетик.

Таких интересных встреч было очень много (например, с Сергеем Образцовым в Государственном Центральном театре кукол; у меня сохранилась после неё совместная фотография), просто я не запомнил их подробностей.

Девушки и лодки

Когда я закончил 9-й класс старшая сестра моей бабушки познакомила меня с симпатичной 14-летней девчонкой, приехавшей из Монголии со своими родителями-дипломатами. Они на время остановились у соседа бабушки, следователя прокуратуры, с которым я часто играл в шахматы. В комнате у него висели на стене, покрытой ковром, скрещённые сабли и дорогие охотничьи ружья. Что касается шахмат, то он обоим цветом разыгрывал двойное фианкетто, средство против которого я нашёл лишь через несколько лет.

С новой знакомой я сходил в кино, произвёл на неё благоприятное впечатление и уехал на дачу. После этого мама, несколько раз приезжавшая к моей двоюродной бабушке, заметила, что при первом же звонке девушка открывала дверь и встречала её разочарованным взглядом. Наконец, она меня дождалась, и мы отправились с нею в Парк культуры имени Горького. Все три часа нашей прогулки по парку я показывал себя героем – с равнодушным лицом сидел в кресле музыкального экспресса, вращавшегося с невероятной скоростью под аккомпанемент визга и криков пассажиров, судорожно уцепившихся за кресла; в тире расстрелял все мишени, из восемнадцати раз промахнувшись только дважды, и, наконец, потащил её на лодочную станцию, где мы уселись в качающееся судёнышко, и я, никогда в жизни не державший в руках вёсел, показал пример бесконечного мужества и даже силы, благодаря которой поднимал вёслами водопад брызг, обдававших девушку малоприятной сыростью. Одновременно я успевал что-то ещё говорить и рассказывать, пересыпая свою речь шутками и каламбурами. Затем я уехал на дачу и вернулся только спустя две недели, когда она с родителями уже отбыла в Новороссийск.

Оказалось, что лодочная тема мною не была исчерпана. В конце 1-го курса ИСАА при МГУ сестра познакомила меня со студенткой журфака, умной девушкой, с которой можно было беседовать на любые темы. Хотя говорил, в основном, я, а она редко вставляла реплики, меня поражали язвительность и остроумие её замечаний. Однажды мы решили с нею покататься на лодках в так наз. Круглом пруду шириной 70-90 м (на территории Измайловского парка), в центре которого находился искусственный остров с рощей. Была ранняя осень, но уже дул холодный ветер. Она ёжилась под моим пиджаком, накинутым на плечи, и прислушивалась к мерному журчанию воды. Я сидел на вёслах и с удовольствием рассматривал её приятное, с правильными чертами лицо, серые миндалевидные глаза, тонкие, слегка насмешливые губы и длинные каштановые волосы. Окончательно замёрзнув, девушка решила занять моё место, чтобы немного погрести самой. Боясь перевернуть лодку, мы приблизились к заросшему кустами берегу. Держась за них, я прошёл на корму, а она одновременно со мной тоже встала. Лодка рванулась назад, и я повис на кустах, нелепо болтая в воздухе ногами. Девушка молча подогнала лодку на прежнее место, я сел на скамейку и сказал:

– Вообще-то я не умею плавать.

– Ничего, – успокоила она меня, – я бы тебя спасла. Я – кандидат в мастера по подводному плаванию.

Я живо представил себе, как она меня спасает (пруд был глубокий, с низкими берегами, укреплёнными железобетонной стенкой).

Плавать я научился только во время второй загранкомандировки в Сирии, когда мы, проезжая вдоль берега Средиземного моря, по маршруту Тартус-Банияс-Джебла-Латакия, останавливались в каждом месте, где можно было искупаться, и, окунувшись в воду, продолжали свой путь.

Ночные забавы

В спальне моя кровать стояла рядом с очень беспокойным соседом. По ночам он метался в постели, брыкался, чуть ли не бил меня. Иногда он привставал на кровати и что-то выкрикивал. При этом в него летели со всех концов спальни тапочки, которые нередко попадали и в меня. Раз он проснулся с криком «Не трогайте мою тумбочку!», и этот случай вспоминали до 10-го класса. Однажды я невольно отомстил соседу. Ночью он увидел во сне, будто тонет в реке. Когда он, наконец, пробудился, выяснилось, что моя рука лежала на его лице, закрыв ему нос и рот, от чего он начал задыхаться.

Мой первый гражданский начальник в Сирии был такой же беспокойный во сне. Раз, во время командировки, мы ночевали с ним в комнате для гостей, на контракте мелиораторов в Алеппо. Вдруг он, не просыпаясь, сел на кровати и произнёс какую-то длинную, но совершенно непонятную мне фразу. Утром я спросил, что с ним было. Оказалось, в молодости он страдал лунатизмом. Во время срочной военной службы он спал в большой комнате, где все койки стояли плотно друг к другу. Однажды ночью дежурный по казарме увидел следующее. Мой будущий шеф вдруг встал и прошелся по ногам всех солдат сначала в одну сторону, затем – в другую. После этого он лёг в свою койку и спокойно продолжил свой сон.

Часто рассказывают о том, как в пионерлагерях мальчики и девочки приходят по ночам в спальни друг к другу, чтобы измазать лица зубной пастой. У нас в интернате это происходило неоднократно. Раз, в 7-ом классе, я проснулся от сильного жжения на щеке и стал тереть её рукой. Паста, видимо, попала мне в глаза, и я год мучился от конъюнктивита – каждое утро просыпался со слипшимися ресницами. В 9-ом классе это повторилось, и, хотя преступники исчезли, кто-то заметил промелькнувшую мимо него фигурку одной из девчонок. На этот раз зубную пасту мы нашли даже в ботинках. Их мы, имея агентурные данные о готовящемся нападении, спрятали на шкафу. В следующую ночь мы проснулись по звону будильника и, запасшись зубным порошком и пастой, пошли в спальню девчонок. Но они оказались хитрее, чем мы думали. На ночь они придвинули к входу кровать, поставив её на попа. Тогда мы разбежались и всей массой ударили в дверь. Кровать с оглушительным грохотом свалилась на пол. Мгновенно кто-то включил свет, девчонки, одетые в чём попало, повскакали с постелей, а мы обсыпали все кровати и пол порошком и убежали.

Это было ещё одним проявлением юношеского буйства и веселья в нашем классе, которое при неудачном стечении обстоятельств могло иметь серьёзные последствия.

В трудовом лагере

После 9-го класса нас отправили на четыре недели в трудовой лагерь. Он находился на берегу водохранилища. На второй день мы, четверо ребят с воспитателем, уже трудились на АВМ, специальном агрегате для приготовления травяной витаминной муки. Мы стояли возле машины, с кузова которой волнами сбегали потоки клевера и других пахучих трав. Подцепив охапки кормовых растений, мы бросали их на узкую ленту конвейера, откуда через многочисленные трубы, молотилки и пламя внутри агрегата, они в виде зелёной муки наполняли мешки, которые тотчас зашивали и складывали штабелями возле металлической ограды, окружавшей АВМ. Затем мы побрели по растрескавшемуся от палящих лучей солнца полю к небольшой роще, за которой до самого горизонта простиралось широкое озеро, переливавшееся всеми цветами радуги. Я с воспитателем копошился у берега – он (хороший человек) учил меня плавать на спине. Тем временем наши ребята, несмотря на его окрики, выплыли на самую середину озера, встали во весь рост и, взявшись за руки, исполнили танец маленьких лебедей. Оказалось, что уровень воды в озере на протяжении километра не превышал 1,5 м. Затем мы вылезли на берег, грелись под лучами заходящего солнца и пошли назад, к АВМ. Поздним вечером мы вернулись в лагерь.

Прошли выходные. Утром, в понедельник, нас посадили на грузовую машину с закрытым верхом и повезли в поле на прополку сурепки. В кузове было очень тесно, ребята сидели у друг друга на коленях, а я и ещё несколько человек устроились прямо на полу, в ногах у теснившихся на низеньких скамеечках девчонок. Через полчаса машина, пробуксовывав по размытой дождями дороге, затормозила, фыркнув мотором, и остановилась на окраине поля, возле низких деревьев, заросших колючим кустарником и крапивой.

Утром на линейке меня и ещё трёх ребят назначили помощниками на птицеферму. Вместе с воспитателем мы сели в деревне на автобус, развозивший колхозников по всему району, и спустя 20 минут прибыли на место. Перед нашим взором раскинулись одноэтажные домики с побелёнными стенами. Из открытой двери на нас повеяло теплом курятника. За перегородками в проходе раздавались кукареканье петухов, шум бьющихся крыльев, клёкот самок, сидящих в ячейках. Они незаметно заполнялись шестью-семью яйцами, причём отдельные из них поражали своей белизной и размерами. В это время подошло несколько работников со стульями и большими щитами. Мы смело вступили в первую секцию, закрыв за собою дверь. Часть комнаты тотчас отгородили щитами, предварительно загнав туда всех кур и петухов. Двое из нас хватали их за ноги, либо под крыльями, а я с пожилым мужчиной и двумя девушками клал кур и петухов к себе на колени и, прижимая их крылья левой рукой, чтобы они не вырвались, осторожно загибал вокруг лапы птиц металлическое кольцо с номером. Эта работа была утомительной. Куры пытались вырваться, били нас крыльями по лицу, клевали в руки и царапались лапками. Трижды с широкого выступа на стене падали мне на голову рассвирепевшие кричащие петухи. В секции стоял удушливый запах, и спустя час у меня уже мутило в голове. В перерывах мы выходили в коридор и выпивали по десятку яиц зараз, посыпая их крупной солью. После обеда в местной столовой, расположенной в километре от птицефермы, мы поработали ещё 3 часа и поехали в Загорск заказывать экскурсии для двух классов, 9-го «А» и 9-го «Б». На фабрике безалкогольных напитков воспитатель вынес нам целое ведро кваса. Соревнуясь друг с другом, мы выпили неимоверное количество. За 10 минут я поглотил одиннадцать стаканов и установил рекорд в этом виде состязаний.

Один день я работал на вешалах, где мы сколачивали из стволов берёзы и липы трапециевидные стойки для просушивания сена. Затем нас послали работать на свекольное поле. Однако через несколько дней меня с подозрением на дизентерию отправили на интернатском автобусе в Москву.

Дела сердечные

Влюблялся я часто и с раннего возраста. Это была красивая девочка в детском саду, с которой мы шутя дрались и кидали друг в друга снежки; симпатичная внучка соседей по старой квартире, которая гостила у них на каникулах; одноклассницы в начальной школе. Все их имена и фамилии я помню до настоящего времени.

В интернате на протяжении трёх лет с меня не сводила глаз одна неглупая и симпатичная девочка. Во время уроков, когда я отвечал у доски, я видел, что губы её шевелятся, как будто она делает это вместе со мной. Признание в любви, выраженное туманными словами, передала мне её подруга. Я ответил уклончиво, но, когда учительница велела мне сесть с ней за одну парту, в последнем ряду, я безропотно подчинился, хотя уже тогда начал замечать, что плохо вижу. Любовь – вещь заразная, трудно не ответить взаимностью, когда к тебе испытывают это чувство. Но мы, сидя за одной партой, практически не общались. Любовь наша была робкой и молчаливой. Моя застенчивость воспринималась ею как равнодушие и даже пренебрежение, поэтому когда она вдруг ушла из интерната, мне говорили, что последнее время она испытывала ко мне ненависть. Как-то, в старших классах, она приходила в нашу школу во время самоподготовки. Я и несколько ребят специально вышли в рекреацию посмотреть на неё. Она стояла со своей мамой у окна, но я не подошёл к ней. Никто, кроме одного из моих приятелей, не знал о нашей тайной любви друг к другу, и я не хотел при всех показывать, что между нами были какие-то особые отношения в прошлом. Через много лет я нашёл свою бывшую любовь в «Одноклассниках». Оказалось, что её профессия неожиданным образом связана с тематикой моего института.

В 10-ом классе, потерпев крупную сердечную неудачу в трудовом лагере, я завёл знакомство с несколькими девчонками из 8-го класса, откуда были и мои приятели-шахматисты, которых я возил на соревнования «Белой ладьи». Случилось это так. Я имел обыкновение в свободное время читать в дальнем вестибюле главного входа интерната. К моему столику подошли три восьмиклассницы, сели в свободные кресла и завели со мной разговор. Через некоторое время я увидел одну из них, со светлыми волосами и прямой, как у меня, чёлкой (сестра говорит, что тогда я был похож на Ромео из бессмертного фильма Франко Дзеффирелли), и позвал её в находившийся рядом лингафонный кабинет, где мы с ребятами слушали музыку. Несмотря на то, что я на больших переменах имел обыкновение выходить на улицу и играть в так наз. «картошку», где в общей компании были те восьмиклассницы, я оказывал знаки внимания только этой блондинке.

Однажды я в очередной раз заболел, и мне стала звонить из школьного телефона-автомата одна девчонка, которая не назвала своего имени, но сказала, что она одна из тех, кто сидел тогда со мной в вестибюле. Пока она звонила мне (один раз я, лежа на кровати, неудачно потянул за шнур телефона, он упал на пол, и связь разъединилась), я гадал кто это. Блондинка сразу отпала, потому что уже звонила, и я узнал её по слегка хрипловатому голосу. Осталось выяснить, кто это из двух других. С одной я поговорил во время танца на школьном вечере, и на мой прямой вопрос та ответила, что звонила не она и вообще у неё есть свой парень (я потом видел её в компании местных ребят). Надо сказать, что и она и блондинка выглядели уже как сформировавшиеся девушки, а третья была ещё похожа на худенького подростка. Я не стал говорить ей, что теперь знаю, кто мне звонил. Мы несколько раз коротко общались с ней (в принципе, она была хорошей, весёлой девчонкой, но что поделаешь со своими гормонами), а когда однажды я грубовато ответил на её вопрос, которым ей хотелось просто начать разговор, она больше не подходила ко мне. Что касается блондинки, то и здесь меня ждала неудача: как-то я попытался открыто заигрывать с ней, но она тут же обиделась, и мы перестали общаться.

На 1-ом курсе института я приехал в интернат на День учителя, и один из моих знакомых шахматистов затащил меня в их теперь уже 9-ый класс. По его просьбе я сказал несколько арабских слов и фразу из Корана. Неподалеку стояла моя бывшая пассия, и я услышал, как подруга негромко сказала ей:

– Интересно, подойдёт он к тебе?

И конечно же, из вредности я к ней не подошёл.

Весной я навещал мою маму в больнице, которая оказалась через ограду от интерната. По времени была самоподготовка, но одна из знакомых мне девятиклассниц стояла на лестнице, у главного входа, и мы поговорили. Потом я несколько лет приезжал туда на День учителя, пока интернат не закрыли и стали использовать его помещения в качестве склада.

На студенческой картошке

В начале 3-го курса мы поехали в колхоз, находившийся где-то под Можайском, на картошку. Сперва мы собирали кормовую свёклу. Работа была тяжёлой. Я начал сбивать заранее ряд этих гигантских корнеплодов ногой, но тут же получил замечание комсомольского вожака, пригрозившего мне плохой характеристикой (с чем-то похожим мы столкнулись на военных сборах после 4-го курса, где некоторые студенты, надев заработанные ими во время срочной службы погоны сержантов и старшин, корчили из себя больших начальников и обращались с нами хуже, чем местные офицеры). Как-то я шутя охарактеризовал одного комсомольского работника словами из известного сериала "Большая перемена":

– Волевой, деловой, боевой…

– Немного тупой, – продолжил этот ряд эпитетов студент из нашей филологической группы.

Однако являются преувеличением нынешние утверждения, что во всех советских вузах были сексоты и студенты только тем и занимались, что стучали друг на друга. Раз одному из них в нашей арабской группе поручили провести после занятий политинформацию. Он с серьёзным видом сел за стол преподавателя, раскрыл газету и начал так:

– Бу-бу, бу-бу, бу – бу-бу, бу-бу, бу.

Все засмеялись и разошлись.

Когда мы закончили с кормовой свёклой, нас послали убирать картофельное поле, вскопанное перед этим трактором. Рядом с нами, в сопровождении одного безоружного офицера с рацией в руках, трудились подростки из местной детской колонии, отбывавшие последний год наказания. Кто-то из наших студенток посетовал, что нам приходится пить с ними из бидона с водой, пользуясь одной кружкой.

– Скорее мы их заразим, чем они нас, – сказал я, и разговор на этом закончился.

Затем нескольких ребят, в том числе и меня, прикрепили к картофелеуборочным комбайнам. Они тут же получили ласковые названия в тему, которые мы написали на них мелом: «Трихомонада», «Бледная спирохета» и т.п. Раз мы возвращались, сидя в крытом кузове машины, и выяснилось, что один из моих соседей по комнате нашёл в поле неразорвавшийся снаряд и везёт его с собой. Тут же у него отобрали эту игрушку и выбросили на ходу на асфальт. Взрыва не последовало, но проштрафившегося студента ещё долго ругали.

По вечерам устраивали дискотеку. В то время были очень модными итальянские песни. Меня стала часто приглашать на танец одна и та же симпатичная девушка, которая входила в нашу филологическую группу. Соседи по комнате подтрунивали надо мной, не зная, что я уже давно сделал свой выбор. Затем ещё одна студентка из той же группы попросила меня сходить с ней в другой лагерь, где жили четверокурсники. Мы долго шли по каким-то полям, навестили её знакомых и вернулись затемно.

В целом, условия нашей жизни и работы здесь были несравнимо лучше, чем в школьном трудовом лагере, о котором я рассказывал раньше. Главное, мы были взрослыми и всё воспринимали по-другому. Многих из нас, в том числе и меня, даже отпустили на сутки домой.

На 1-ом МЧЗ

Однажды меня включили в группу старшеклассников, которые поехали с экскурсией на Первый Московский часовой завод (1-ый МЧЗ), на Марксистской улице. Помимо основной продукции – часов «Полёт», нам показали старые: «Родина», «Сигнал» и «Вымпел».

Потом нас привели в трибо-колёсный цех. Ровный глухой гул, издаваемый несколькими десятками станков, наполнял просторный зал с высоким потолком и громадными окнами. Находиться в нём в течение целого рабочего дня казалось нам невыносимым, потому что воздух там был насыщен поднимавшимися от разогретых машин парами масла. Первая смена заканчивалась в половине четвёртого, и мы увидели, как одна из работниц ОТК, убрав лупу и пинцет в стол, подошла к помощнику бригадира, невысокой, полной женщине, со сложным сооружением из марли на голове, чтобы та пересчитала последнюю проверенную ею партию минутников. Та взяла из её рук маленькую коробку, осторожно засыпала их в счётную машину и включила кнопку. Внутри неё они начали вращаться по кругу, выстраиваясь в длинную цепочку, затем скатываться по узкому желобку вниз. Справа, на табло, загорались, сменяя друг друга, цифры. Неожиданно машина словно сбилась со счета и начала выдавать совершенно невероятные числа.

– Опять сломалась! – с досадой воскликнула помбригадира и, повернув регулятор, увеличила скорость вращения деталей, чтобы те быстрее ссыпались в ящичек снизу.

Теперь ей пришлось воспользоваться специальными весами. Вначале она отсчитала из коробки 125 минутников и положила их на левую чашечку, затем уравновесила их с таким же количеством на правой. После этого помбригадира соединила обе кучки деталей в одну и повторила аналогичную операцию ещё два раза. В результате слева от неё получилось 500 штук, а справа – чуть меньше. Она начала снимать с первой чашечки одну деталь за другой, пока не установилось равновесие. В руке у неё оказалось 52 минутника. Значит, такое же количество деталей из этой партии пошло в брак и было заранее отложено контролёром в отдельный пакетик, который у неё забирали в конце каждого месяца.