Вспоминалки

Затем эту болезненную операцию повторили в районной поликлинике и детской стоматологической больнице, в Кунцево, куда меня положили с подозрением на кисту. Кормили нас только жидкой пищей. Приезжала ко мне двоюродная бабушка. Каждый раз она передавала один и тот же виноградный сок, поэтому я до сих пор предпочитаю ему яблочный. Это была окраина Москвы. Внизу, на площади, как-то устроили салют – поставили орудия и стреляли из них в тёмное небо. По больничным коридорам ходили дети, похожие на инопланетян – у них из щёк торчали спицы. Дома я вычитал в книге И.М. Старобинского «Болезни зубов, челюстей и рта», что их вставляют при остеомиелите, который, согласно ей, является стадией, следующей после периостита челюсти. Среди этих детей был улыбчивый мальчик, потерявший глаз прямо в больнице – игрался и вышиб его, ударившись о выступ на металлической кровати.

В нашей палате лежали ребята разных возрастов, в основном, старше меня. Одного мальчика навещали родители в нашем присутствии: у него была саркома. До этого он неудачно упал с качелей, ударившись щекой о землю. Операция не помогла, он так и ходил с большим красным пятном на щеке. Все мы понимали, что он скоро умрёт, но старались не касаться этой темы. Основным занятием в нашей палате было чтение. Родные передавали нам книги, а мы ими обменивались. Благодаря Дневнику читателя, который я, подражая старшей сестре, веду с 9-летнего возраста, я могу перечислить те книги, прочитанные мною, пока я лежал в больнице:

Ж. Верн – Архипелаг в огне. Робур-завоеватель. Север против юга

Ан. Кожевников – Записки истребителя

В. Арсеньев – Дерсу Узала

Г. Фивег – Солнце доктора Бракка

Н. Шпанов – В новогоднюю ночь. Дело Оле Ансена. Личное счастье Нила Кручинина

Н. Муравьёва – Виктор Гюго (ЖЗЛ)

Я. Гашек – Похождении бравого солдата Швейка во время мировой войны

К. Андреев – Три жизни Жюля Верна (ЖЗЛ)

Л. Левандовский – Максимилиан Робеспьер (ЖЗЛ)

Л. Буссенар – Капитан Сорви-голова

Следует отметить, что книги из серии «Жизнь замечательных людей» были из ведомственной библиотеки моей мамы. Врач, отвечавший за нашу палату, в течение двух месяцев производил манипуляции с моей десной – в частности, закачивал с помощью шприца в углубление, оставшееся от удалённого молочного зуба, какую-то жидкость и спрашивал, распирает десну или нет. Наконец, меня выписали, так и не сделав никакой операции.

В больнице я ухитрился простудиться из-за постоянно открытой фрамуги и пролежал дома ещё месяц. Когда я вернулась в интернат, наша учительница поцеловала меня в щёчку. И даже одноклассники были рады моему возвращению, хотя недолюбливали меня за то, что я был отличником, а главное, не давал им, из-за моей глупой пионерской принципиальности, списывать у меня домашние задания.

«Синьор Помидор»

В том же 4-ом классе я впервые увидел нашего с сестрой отца. Он пришёл к нам на старую квартиру со своим молодым и весёлым другом. Мама в коридоре тихо сказала мне: «Это твой отец», и я подумал вначале на него. Но он сходил в магазин, принёс мне несколько бутылок лимонада и ушёл, а с нами остался невыразительный, краснощёкий мужчина (потом для него нашлось обидное прозвище – «Синьор Помидор»). Он рассказал мне, что во время войны служил связистом и его контузило, поэтому он был туг на ухо. Затем как-то ночью он шёл по нашей траншее, и ему вонзил в спину нож вражеский лазутчик. Потом он рассказал жуткую историю, как погиб его племянник, мой тёзка. Он выпал из окна, отец успел ухватить парня за обе руки, но не смог удержать.

Познакомились они с мамой в поезде, где он работал радистом. Она возвращалась в Москву после бериевской амнистии из ссылки в Казахстане, к которой она была приговорена в конце 1949 г. как дочь «врага народа». В их купе играли в шахматы, и наш будущий отец подсел рядом в качестве зрителя. Потом заговорил с мамой. Ей всегда нравились блондины (в дошкольном возрасте у меня были светлые волосы). В какой-то момент она сказала ему:

– А мне никто не пишет.

– Давайте я буду писать Вам, – шутя предложил он.

Встречались они на вокзале, в пустом поезде дальнего следования, точно, как в известном фильме Эльдара Рязанова. Вначале родилась моя сестра, спустя два года я. Но наш отец оказался женатым человеком. Дело закончилось крупным скандалом с участием его супруги, и он ушёл. Отец отличался крайней жадностью. Однажды моя сестра уронила на пол шоколадку, которую он принёс с собою. Тогда отец подобрал её, спрятал в карман и больше не доставал. И ещё он часто был навеселе.

Отец и теперь работал начальником узла связи на одном из московских вокзалов. Он остался у нас, я не мог никак заснуть и притворился спящим, а они с мамой о чём-то проговорили всю ночь. На следующее утро привезли мою сестру, красивую и радостную, одетую в вишнёвое вельветовое (в мелкий рубчик) платье, купленное нашей двоюродной тётей в ГДР. Отец побыл немного, потом ушёл. Спустя несколько недель мама позвонила ему на работу. Ей ответили, что его нет на месте. Голос, который это сказал, принадлежал нашему отцу.

Через много лет, когда я учился в институте, она снова позвонила ему на работу. Теперь уже женский голос ответил ей, что два года назад он попал под трамвай. И это была правда: потом мама побывала на его могиле.

Красные и белые

Мои бабушки, три сестры, родились в одном небольшом сибирском городке, в семье служащего железной дороги. Средняя сестра умерла в 32 года от лейкемии, младшая – когда я учился на 1-ом курсе, а старшая, которая вышла замуж ещё до революции, дожила до 1986 г. и скончалась в возрасте 93 лет. Мужья всех трёх занимали высокие государственные должности, были незаконно репрессированы (расстреляны в 1938 г.) и реабилитированы посмертно.

Во время Гражданской войны в их город входили то красные, то белые, то анархисты. Однажды вечером к ним постучали. Открыли засов. На пороге стоял вооружённый человек в кожаной куртке, красноармеец. Его спрятали за печкой. Спустя пятнадцать минут к ним ворвались колчаковцы и начали обыск.

– В доме есть мужчины? – спросили они вдову (супруг её потерял зубы, натёр десну, и у него возникла раковая опухоль, от которой он умер).

– Нет, только я и мои дочери, – ответила она.

Вскоре они ушли, не догадавшись посмотреть за печкой, где прикрывшись дровами, лежал красноармеец. Когда город заняли большевики, спасённый ими человек, который оказался комиссаром, приехал с возом дров и огромными буханками хлеба, ценившимися тогда на вес золота.

Ещё одним ярким (на ум сразу приходит «Открытая книга» Каверина) воспоминанием в жизни бабушки, младшей из сестёр, было то, как она влюбилась в одного гимназиста и он назначил ей свидание на скамейке, в парке. Они встретились, и тот по секрету сказал её, что собирается жениться на другой и приглашает её на свадьбу. Бабушка согласилась прийти, но вскоре по стране пронеслись две революции, потом Гражданская война, он вступил в ряды белых и был убит в одном из боёв с красными.

Вскоре, спасаясь от голода, семья уехала в Ташкент, где бабушка познакомилась с моим дедом, который случайно оказался с ней на лечении в местной больнице. Живая, весёлая и общительная, девушка сразу понравилась ему и, уезжая в Москву, он оставил ей свой адрес и телефон. Несмотря на настойчивые ухаживания и даже предложение одного летчика выйти за него замуж, бабушка поехала в Москву.

«Муки и радости» переводчика

Когда группа переводчиков, призванных на срочную военную службу, приехала в Дамаск, с нами встретился начальник отдела кадров. Все ребята, кроме меня, были из среднеазиатских республик, поэтому он, наверное, обратился лично ко мне:

– Если ты, поработав в «Интуристе», думаешь, что сразу здесь заговоришь, то ты ошибаешься.

Конечно, нас, филологов, параллельно обучали военному переводу, но он затрагивал лишь общевойсковую лексику. Специфику ПВО с её сложной техникой мне только предстояло освоить. Во время первых двух месяцев службы в Дамаске, откуда я ежедневно ездил на аэродром в пустыне, я сразу признался советнику командира зенитно-ракетной бригады, пожилому интеллигентному полковнику, что плохо понимаю сирийский диалект.

– Ничего страшного, – успокоил он меня. – Главное то, что говорю генералу я.

За свой перевод на арабский я ручался: литературный язык я знал хорошо. Кроме того, моя безудержная трескотня с сирийскими офицерами в автобусе в течение долгой дороги на аэродром, видимо, окончательно развязала мне язык, потому что во время очередной беседы советника с генералом, тот дважды обратился ко мне, называя по имени:

– Вы стали переводить лучше.

Когда меня перевели из Дамаска в Хомс, главный инженер, подполковник, которого я имел несчастье несколько раз обыграть в шахматы, в моём присутствии сказал про меня своему советнику:

– Переводчик плохой.

Здесь мне сразу вспоминается известная шутка своих коллег: «Береводчик блёхо» (арабы не выговаривают «п» и смягчают «л»). После этого сирийский офицер высмеивал каждую мою речевую ошибку или неверное произношение звуков. Правда, однажды хоть и с недовольным выражением лица, он всё-таки помог восстановить электричество в квартире, где я жил с женой и двумя маленькими дочерями. Сам он немного говорил по-русски и делал это весьма забавно. Однажды советник спросил его:

– Где ключи?

– Ключи в портфеле, – ответил тот, – портфель в машине, машина возле дома, дом в городе.

Раздался общий смех.

Командир бригады, пожилой дивизионный генерал, поначалу относился ко мне весьма иронически, указывая на мои ошибки в речи. Поэтому я удивился, когда он вдруг увидел меня идущим по улице и довёз сам на машине до дома (он жил где-то поблизости от нас со своими двумя жёнами). Через год его повысили до должности командира дивизии (вернувшись в Сирию опять я выяснил, что он возглавил войска военного округа). Его советский переводчик отсутствовал, а местный только болтал, ничего не делая. Мне пришлось дома за полсуток перевести длинный план боевой подготовки дивизии (мой начальник дал мне в помощь одного капитана, который чертил рамки для таблиц). На следующее утро генерал, сидя за рулём машины, поехал со мной и своим советником в Дамаск. Там мы зашли в кабинет главкома ВВС и ПВО Сирии, и тот, не читая, утвердил перевод плана, написанный моей рукой. Затем генерал пригласил нас в служебный ресторан, где обедали работники Генштаба САР в высоких званиях. После этой поездки мой начальник вдруг спросил меня:

– Что ты скажешь, если предложат должность переводчика советника командира дивизии?

– Я останусь с Вами, – ответил я.

Но ко мне никто не обратился. Дело в том, что моя должность уже была майорской, хотя я числился лейтенантом (ошибка выяснилась только после окончательного расчёта с Министерством обороны СССР; оказалось, ещё накануне загранкомандировки мне присвоили очередное звание старшего лейтенанта, а моё представление, написанное начальником и отправленное в Москву, ненужным).

Новый командир бригады начал знакомство с советником рассказом о том, что он переведён из Хамы, где долго работал с нашими специалистами, и что владеет русским языком. Всё это он говорил по-арабски. Затем прошёл митинг, где надо было выступить с речью. Текст её и перевод мы написали заранее. С трибуны, оснащённой микрофонами, советник читал по предложению, а я вслед за ним дикторским голосом, выработанном ещё в «Интуристе», озвучивал перевод. Затем ко мне подошёл незнакомый сирийский офицер и, улыбнувшись, сделал комплимент:

– Когда Вы читали перевод, Вас на слух невозможно было отличить от араба.

Через некоторое время генерал сказал мне по-русски в присутствии моего начальника: