Записки простодушного. Жизнь в Москве

Её муж с неподдельным интересом спрашивает:

С другим? С кем же это, если не секрет?

А вот Галя Романова и Светлана Кузьмина собирают под дубом жёлуди. Игорь Добродомов поясняет нам словами Крылова: «Они от них жиреют» («Свинья под дубом»).

Все мы – лингвисты, всем уже далеко за двадцать, а игры с языком – полудетские.

Кто-то спрашивает: «Может ли быть такое – десять согласных подряд? Нет? Пожалуйста – Эрнст взбзднул». А давайте сочиним рассказ, чтобы все слова начинались с одной буквы! Сочиняем: Седые сосны сухо скрипели: «Сукин сын, сукин сын…». Смотрим: селезень сидит! Саша скинул стостволку со спины. «Сволочь!» – сказал старый сыч. «Стрелять старого сыча!» – сообразил Саша. И т. д. до конца: Сладок сочный селезень! Спасибо, Саша!

Но – пора на станцию. Если очень уж не хотелось уходить, оставались на вторую ночь. Помню, какая-то уходящая группа отдала нам оставшуюся у них еду и записала наши телефоны, чтобы позвонить нашим родным, и они бы не беспокоились за нас. Туристское братство.

Иногда возвращались утром в понедельник с рюкзаками прямо на работу.

Ну, а в праздники со временем свободнее, и почти каждый праздник мы отправлялись загород. Помню, в первомайские праздники идём с громадными рюкзаками через деревню. Ветер, мокрый снег с дождём. На улице ни души, все сидят дома, пьют, поют, гармошка играет. Какая-то старушка выбежала на улицу, платком от снега прикрывается, глядит на нас, головой качает: «Бедные, кто же вас гонит?».

Летом все разъезжались, и из летних подмосковных походов помню только один, но какой! По Москве-реке на нескольких плотах! Каждый плот имел имя, обычно торжественное: «Парижская коммуна», «Стремительный». А экипаж одного плота колебался в выборе имени, и тогда кто-то (кажется, Мельчук) предложил: «Может, Свиноферма?». Командир безымянного плота, подумав, согласился: «Пожалуй, это подойдёт». И потом им кричали: «Эй, на Свиноферме! Держи правее, на мель сядете!».

Мы – колхозники

Сотрудники Института русского языка и позднее Информэлектро довольно часто работали на московских овощных базах. Мы сортировали овощи (к фруктам нас не подпускали), фасовали их по пакетам. Рассказывали, что в пакеты картошки один сотрудник вкладывал карточку: Укладчик – доктор физико-математических наук (имя, фамилия). В своё оправдание он сказал: «Я привык нести ответственность за свои дела». Подобный случай приводится в фильме «Гараж» замечательного режиссера Эльдара Рязанова. Член-корреспондент Академии наук на овощной базе вкладывал в пакеты, где обычно помещают бумажки типа «Укладчица № 2», свою визитную карточку.

Почти каждую осень я на две-три недели отправлялся на работу в колхоз или совхоз. Колхоз – сокращённое «коллективное хозяйство», совхоз – «советское хозяйство», но ни там, ни там не могли собрать урожай без помощи студентов, заводских рабочих, научных работников.

В первую мою поездку в колхоз я познакомился и сдружился с коллегой-этимологом Толей Журавлёвым. Помню, начало новой жизни отмечалось в местной столовой. Толя сказал: «Жаль, что наше пребывание в колхозе начинается с попойки». Но всё до поры до времени было хорошо: всего в меру – и работы, и отдыха. Но в конце, уже после моего отъезда, Толя, не терпящий хамства, сказал «пару ласковых слов» какому-то заводскому громиле и сильно пострадал в завязавшейся драке.

В 61-м году я ездил в колхоз с двумя сотрудниками ФБОН АН СССР (Фундаментальная библиотека общественных наук). Поздне?е библиотека получила новое имя – ИНИОН (Институт научной информации по общественным наукам) и новое здание рядом с метро «Профсоюзная». Я любил работать в уютных маленьких зальчиках этой библиотеки и очень жалел, когда она сгорела.

В колхозе нас приставили к кобыле весьма почтенного возраста, но с красивым именем Венера. Нас, естественно, именовали венериками. Запрягши кобылу (помогал мой детский опыт), венерики, экипаж телеги боевой, грузили мешки с накопанной картошкой и отвозили её в деревню.

С одним из нашей троицы – Лёней Гордоном мы без конца болтали о поэзии и истории. Эрудированный историк, он рассказал нам много интересного, например, о знаменитом немецком учёном Фридрихе Ницше. Во время франко-прусской войны 1870–1871 гг. он был санитаром, и уже тогда у него, поражённого увиденным, появились первые признаки психического расстройства. В 1880-м, когда ему было всего 36 лет, болезнь резко обострилась, он уже не мог работать, оставил профессуру и последние 20 лет жизни провёл в лечебницах. После ухода Ницше из науки судьбу его трудов взяла в свои руки его сестра и обращалась с ними весьма бесцеремонно. Она опубликовала книгу брата «Так говорил Заратустра». В этой книге, написанной в яркой, афористической манере, излагался миф о сверхчеловеке – существе, могучая воля которого – единственный критерий добра и зла. Этот миф (культ сильной личности) был впоследствии взят на вооружение фашистами. Существует предположение, что такая интерпретация мифа о сверхчеловеке принадлежит не самом? Ницше, а его сестре. Интересно, какого мнения придерживается на этот счёт современная наука?

Обычно я ездил на уборку урожая с кем-нибудь из сотрудников Информэлектро – Сашей Сергеевым, Лёней Цинманом, Колей Перцовым. Там труженики села с утра тянулись на заработки в Москву, а мы, москвичи – на их поля, на уборку их урожая.

Райком давал Институту разнарядку – выделить на столько-то дней столько-то человек для работы в таком-то колхозе или совхозе. Я охотно соглашался поехать: может сказывалась крестьянская жилка? Но вот у Лёни Цинмана этой жилки не было, а он тоже обычно не отказывался. Вот и ездили мы чаще всего с ним. Запомнилась одна поездка. В каком-то колхозе около Талдома (север Московской области) устраиваемся в здании школы. В этой же комнате (классе) – работники завода «Серп и молот», человек 15. Прогуливаемся с Лёней по посёлку. Пора спать. Куда там! Наши соседи получили накануне деньги за работу и теперь гуляют с русским размахом: «Наш девиз – Всё пропьём, но родной завод не опозорим!» Просят нас помочь отнести наверх поверженного товарища. А ночь! В большой комнате там пьют, там поют, там играют в карты. А с кем-то случилась небольшая неприятность – прямо в проходе между кроватями. Пригорюнились мы с Лёней: что если так всегда будет? Всё, однако, оказалось не так страшно: деньги у заводских ребят кончились быстро, и дальше было относительно спокойно.

Помню, мы с Лёней прореживали пшеницу. Её при этом поливают каким-то ядовитым составом против вредителей. Местные мужики от этой работы открещивались, боялись, что это скажется на их мужской силе. Мы с Лёней не отказались, и, кажется, не пострадали.

С программистом Сашей Сергеевым мы ездили в подмосковный совхоз недалеко от Бронниц. Как-то возвращаемся с поля. Я предлагаю: «Ну, что, Саша, может, в Бронницы съездим?» Он охотно соглашается: «Едем, что здесь-то торчать?» Поразмыслив, я говорю: «Да знаешь, Саша, неохота что-то ехать, устали!» Он отвечает: «Правильно! А что мотаться-то? Нас и отсюда никто не гонит!». И я вспомнил моего деда – старообрядца Акима Никитьевича (я писал о нём в первой книге моих воспоминаний). Как-то накосили мы с дедом сена, по лесным полянкам, тайком (как же – колхозная собственность! Буквально – собаки на сене!). А тут – затяжные дожди, и погибло наше сено. Чем же корову кормить? А дедушка говорит: «Ну, дак чо, Вова? Чо Бог делат, всё к лучшему!» И это вполне искренне. Пошли домой. Зовёт меня: «Давай-ко, милой сын, вон там, я знаю, земляничник есть, давай ягодками полакомимся!» И вот сейчас, в колхозе, глядя на своего коллегу Сашу, я подумал, что есть ещё в России люди с таким душевным складом, с мудрым отношением к жизни.

А с Колей Перцовым мы на колхозных полях без конца говорили о литературе. Сын известного филолога Виктора Перцова, автора книги «Маяковский. Жизнь и творчество», Коля рассказал о неизвестной мне остроумной книге пародий «Парнас дыбом», написанной в 20-е годы студентами Харьковского университета. Авторы берут известные стишки – «У попа была собака» или «Веверлей»:

Пошёл купаться Веверлей,
оставив дома Доротею.
С собою пару пузырей
берёт он, плавать не умея.
И он нырнул, как только мог,
нырнул он, прямо с головою.
Но голова тяжеле ног,
она осталась под водою.
Жена, узнав про ту беду,
удостовериться хотела,
Но ноги милого в пруду
она, узрев, окаменела.
Прошли века, и пруд заглох,
и поросли травой аллеи,
но всё торчит там пара ног
и остов бедной Доротеи.

– далее в пародической манере показывается, как об этом могли бы писать разные авторы, например, Блок:

Там каждый вечер в час назначенный
среди тревожащих аллей,
со станом, пузырями схваченным,
идёт купаться Веверлей и т. д.

А вот как писали бы разные авторы про серого козлика:

Пушкин:

Одна в глуши лесов сосновых
Старушка дряхлая жила,
И другом дней своих суровых
Имела серого козла.

Игорь Северянин:

У старушки колдуньи
крючконосой горбуньи
козлик был дымносерый, молодой, как весна.

Маяковский:

Скрипела старуха,
телега словно,
кха,
кхо,
кхе,
кхи.
Великолепно мною уловлены
старухины все грехи.

Книжка так заинтересовала меня, что в читальном зале Ленинской библиотеки я всю её переписал от руки, а дома перепечатал на машинке (компьютеров тогда не было). Потом её размножили и переплели в количестве нескольких экземпляров – для коллег, пожелавших её иметь.

Пора подытожить колхозную тему. Ехать в колхоз не очень-то хотелось, но всё-таки это было как бы продолжение лета, работа на природе, новые люди, новые впечатления. И сейчас мы иногда с удовольствием вспоминаем поездки в колхоз.

Я – геолог

В 1971-м на время летнего отпуска я решил поработать коллектором в геологической экспедиции Института геологии Академии наук. Хотелось побыть немножко в чужой шкуре.