Телохранитель

Ховрин переоделся, вышли из спортзала на улицу.

Подошел какой-то тип. Попросил закурить. Это был человек явно из уже увядшего движения «готов» – с черными, высоко бритыми на ушами, волосами и в длинном, тоже черном, пальто, болтающемся шарфе и с «кенгурушкой» за плечами, в которую была вшита гигантская металлическая молния. Ховрин помотал головой. Тип ушел прочь.

Валерий Николаевич проводил его взглядом.

– Это и есть панки?

– Вроде как готы.

– А это кто такие? – спросил Сергей Константинович.

– Один момент. Есть точное определение.

Ховрин пошерудил в смартфоне, зачитал:

– «Ну, готы это такие ушлёпки, которые морду отбеливают, волосы красят в сине– чёрный цвет и шатаются с кислыми мордами, якобы мечтая о смерти, это я знаю, а вот гламурных готов представить что-то не получается. Волосы у "правильного" гота должны быть черными, иногда с красным или лиловым прядями, виски выбритыми, лицо мертвенно-бледным (никакого загара!), глаза обведены черным, губы и ногти красятся в черный или кроваво-красный. Украшения самые разнообразные, но из белого металла, кожи и камней. Особое предпочтение, разумеется, отдается черным камням. В наследство от панков готам достались шипованные ошейники и браслеты. Последние, впрочем, носят еще и металлисты. Что до браслетиков, браслетов и браслетищ, диадем, серег, амулетов и разного вида колец и "когтей", закрывающих весь палец, то тут равных готам нет…» – Далее добавил уже от себя: – Готы вообще непредсказуемые. Одну девочку в Купчине однажды убили и съели. Сказали, что просто хотели есть или же из-за какого-то обряда, – я так и не понял. В холодильнике нашли части тела и голову…

– А вот эти, как их, – Виктор Константинович пощелкал пальцами, припоминая, – эмо? Были раньше такие – с челками на лоб. Сейчас не знаю, есть или нет.

Ховрин снова влез в смартфон:

– Вот пишут: «Я теперь узнал, кто такие эмо, они хуже сволочей. Это такие детишки, которые плачут напоказ и носят всякую чёрно-розовую дрянь. И музыка у них такая же слезливо-сопливая. Короче, чистые придурки, а я-то уже подумал, что глупее этих долбаных готов ничего и быть ничего не может, однако век живи век учись…» Это движение тоже отходит, как и готы. У нас в школе я ни одного эмо не видел.

Валерий Константинович покивал головой:

– Тут нам еще повезло. Катя, слава Богу, никуда не входила – ни в какие такие секты и групировки. Думаю, было бы видно. Я как-то с ней в прошлом году был на одном концерте. Там почти все были какие-то сумасшедшие, словно впавшие в массовый транс. Скакали, орали, поднимали руки. Хотелось зажать уши и спрятаться куда-нибудь. Одну девочку на концерте буквально затоптали. Уж не знаю, осталась ли она жива. Там стояла «скорая» и даже не одна.

– Вам надо было просто немного поддать! Иначе там делать нечего, – авторитетно заявил Ховрин. – А у нас в школе в основном младшеклассников гнобили.

– Известно, младших всегда шпыняют, в школе тоже есть своя дедовщина, но я что-то такого в своей бывшей не помню, то ли просто забылось. Плохое ведь быстро забывается. У нас есть сотрудник, молодой, успешный парень, несколько лет учился в дорогой частной школе в Германии, так он рассказывал, что там тоже в этом плане было довольно жестко. Дети вообще жестокие. Любят дразнить, обижать. В Катином классе одно время учился такой парнишка по имени Сурен, родители у него были приезжие откуда-то с юга, но очень богатые, однажды в коридоре на перемене он сцепился с девчонкой, они стали драться, волосы полетели клочками, завуч вмешалась – и ей тоже досталось. Сурен был в ярости, невменяем. Его выгнали из школы, а потом звонила его мать: ругалась, орала, что вы сами-де довели ребенка! Так, говорят, вопила – казалось, что телефон взорвется! В суд на школу грозилась подать… А какие еще есть молодежные группировки?

А Ховрин добавил:

– Еще есть скины и антифаны. Скины и антифаны враждуют, лупят друг друга. Главное, чтобы между ними не попасть. Скины бьют черных и азиатов, антифаны их защищают и бьют скинов, и вся эта группировка антифанов состоит большей частью из метисов и нацменов, которые живут здесь уже давно или здесь родились.

На этом сия довольно содержательная беседа закончилась. Валерий Константинович остался в некотором недоумении.

Затем на автомобиле Валерия Константинович, а это оказался черный седан «Ауди», приехали к дому – обычной панельной девятиэтажке, Ховрин тут же получил электронный ключ-таблетку от двери в подъезд. Поднялись на лифте на пятый этаж, подошли к солидной металлической двери, Валерий Константинович позвонил. Открыла женщина, видимо, Катина мама, ей было, по виду, чуть больше сорока. Она была красивая, но когда улыбнулась, стали видны первые признаки возраста – в углах рта и глаз уже поселились морщинки. Ее звали Елена Михайловна.

– Леночка, Катю позови, пожалуйста, – попросил ее Валерий Константинович, снимая пальто. Ховрину он раздеться не предложил. Заметив в его глазах вопрос, сказал: – Познакомлю вас, и будешь свободен.

– Ладно.

Тут в прихожую вошла девушка в футболке, под которой вытарчивали небольшие груди, явно без лифчика, поскольку видно было и чуть-чуть выпячивающие соски. Ховрин тут же на них непроизвольно и уставился. Катя, заметив это, скрестила руки на груди, слегка выразив ртом гримаску неудовольствия. Ховрин ожидал увидеть какую-нибудь «ботаничку» в очках и с бледным лицом, но девушка была вполне даже ничего.

Валерий Константинович представил его:

– Катя, это Виктор. Он будет провожать тебя из школы на курсы, на теннис и в бассейн. Завтра начинаем. Попробуем, как получится. Итак, – он взглянул на второй экземляр списка и повернулся к Ховрину: – завтра в четыре ты встречаешь ее у школы, далее вы едете на курсы. И, пожалуйста, давай без капризов! – это он уже Кате.

Тут же они с Ховриным и распрощались.

Ховрин поехал домой на метро. В переходе между станциями стояла дебильного вида девушка лет восемнадцати с картонкой в руках, где было кривыми буквами накарябано «Помогите! Умерла мама». Это выглядело бы душещипательно, если бы эта самая девица не стояла там же с той же надписью и полгода назад.

По дороге он зашел в магазин «Пятерочка». Встретил там бывшего одноклассника Борю Дергачева. Перекинулись с ним парой слов. Дергачев был студентом Бонча, имел белый билет и подрабатывал политическим оппозиционером и вроде бы неплохо на этом имел.

– Я эту страну ненавижу, – как-то разоткровенничался он, будучи в подпитии. – Иногда даже не пойму и почему. Меня тут все раздражает. Как услышу балалайку или визгливые бабские народные песни типа «Ой, рябина кудрявая», так буквально всего коробит до судорог. Больше всего ненавижу «Катюшу». Бывает, вроде и хорошо что-то сделают, и тоже почему-то раздражает. Дорогу вон хорошую сделали – и это раздражает. Понятно, надо валить, но валить нужно конкретно куда-то и хоть бы как беженец, чтобы пособие дали, на работу определили…

Жизненные цели у него были в целом определенные:

– Куда угодно, только подальше из Рашки! В Америке, говорят, можно хорошо жить нахаляву, по крайней мере, пока учишься, а потом найду какую-нибудь телку и к ней привалюсь…

Но и теперь деньги у него водились. Кто-то его явно подпитывал. Он был прирожденный оппозиционер, всегда болел за любую команду, которая играла против России. Такая у него была особенность психики. Ховрина это удивляло.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Ховрин как-то у Юрика Васильева, своего одноклассника и друга с первого класса.

– Я думаю, что он скрытый пидар. Вот и вся причина, – заключил Юрик.

– Почему? – удивился Ховрин.

– Все пидары таинственным образом ненавидят Россию и притягиваются к Западной Европе, особенно к Англии и Голландии – тут какой-то исторический феномен и генетически кодированный механизм, требующий специального изучения, возможно, как проявление общей деградации, – глубокомысленно отвечал Юрик. – У них жопа считается половым органом, ее даже в кино сейчас затуманивают, чтобы не смущать народ. Жопа почему-то считается важнейшим органом в этой среде… Тут в каком-то городе разоблачили полицейских-оборотней. У них в участке была странная пытка – засовывать в зад подозреваемому бутылку. В этом наверняка тоже есть какая-то сексуальная патология. Есть мнение, что в запихивании в задний проход бутылки или швабры имеется скрытый гомосексуализм. Иначе, зачем одному мужику пихать в задницу другому мужику посторонние предметы? Разве будет человек в здравом уме засовывать кому-нибудь в задницу бутылку? А для них это наверняка был целый повторяющийся ритуал, какая-то идея. Они наверняка что-то испытывали при этом. Они бы и сами, может, хотели бы свои концы пихнуть, но не решались на это и пихали вместо этого бутылки. Это же не тетки, они не для пихания. Да и теткам бутылки пихать с чего бы вдруг – тут явный психический надлом, нарушение потенции или что-нибудь еще… Ведь кишка – не влагалище, не детородный орган. Странно это…

– Ты, Фрейд херов, кончай пиздеть, а то меня сейчас стошнит! – простонал Ховрин. – И вряд ли он пидар, – засомневался он, – у него есть подруга. Кстати, довольно симпатичная. Кажется, Лена зовут. Вроде бы они вместе хотят свалить в Канаду. Я ее видел: такая черненькая с большой жопой. И еще голос у нее такой тоненький и противный, какими в мультфильмах разговаривают мелкие животные. Через короткое время он начинает раздражать ужасно. Хочется заткнуть уши.

– Ого! Все в струю: Канада теперь считается раем для содомитов. Если упрощенно: там хотят официально снизить возраст сексуального согласия и еще они выделяют шесть полов. Настоящий возрожденный Содом! Писец!

– Что за шесть полов? – удивился Ховрин.

– А я знаю?

– Заливаешь! Такого просто не может быть! – отропел Ховрин. – Вообще ебнулись!

– Ну, что: когда валишь в свою Америку? – спросил Ховрин у Дерагчева.

– Хер знает: визу, гады, не дают! – погрустнел Дергачев.

– И правильно делают! – хохотнул Ховрин. – Потому что нехуй!

На том и расстались.

На углу дома уже у магазина «Магнит» Ховрину встретился еще один знакомый по школе – Дима Ершов. Он был в темных очках, бледный до зелени и даже в этот холодный день обливался потом. Цель жизни его была теперь одна – любым способом добыть денег на дозу. Лицо его было желтое – следствие хронического гепатита, и сразу было видно, что парень не жилец – недолго ему осталось. Он уже разлагался. И сам об этом знал. Наверно у него был только один шанс выжить – это попасть в строгую тюрьму, где нет доступа к наркотикам и есть хорошая больница. Если, конечно, еще остались такие тюрьмы. Алик Воронков, который сидел под Питером, звонил оттуда чуть ли не каждый день просто поболтать. Мать ему сделала безлимитный тариф. Обстановка у них в ИТУ сложилась, видать, довольно неплохая, никто его не прессовал и не угнетал. Сидеть ему оставалось еще четыре года. Впрочем, он не был наркоманом, до отсидки активно занимался боксом и даже там, на зоне, ухитрялся ежедневно тренироваться.

Ершов исподлобья посмотрел на Ховрина, сунул ему вялую холодную и влажную руку – как лягушку:

– Привет. Ты как?

– Херово.

– И я. Бабла нет? Завтра отдам, – безнадежно спросил Ершов.