Белый квадрат (сборник)

– Хамьё-ё-ё-ё!!

Жир попал администратору в левый глаз.

Были крики и взвизги. Был топот охраны. Был опрокинутый стул. Была неравная борьба. Была разорванная рубашка Бориса, связанного и уложенного в кабинете администратора на диван. Был угрожающий рев Бориса в диван. Был наряд полиции. Был звонок Виктории старому поклоннику из Думы. Были отданные деньги. Был блюющий на набережной Борис. Был Борис, грозящий Кремлю кулаком. Был Борис, мочащийся в Москва-реку. Был Борис, читающий стихи Виктории и двум бомжам. Был Борис, воющий на луну. Был Борис, падающий на руки Виктории.

Он проснулся.

Солнце пробивало шторы.

Поднял голову, оглядываясь. Незнакомая комната. Книжные полки. Книги. Картина. Кабаков. Фото. Виктория. Виктория с отцом. Виктория с сыном. Юная Виктория с Бродским.

“Я у нее? O, my God…”

Он сел на узкой кровати. Рядом на спинке стула висел синий китайский халат, а на сиденье стояла бутылка воды. Он глянул на свое тело: голый.

– Так. Интересно…

Взял бутылку, открыл и жадно ополовинил. Рыгнул. Вспомнил вчерашнее. Рассмеялся:

– Когда б вы знали…

Покачал головой: не болит. То есть совсем не болит. Фантастика.

“А! Я же блевал. Блевал? Да. Точно блевал”.

– …из какого сора…

“Поэтому и похмелья нет…”

– Проблеваться полезно, Боря.

Встал, надел приятно-прохладный халат. Завязал узкий пояс. Прошелся босиком до двери. Открыл.

На небольшой белой, залитой солнцем кухне пила кофе Виктория.

– Доброе утро, рыцарь говяжьего жира.

Он молча вошел на кухню.

Виктория сидела за белым столом. На ней был халат серого шелка.

– Вашу разодранную варварами рубашку я выбросила. Остальное стирается. От моего последнего мужа осталось две рубашки. К сожалению, он еще жив, поэтому можете смело выбрать. Кофе будете? Или душ?

Он стоял. Смотрел на бледную кожу в проеме ее халата. На голые колени. Она тоже была босой. Узкие ступни. Короткие, почти детские пальцы ног. Крохотные ногти. Винный лак.

Она не покачивала, а именно болтала ступней под столом. Совсем как девочка.

“Под халатом голая”.

У него резко потеплело в солнечном сплетении.

И шевельнулся маяковский.

– Мы… не закончили, – произнес он севшим голосом.

– Да? Ну, тогда у вас последняя попытка.

Волна вольфрамовых иголок покатилась от его поясницы вверх, вверх. По спине, плечам, шее. К мочкам ушей. Знакомая колючая волна.

– Последняя строфа, рыцарь.

Он кивнул.

Развязал пояс.

Распахнул халат.

Восставший маяковский закачался над столом.

Смарагдовые глаза Виктории остановились на маяковском.

– Вот моя последняя строфа, – с трудом справляясь с дрожью в голосе, произнес Борис. – Я жду вашу.

Она молча встала. Пальцы дернули кончик узла пояска. Халат упал беззвучно.

Бледное нежное тело. Острые плечи. Небольшая грудь с девичьими сосками. Стройные бедра. Беспомощные бедра. Завораживающие бедра. Желанные бедра.

– А вот моя. – Она развела их.

Ее голый лобок. Розовая щель. Зашитая крест-накрест. Толстой золотой нитью: ХХХ.

Борис замер.

– Простите, Борис, я не сказала вам. Уже пятый день как я прозаик, а не поэт. Я пишу великий роман. И чтобы его написать, нужно соответствовать.

Борис молча смотрел.

– Вы знаете хоть один великий роман, написанный женщиной? Хотя бы уровня “Улисса”?

– Нет… – прохрипел Борис, не в силах оторвать взгляда от золотого ХХХ.

– И я не знаю. Джойс! А что говорить о Достоевском, Сервантесе, Рабле?

Борис стоял парализованно.

– Я собираюсь нарушить эту безнадежную традицию. Поэтому нужны радикальные решения. Я наступила на горло своей женственности.

– На… горло? За… чем?