Страна Соболинка

* * *

Оскольчатый голец разорвал небо надвое. Колкий пик вершины растворился в бирюзовой неге бесконечного пространства. Острые грани горы насторожились черным жалом продутых ветром камней-курумов. Восточная сторона гольца опалилась бархатной пыльцой переливающихся лучей восходящего солнца. На западной еще не растворилась нежность холодного утра. Северный каньон заиграл мраморными всполохами зарождающегося дня. Чуть ниже, на поясе альпийских лугов, в тени заснеженного, сонного пихтача еще властвовала зимняя ночь. По неглубокому широкому логу, укутав существование смертельным одеялом покоя и вечности, стелился густой туман. Бесконечная игра – день и ночь – заполонила пространство первозданной тайги красками бытия продолжающегося времени. Так было сотни, тысячи лет, с тех пор, когда под натиском давления земли образовались грациозное великолепие молчаливых хребтов, и их самая высокая вершина, Оскольчатый голец, своими внушительными размерами возымел гордое влияние над ближайшими белками и перевалами.

Кедровая избушка Макаровых стоит на веселом месте – солнечной южной стороне Подковы. Ее двойное стекольное окно смотрит на юг, на Оскольчатый голец. Стоит обратить взгляд в окно, как величие и великолепие непоколебимой вершины будит сознание чарами красоты: взрывает сердце человека вдохновением, гордостью за единение с девственным уголком природы; душа так и стонет: «Мы никто по сравнению с этим миром!» Своим месторасположением промысловое зимовье обязано Ивану Макаровичу, отцу Макара Ивановича, который несколько лет искал место для избы по всему белогорью. Старый промысловик специально выбрал широкую луговую поляну с видом на голец: «Душу радует и погоду хорошо определяет». Только эти два объективных пояснения имеют второстепенное значение. Главное, здесь проходят миграционные пути соболя, проложены крестовые путики для ловли зверька, натоптаны богатые звериные тропы, выбиты природные солонцы на марала. А там, в недалекой чаще, между двух белков разлилось большое Рыбное озеро. Более полувека стоит тесненная толстостенная изба из шести кедровых накатов, и каждый год оправдывает себя добычей. По прошествии времени охотники два раза перекрывали колотую тесовую крышу. Ее равномерные, рубленные в новолуние, звенящие зрелостью сутунки до сего дня пахнут терпкой смолой. Гладкие, прибранные рубанком стены излучают в зимовье медовый цвет здоровья и долголетия.

Как всегда бывает в этот ранний час, Вера широко распахнула дверь зимовья, вышла на улицу, посмотрела по сторонам, улыбнулась Оскольчатому гольцу:

– Будь благословен, Батюшка Голец! Приветствую Тебя в добром здравии зарождающегося дня! Спасибо Тебе за продолжение жизни, постоянство и уверенность в завтрашнем дне! Благодарю Тебя за доброту Твою и помощь мне дарами Твоими! Прости меня за нарушение Твоего покоя! Да будут бесконечными годы, красота и щедрость Твои!

После обязательного ритуала Вера трижды, с поклоном, перекрестилась грандиозному пику, затем, во все стороны, избушке и склонила голову в немом ожидании ответа.

Казалось, весь мир замер во время короткой молитвы. Мертвая тишина сковала тайгу. Притихли мерзлые деревья, оцепенели глубокие распадки, широкие просторы подбелочья, закаменели хмурые горы, замерзли рубчатые перевалы. Далекие хребты поддержали святость общения скованным хороводом, ожидая, что ответит превосходящий голец. В этом было что-то мистическое, неотвратимо связующее: человек и природа; жизнь и вечность; существо и Величие. Понятные и необъяснимые законы жизни. Как бы ни была удивительна и своеобразна религия Веры, она была доступна только узкому окружению – тем, кто верил в присутствие духа у всего окружающего. Непосвященный человек, увидев подобное коленопреклонение, с удивлением мог покрутить у виска пальцем, здесь же поражаясь, почему женщине постоянно сопутствует удача на промысле?

Необъяснимые, удивительные явления в природе происходят всегда, везде. Скептик постоянно находит ржавую оценку происходящему. Было бы интересно видеть выражение лица того человека, когда вдруг после слов Веры и непродолжительной паузы среди мертвого царства вокруг вдруг подул в лицо женщины легкий теплый ветерок, с деревьев посыпалась кухта, а где-то там, под далекой острой вершиной Оскольчатого гольца, едва слышно вздохнул тяжелый, надувной снег.

Вера улыбнулась. Она знала, верила, что едва различимый вздох – это ответ на ее слова. Оскольчатый голец услышал ее, ответил добротой и покровительством. Так было всегда. Так есть сегодня. Надо надеяться, что так будет и завтра.

Настроение женщины поднялось. Она проворно запустила в холодный снег горячие руки, живо умылась, вытерла румяное, раскрасневшееся лицо сухим полотенцем, вернулась в зимовье, растопила печь. Старая глинобитка запищала жаром сухих кедровых поленьев. На чугунной плите загремел опаленный огнем чайник. В одноразовом котелке зашкворчала каша. Заученные движения не имели изъянов: все было отработано днями, годами, ничего лишнего. Воды налито столько, сколько можно выпить за один раз. Гречневая каша греется с таким расчетом, чтобы последняя ложка насытила желудок до обеда. Пища и кипяток должны быть всегда свежими и высококалорийными.

Легкий, но сытный завтрак длился не более двадцати минут. Покончив с кашей, Вера ополоснула посуду, прибрала на столе, уложила остатки продуктов в небольшой железный сундучок. Себе в котомку положила трехдневный запас еды: замороженные пельмени, пару вяленых хариусов и в мешочке сухарей. До дома оставалось пятьдесят километров – двухдневный переход на лыжах. Посередине находилась переходная избушечка, в которой можно ночевать. Так бывало всегда, когда Вера шла сюда, на базовую избу. Но назад за двенадцать часов можно было выйти однодневкой. Путь домой всегда короче в два раза, однако с собой всегда надо иметь запас еды, в дороге бывает всякое.

Последние минуты сборов наиболее тщательные. Поверх продуктов Вера уложила упакованных соболей, патрончики, капроновую сетку, фонарик, топорик, нож закрепила на поясе.

Перед выходом женщина вспомнила законы тайги: у печи наложила горку сухих поленьев, сверху бересты. Большой коробок спичек – на краю стола. Там же три пачки сигарет «Прима». Небольшой запас продуктов в ящике под нарами, остальные на лабазе.

Перед дорогой Вера присела на край нар, еще раз осмотрелась, не забыла ли чего. С тоской посмотрела на сигареты: «Он курит только такие, крепкие. Продукты найдет, лыжи на лабазе». На глазах проступила невольная соль, по щекам покатились слезы. Женщина смахнула их рукавичкой, тяжело вздохнула: пора идти. Путница затушила керосиновую лампу, выдернула отдушину под маткой: изба должна дышать; закрыла дверь, подперла палочкой. Затем закинула на плечи котомку, поверх нее, через спину, обрезанную, с откидным прикладом, винтовку. Через минуту женщина-охотница шагала по заснеженной поляне. На ее ногах – легкие камусные лыжи, в руках, на палке, – таяк – лопатка. Впереди, показывая запорошенную снегом лыжню, чихает пестрая лайка Кухта. Перед входом в кедровую колку Вера остановилась, еще раз посмотрела назад, на избушку: «До свидания, зимовье! Несколько месяцев не увидимся, до июня!» Показалось ей, что ответила та легким, растворяющимся дымком из трубы: «До встречи!»

Первые лучи солнца застали Веру в глухом распадке. Зародившийся день принес удовольствие передвижения. Плотный, слежавшийся двухметровый снег удерживал Веру на поверхности. Легкие талиновые лыжи проваливались на два сантиметра. По мягкой ночной перенове камуски скользили, как по медвежьему салу. Каждый шаг продвигает женщину на два метра вперед. В таких случаях тесть Веры, Макар Иванович, говорил так: «Шел легко, с подкатом, как по маслу! Баба едва дома на постели остановила!» Вспоминая его слова, Вера улыбается: уважает она отца мужа – шутника и балагура. Вместе с изысканными афоризмами он ненавязчиво преподает жизненную мудрость. В свои шестьдесят восемь Макар Иванович остался таким же живым и расторопным, как двадцать лет назад, когда Вера вышла замуж за Ивана. Кажется невестке, что свекор не изменился не только внутренне, но и внешне. Редкие морщинки у глаз не могли выдать годы у старого промысловика. Человек с ветра принимал его за зрелого мужика, а узнав истинный возраст, нескрываемо удивлялся: «Как же так вам удалось сохраниться?» Макар Иванович выкатывал грудь глухарем: «В свое время я долгое время был пастухом. Не сосчитать, сколько телят выкормил! А это пользительно на здоровье влияет!»

Супруга Макара Ивановича, Таисия Михайловна, свекровь Веры, резко обрывала мужа: «Кабы не я, быть тебе старым кирзовым сапогом! Это ты на мою молодость ровняешься!» При этих словах женщина откидывала из-под платка побелевшую косу, поправляла на груди кофточку, косо смотрела на мужа: «Скоко мне лет?» «Осьмнадцать! – подскакивал тот с лавки и, растопырив руки, приседал в коленях. – Дозвольте пригласить на танец?» Та важно отходила за стол, отворачиваясь к окну: «Патехвон купи да лайковые тухвельки! Потом уж и приглашай!» «Незамедлительно! – отвечал Макар Иванович и чопорно упирался кулаками в бока. – После окончания промыслового сезона, всех соболей к ногам твоим брошу!» Так и протекала ровная, размеренная жизнь супругов – в шутках, прибаутках да уважении к друг другу. Больше пятидесяти лет прошло со дня свадьбы, а все кажется, что любовь только начинается.

Глядя на отношения детей, многоуважаемый старожил заимки Иван Макарович с улыбкой крякает в бороду. В свои восемьдесят восемь дедушка рад, что когда-то его сын не ошибся в выборе невестки. За все время Таисия не сказала ему плохого слова и до сего дня, в знак благодарности, относится к нему с почтением. А что еще надо старому таежнику в такие годы?

Плохо, что сейчас на заимке нет Люды и Макара. Дети учатся в поселке, живут у бабы Нади. Вера не забывает своих детей, думает о них постоянно. Сколько в зимовье пролито ностальгических слез, знают только толстые накаты, деревянные нары да огонек керосиновой лампы. Как там они без нее? Слушают ли бабушку? Сытые, чистые, опрятные? За Люду Вера мало беспокоилась. Дочка выросла до семнадцатилетия, в школе отличница, хорошего поведения, в этом году оканчивает одиннадцатый класс, хочет поступать, но куда? В нормальное заведение нужны большие деньги. Сейчас это самая большая проблема. Сын Макар – прямая противоположность сестре. Он уже сейчас готов бросить девятый класс, идти в тайгу по стопам отца. Пытливый, любознательный характер следопыта не дает покоя не только Макару, но родным и близким. Если уйдет в лес – ищи ветра в поле! Неизвестно, где ночует и чем питается. Недавно, после Нового года, на каникулах один пришел на участок к Вере под Оскольчатый голец во время недельной пурги. Женщина долго ругала и тут же плакала над сыном, поражаясь, как он не потерялся и не замерз. А он, как взрослый, понуро опустив голову, глухо басил, изображая отца: «Где тут теряться-то? Лыжи дорогу знают сами!» Вера твердо решила: «Как выйду из тайги, на следующий день сразу поеду в поселок! Соскучилась, сил нет!» Так было всегда. Так и сейчас. Так будет завтра.

Вспоминая родных, Вера улыбается: ждут ее со дня на день, любят так же, как она своих домочадцев. А поэтому и шаг шире, дорога домой короче, погода благоприятствует, работа спорится. Наверное, нет ничего лучше, когда ты с удовольствием возвращаешься в родные стены и стремишься к любимой работе. В этом у хозяйки полный порядок. Дом ближе с каждым часом. Работа непыльная. Сегодня последний день промысла, закрытие охоты на пушного зверя. Возвращаясь, охотница закрывает последний путик, снимает капканы. А убирать – спускать «железных собачек» – легко и просто. Стоит ткнуть таяком на язычок, смыкаются, щелкают стальные дуги. Капкан срабатывает, соскакивает с пестика, пестик освобождает очеп, который, в свою очередь, поднимает капкан на высоту, под ветки дерева от земли. В таком положении, под естественным укрытием, капканчик не ржавеет, проветривается и всегда готов к дальнейшей работе. Чтобы снять «железную собаку», Вере требуется несколько секунд. Путик проложен с таким расчетом, что лыжня постоянно идет под уклон. Идти – одно удовольствие!

При спуске Вера не оставляет без внимания ни один след. После ночной переновы, при температуре минус пять градусов, в природе происходит усиленное передвижения зверя. Или, как говорят старые промысловики: «Сегодня – выбежка! В такой час весь зверь на ногах!» Ни один лесной обитатель не останется безучастным к импульсивному позыву природы, оставит свой след на зимнем покрывале. В такие часы легко подсчитать, сколько соболя осталось на участке после охоты, или наличие белки после зимы. Даже сейчас можно смело прикинуть, сколько пушнины можно добыть в следующем сезоне без ущерба охотничьему участку.

Следы радуют глаз опытной соболятницы! Разнообразные стежки крестят перенову во всех направлениях. Большие и маленькие четки оставлены там и тут, в кедровых колках, на краю россыпей, в перешейках луговых полян, на колодинах, у края ветровалов, через упавшие ручьи валежины. Маленьких следков, оставленных соболюшками, больше, чем крупных. Так устроена природа, что для продолжения рода самочек всегда больше, чем самцов. Это значит, что предстоящая осень опять оправдает надежды Веры: в ее котомке будет столько добычи, что семье хватит прожить оставшийся год так, чтобы Люда училась в университете, а нужда обошла заимку далеко за гольцами.

В этом году сезон отошел хорошо. Пять месяцев промысла оказались не напрасными. Если Анатолий удачно продаст соболей, дочь сможет поступить на факультет экономики. А это не хухры-мухры. Пять лет учебы – и у Люды будет хорошая, перспективная, денежная профессия. Там, глядишь, можно закрепиться в городе, выйти замуж, завести детей и жить себе припеваючи, со всеми благами и удобствами! Не всю же жизнь скитаться по тайге неучем, как она, Вера? Правда, у нее была немного другая ситуация: ее выдали замуж в семнадцать лет по таежным законам. Хочешь ты или нет, а против воли отца-матери идти себе дороже. Тогда, двадцать лет назад, Вера не смогла ослушаться родителей, вышла замуж за Ивана и не пожалела об этом. Все у нее было хорошо: хозяйство, работа, семья. До прошлого года, пока не потерялся Иван…

Женщина тяжело вздохнула, опустила голову. Иван, больная тема всей ее жизни. Потерять любимого человека означает обрести горечь утраты до конца дней своих. Ушел муж на промысел и не вернулся. Бывает такое в профессии охотника. В глубоком феврале, когда световой день похож на спичечный коробок, Иван не вышел на связь. Первые дни мало кто переживал, кроме супруги. Существовали версии, что охотник крутанулся по путикам или на переходной избе лишнюю ночь остался. Однако чуяло сердце беду. Когда Иван не вышел на связь по рации на третий день после положенного срока, Вера вызвала промхоз.

Искали долго, упорно. Под Оскольчатый голец приходили охотники с соседних участков, топтали глубокий снег по всему белогорью, проверили все избы и зимовья близлежащего района. Два дня над хребтами кружил вертолет, но все было безуспешно. Пропал промысловик, как в отпарину провалился. Ни следочка, ни весточки. Погорюнились мужики, родители да смирились со смертью друга и сына. Всяко в тайге бывает, особенно зимой. Умрешь, снегом завалит, а за зиму мыши съедят, росомаха полакомится, а весной медведь косточки догрызет.

Два года прошло с тех пор. Родители отчаялись в своих ожиданиях. Мужики, вспоминая друга, наливали по полному стакану. Дети выплакали все слезы. И только она, Вера, любимая жена, подруга жизни, не прекращала свои поиски, все надеялась, верила, любила. Знает женщина, опытная охотница, что не может человек исчезнуть просто так, все равно должен остаться хоть какой-то след. Пусть лютый зверь растерзал тело, одежда истлела, а лыжи сгнили, но есть еще множество мелких вещей, которые хранятся в тайге долго: нож, котелок, ложки, пряжки и прочие металлические вещи. Вера знала, что потерялось вместе с Иваном. Ее терзали сомнения: куда могли исчезнуть с лабаза добытые соболя, продукты, ружье, лыжи? Возможно, соболей утащила росомаха, были похожие следы разгрома, но куда исчез карабин Симонова? Иван пользовался нарезным оружием только при добыче мяса, осенью, а потом убирал за ненадобностью на лабаз. Железо может пролежать на земле достаточно долго: где-то под колодиной, на переправе в ручье, под разлапистым кедром. Весной, как только растает снег, Вера уходила в горы и продолжала искать. Надеялась, что когда-то ее поиски увенчаются успехом.

Думая о наболевшем, она не забывала смотреть под ноги. Каждый след о чем-то говорил. Вот прошла через поляну соболюшка: охотница знает, что кошка мышкует (ловит мышей). За ней, покрывая старые стежки, поспешил старый аскыр. Женщина улыбнулась: начало февраля – первые предпосылки ложного гона у соболей, скоро вся тайга покроется тропами маленьких хищников, самцы будут преследовать самочек, добиваясь обманчивой любви. Вон там, в еловом займище, натолокли белки. В этом году кормовая база еловой шишки превосходна, плоды держатся на деревьях всю зиму, белкам раздолье, к весне основная масса пышнохвосток переживет суровое время.

Изредка на пути попадаются следы росомахи. Маленький медвежонок неторопливо, но настойчиво шагает за табунком круторогих сокжоев. Знает отъявленная пакостница, что среди оленей есть больные животные. Ей остается выбрать место и время, чтобы броситься на добычу из-за укрытия.

Через несколько часов своего передвижения женщина заметила удивительную закономерность. Через путик, из-под Оскольчатого гольца, в одну сторону перешли несколько табунков оленей (она насчитала семь) по пять – семь голов. Вера хорошо знает этих неутомимых, не знающих границ тайги и времени бродяг. Как непонятны пути миграции соболя, так и неясны перемещения этих круторогов. Сегодня здесь, на одном хребте, завтра – на другом, за сорок километров. Что владеет стимулом смены места сокжоев, остается только догадываться. Сегодня Вере было интересно, почему олени идут только в одну сторону, а не куда дует ветер, как это бывает обычно? У женщины сложилось впечатление, будто животных кто-то напугал. Иначе как понять тот факт, что основная часть, в это время разрозненная на небольшие группы, с завидной точностью, быстро, друг за другом покидает богатые кормовые места? Но кто напугал? Росомаха? Непогода? Отсутствие ягеля на выдувах?

Все эти предположения охотница откинула прочь. Она слишком хорошо знала эти угодья, природный ландшафт, чтобы делать скоротечные выводы. Может, в другой день утолила бы свое любопытство, свернула с путика, прошла в пяту оленьих следов, узнала, что кроется в необоснованной миграции оленей. Она знала, что загадка кроется где-то рядом, под гольцом, до которого идти два часа. Для человека этот отрезок пути – не расстояние, на лыжах охотница пробежит его легко. Только вот… ее ждут дома. Вчера вечером она выходила на связь: «Завтра утром выхожу!» Все существо, бодрое настроение, восторг были уже там, среди родных и близких. Свернуть в сторону означало задержаться еще на одну ночь, в лучшем случае – ночевать на переходной избушке. Если идти, не останавливаясь, поздно вечером она будет сидеть за столом родителей. А завтра Вера заведет снегоход, поедет в поселок, к детям. Она соскучилась по ним так, что нет слов, слезу вышибает! Так зачем ей сокжои? Пусть они бродят себе, куда им вздумается. Тайга сама разберется, что лучше или хуже. Каждому зверю – свой след. Она вернется сюда, на свой участок через несколько месяцев, и все будет так, как было сотни, тысячи лет назад: по горным хребтам будут бегать олени; хитрые соболя оставят на колодинах свои четки, а теплая кедровая избушка без скрипа откроет перед ней свою дверь.

Больше не раздумывая, Вера заскользила на лыжах дальше, вперед по заснеженной целине. Домой!..

* * *

Любопытная соседка тетушка Наталья пришла третий раз за день: «Дай, Толя, соли!»; «Дай, Толик, сковородку!»; «Наточи, Толик, ножи! Мой дед не умеет так, как ты!» При этом женщина пытается прорваться в дом, крутится юлой, стреляет горящими, с хитринкой глазами:

– Что это ты меня в хату не пускаешь? Дай воды напиться!

Анатолий неприступен, как кузнец дядька Микула, загородил проход в сени:

– Нет воды. Нечего в хате делать, там у меня бардак!

– Да ты что, Толик, что я, бардака не видала? – обиделась соседка. – Всю зиму тебе печь топила, пока ты в тайге был. А теперича что, на порог не пускаешь?

– За печь – спасибо! – Толик захлопнул дверь, навесил замок. – Мне сейчас некогда, – взял ведра, – за водой пошел!

– Ну, дак, я тебя тут подожду, – не унимается тетка. – Нож-то, поточи!

– Сейчас некогда, потом, – выпроваживая тетку за ворота, нахмурил брови Анатолий.

Соседка проворно засеменила по тротуару рядом, хитро посмотрела ему в глаза:

– Ты, Толик, никак в доме кого-то прячешь?

– Вот еще! Кого мне прятать? – отводя взгляд, ответил тот.

Однако Наталью не проведешь. Она решила идти напролом:

– А правду люди говорят, что ты из города девку привез? Жениться хочешь?

У Анатолия дыхание перехватило: ну, деревня! Везде глаза и уши! И когда успели? Вроде ночью приехали, кто мог видеть? Может, Шура язык развязал? Или она, когда по избе ходит, шторы на окнах не закрывает?

– Кто говорит?

– Дык, люди, бабы в магазине шушукаются.

– Ха! Врут бабы! Никого у меня нет! Ты же знаешь, что я после своей ни с кем больше жить не собираюсь, себе дороже…

А тетка Наталья не унимается, крутится вокруг, теребит душу, даже слезу пустила:

– И что же я тебе плохого сделала? Я же ить и за домом, пока ты в тайге… Снег кидала, кошку кормила! А ты мне даже правды сказать не хочешь.