Хранить вечно

– Это тебе, что ли, ослы нужны? – останавливаясь перед Саксумом и глядя на него сверху вниз, спросил горожанин.

Голос у него оказался неожиданно низким, басовито-трубным, никак не вяжущимся с его худым долговязым телом.

– Мне, – не стал отрицать Саксум. – Что ты хочешь за них?

Хозяин осликов не торопился. Он внимательно оглядел сваленную на берегу поклажу путников, задержался взглядом на животе Хавивы, пожевал губами, отчего его длинный нос смешно задвигался из стороны в сторону, и лишь затем огласил цену:

– Пятьдесят серебряных сиклей.

Саксум поперхнулся.

– Пятьдесят?! Побойся бога! Да за пятьдесят сиклей серебра двух коней породистых купить можно, а не то что, понимаешь, каких-то двух ослов! Да ещё и на сбрую останется!.. Двадцать.

– Сколько?! Двадцать?! – глаза торговца опасно выкатились, а голос трубно загрохотал. – Ты с ума сошёл?! У нас на рынке хороший гусь столько стоит!.. Сорок…

Впрочем, торговались недолго. Сошлись на тридцати. Саксум полез в свой дорожный сундучок, извлёк оттуда тяжёленькую полотняную колбаску, развязал её, вытряхнул на ладонь четыре серебряных монеты, после чего протянул колбаску торговцу.

– Девяносто шесть денариев. Проверяй.

Продавец снял с себя шерстяной пояс, опустился на корточки и стал разворачивать его, аккуратно расстилая по земле. В поясе, который по мере разворачивания постепенно превращался в большой клетчатый платок, оказались спрятанными маленькие разборные весы с круглыми бронзовыми чашечками и холщовый мешочек с небольшими гладкими камешками-разновесами. После этого торговец встал на край платка на колени и принялся вытряхивать из колбаски тускло отсвечивающие серебром, глухо позвякивающие монеты. Проверка полученных денег заняла времени гораздо больше, чем сам торг: продавец тщательно взвешивал каждый денарий, внимательно – то поднося к самым глазам, то откидывая голову назад и щурясь, – осматривал монеты, осторожно пробовал их на зуб, скрёб одну об другую и, кажется, даже нюхал. Вообще, его длинный нос принимал во всех действиях своего хозяина самое активное участие: он шевелился, морщился, краснел, покрывался мелкими бисеринками пота и всё время, постоянно двигался из стороны в сторону. Потом торговец осликами аккуратно разложил монеты в столбики по десять штук, дважды пересчитал все столбики и наконец поднял голову.

– Добавил бы пару монет, – жалобно пробасил он. – Денарий сейчас дешевеет. Вон, в Йерушалайме за зуз золота уже четыре денария дают.

– Давай я тебе лучше фиников отсыплю, – улыбнулся Саксум и, запустив руку в свою дорожную торбу, протянул торговцу на ладони несколько крупных глянцево-коричневых «пальчиков». – Хорошие финики. Посмотри. Нубийские. Прямо из Александрии. А сладкие! Как мёд!

– Не надо! – хмуро отстранил протянутую руку торговец.

Он свернул платок с весами и со всеми лежащими на нём монетами в длинную полосу, ловко подпоясался им и, поднявшись, принялся отряхивать колени.

– Один совет. Напоследок, – распрямляясь и опять глядя на Саксума сверху вниз, сказал он. – Больше не показывай никому свои деньги. Не надо. Лучше сразу их поменяй. А то… могут быть неприятности… – потом подвигал носом и добавил: – Возле старого рынка меняльная лавка есть. Кривой Элаза?р держит. Вот у него можешь… Это – здесь, рядом, сразу за воротами… – он показал рукой на возвышающуюся неподалёку могучую привратную башню и опять пошевелил носом. – Да и переоденься в местное. А то в тебе за два риса отставного легионера видать. А у нас их, знаешь ли, не любят. Опять же… могут быть неприятности. Напорешься на какого-нибудь… с кинжалом… Короче, я сказал, а ты думай. Жена у тебя – вон… это самое… Жалко.

Подытожив таким образом свою речь, продавец осликов отобрал у сына хворостину, с торжественным видом вручил её Саксуму и, повернувшись, зашагал прочь, гордо задирая голову и по-журавлиному выбрасывая длинные ноги. Сын посеменил следом.

– Как ты думаешь, облапошил он нас? – глядя вслед удаляющемуся торговцу, спросил Саксум. – Девяносто шесть денариев всё-таки. Трёхмесячное жалование легионера.

– Понятия не имею, – откликнулась Хавива. – Может, и облапошил. Кто ж знает, сколько у них тут на рынке ослы нынче стоят.

– М-да… – Саксум задумчиво пошкрябал пятернёй в бороде. – Ну да ладно! Облапошил так облапошил. Чего уж теперь. И вообще! Куда нам было деваться? Не на себе ж, в самом деле, пожитки переть!

Босоногий малец, всё это время терпеливо сидевший у своего костра, встал, подошёл к Саксуму и требовательно протянул руку. Саксум внимательно посмотрел на него, а потом с самым серьёзным видом положил на чумазую ладонь несколько фиников. Малец с удивлением взглянул на отставного прима, потом сунул один финик за щёку, а остальные быстро спрятал куда-то под тряпьё и вновь протянул к Саксуму ладонь.

– Слышал, что сказал этот уважаемый? – кивнул Саксум вслед ушедшему торговцу. – Деньги поменять надо. А то, понимаешь… могут быть неприятности, – попытался он скопировать густой трубный голос продавца осликов. – Поменяем деньги – вместо дупондия получишь пять прут… Знаешь, где лавка Кривого Элазара?

Малец посмотрел на Саксума исподлобья, пошмыгал носом, а потом, приглашающе мотнул головой, повернулся кругом и, спрятав ладони под мышки, резво зашагал к городским воротам.

– Эй! Постой! – крикнул ему вслед Саксум. – Не так быстро! Нам ещё поклажу увязать надо!..

В меняльной лавке Кривого Элазара было сумеречно и почему-то пахло скисшим молоком.

Сам хозяин лавки – действительно одноглазый – сидел за грубо сколоченным столом и лениво наблюдал за вольно гуляющими по пустой столешнице большими зеленоватыми мухами.

Войдя, Саксум огляделся и, приблизившись, водрузил на край стола свой сундучок.

– Деньги меняем? – тихо спросил он хозяина лавки.

– Меняем, – вяло согласился Элазар. – Что у тебя?

– Денарии, – сказал Саксум.

– Сколько?

– Тысяча.

Единственный глаз менялы чуть не выпал на стол.

– Сколько?!!

– Тысяча, – подтвердил Саксум и, открыв сундучок, принялся одну за другой выкладывать перед обалдевшим менялой плотные полотняные колбаски.

– Золота нет! – опомнившись, быстро сказал Элазар. – На золото не меняю!

– Мне на пру?ты, – успокоил его Саксум, продолжая доставать деньги. – На пруты меняешь?

– На пруты?! – явно обрадовался меняла. – На пруты это с нашим удовольствием! На пруты это я моментом! Дети! Зэ?вик! Йо?си! Э?фик! Шму?лик! – закричал он, оборачиваясь к задней двери. – Идите сюда! Несите деньги! Несите много денег!..

Через мгновенье в маленькой комнатке стало тесно и шумно. На столе вместо мух появился деревянный денежный ящик со множеством отделений, двое весов – большие и маленькие и великое множество плотно набитых, пузатых льняных мешочков, аккуратно завязанных пеньковым шнуром и опечатанных восковой печатью. Дети Элазара – верзилы, самый низкий из которых был на добрых полголовы выше совсем даже немаленького Саксума, – робко обступили отставного прим-декуриона, вежливо подставили ему стул, подали, смущённо улыбаясь, на серебряном подносе серебряную чарку с подогретым вином.

– Вот что… – медленно сказал Саксум, садясь и обводя глазами обступивших и выжидательно глядящих на него детей менялы. – Ежели у вас тут такой, понимаешь… эли?зиум, то, может, вы и одежду поможете купить? Мне и моей жене. Она там, с вещами, на улице…

На ночлег остановились на постоялом дворе у перекрёстка дорог на Габу и Ципори.

Саксум определил ослов в стойло, после чего перетаскал поклажу в комнатку на втором этаже, отведённую для него с Хавивой хозяином трактира. Хозяин этот сразу не понравился Саксуму. Был он сам мал ростом, мелок телом, но имел при этом большой мясистый нос, покрытый частой сетью синеватых прожилок, большие влажные губы, большие хрящеватые уши, поросшие густым белым пухом, выпуклые глаза со слезой и вытянутую вверх яйцеобразную голову, поросшую редкими потными волосиками и увенчанную на острой макушке чёрной вязаной кипой. Довершала эту нерадостную картину неопрятная козлиная бородка, торчащая, казалось, прямо из кадыка владельца трактира. Вёл он себя с гостями заискивающе, много кланялся, много говорил дребезжащим старческим голосом и много жаловался: на дороговизну; на налоги; на романские патрули, бесплатно обедающие в трактире, но нимало не защищающие от разбойников; на нерадивых слуг, за которыми всё всегда приходится переделывать; на больную поясницу; ну и, как водится, на погоду. Как и ожидал Саксум, содрал он с «дорогих гостей» за постой немало: тридцать прут за ночлег, пять – за стойло и корм для ослов и ещё десять – за ужин. Деньги, разумеется, радушный хозяин трактира потребовал вперёд.

Ужинали внизу, в полупустом зале, освещённом – видимо, в целях экономии – одним единственным, немилосердно коптящим факелом.

Саксум, несмотря на трудный день и длительную пешую прогулку, голода не чувствовал. Он вяло жевал плохо прожаренного цыплёнка, запивая его скверным ретийским и так же вяло думал сразу обо всём. Хавива же, наоборот, ела с аппетитом и даже попросила у повара добавки – тушёной в оливковом масле тыквы.

Кроме них в зале был занят ещё только один стол: прямо под факелом расположилась компания из четырёх молчаливых мужчин – судя по бедной одежде, скорее всего, батраков, – которые по очереди тягали деревянными ложками из котелка, стоящего посредине стола, какое-то жидкое варево.

Хавива, вытирая хлебной коркой миску, внезапно рассмеялась.

– Ты чего? – не понял Саксум.

– Да так. Вспомнила мальчишку этого. В Кесарии. Как он нас отбрил!

Саксум тоже улыбнулся:

– Да-а… Настоящий мужик растёт. Суровый и молчаливый… Как он там меня приложил? Индюком александрийским?