Генералиссимус

Таким образом, дорогие товарищи, эти соображения не вызывают малейших сомнений в том, что протокол такой существовал».

Таково заключение комиссии.

Ставит точки над «и» в отношении этих протоколов статья, опубликованная в газете «Советская Россия» 11 марта 1993 года, в которой бывший руководитель аппарата экс-президента СССР Валерий Болдин окончательно снимает покровы с тайны о протоколах, отвечая на вопрос: «Ходила версия, причем на официальном уровне, что существуют только копии секретных протоколов. Вы помните, Горбачев говорил, что даже запрашивали германскую сторону, но подлинника не обнаружили и там?..» – следующим образом:

«То, что он большой мистификатор, секрета не представляет. Во всяком случае, в 1987 году секретные протоколы и карта были положены ему на стол. Он расстелил карту и долго изучал ее. Это была крупномасштабная карта с обозначением населенных пунктов, рек и прочего на немецком языке. Он изучал линию границы, которая была согласована. Насколько помню, там стояли две подписи: Сталина и Риббентропа. Потом Горбачев посмотрел и сам протокол – небольшой документ, по-моему, всего два листочка, и обратил внимание на то, что подпись Молотова была сделана латинскими буквами. Та главная загадка, которая всех сбивала с толку и была необъяснима. Горбачев изучал документы долго, потом сказал: «Убери, и подальше!»

Шло время, и вдруг эти протоколы стали вызывать повышенный интерес. Их запрашивали и Фалин, и Яковлев. Я доложил об этом Горбачеву. Он сказал: «Никому ничего давать не надо. Кому нужно – скажу сам».

А на первом Съезде народных депутатов СССР он заявляет, что «все попытки найти этот подлинник секретного договора не увенчались успехом». Зачем, почему?.. Вскоре после этого он пригласил меня к себе и спросил как бы между прочим, уничтожил ли я эти документы. Я ответил, что сделать этого не могу, на это нужно специальное разрешение. Он: «Ты понимаешь, что представляет сейчас этот документ?» Ну, после того, как он на весь мир заявил, что документов этих не видел, я представлял, насколько для него это неуютная тема, он хотел бы поскорее уйти от нее и забыть, но сделать это было не так-то просто».

Вот так работают высокие комиссии. Верховный Совет СССР пытается прояснить этот вопрос, а глава государства Горбачев (еще раз показывая этим свою безответственность!) прячет, скрывает от своего народа и всего мира подлинные документы!

* * *

А теперь я расскажу о дополнительных сведениях, на мой взгляд, тоже убедительно подтверждающих существование протокола. Я удивляюсь, как не пришло в голову никому из членов комиссии воспользоваться таким достоверным источником.

Просматривая свои материалы о тех далеких днях, перечитывая текст договора, вглядываясь в подписи под ним, рассматривая фотографии Нюрнбергского процесса, я размышлял о том, что участники тех событий – Сталин, Гитлер, Молотов, Риббентроп, Геринг, Гесс и другие – сошли с исторической сцены, никто уже не может рассказать, что и как тогда произошло. И вдруг я вспомнил. Жив еще один человек, который нередко бывал рядом со всеми этими деятелями, не только слышал их разговоры, но и помогал объясниться, – это переводчик Павлов Владимир Николаевич.

Бросив все дела, я немедленно стал добывать телефон и адрес Павлова. Именно добывать – в Москве найти нужного человека не так просто.

И вот я у Павлова. Меня встретила его жена – общительная и, сразу видно, властная дама. Она тут же предупреждает, что Владимир Николаевич не дает интервью, не пишет мемуаров, а со мной будет беседовать из уважения, которое испытывает ко мне как к писателю. Маленький магнитофон, который я хотел использовать как записную книжку, она взяла и вынесла в прихожую:

– Будем говорить без этого…

В гостиную вошел Владимир Николаевич, не похожий на того, каким я видел его на многих фотографиях: там он небольшого роста, худенький и, я бы сказал, не выделяющийся, всегда сбоку или позади тех, кому помогает вести разговор. Теперь он пополнел, блондин от природы – стал совсем светлый, даже не седой, а какой-то выцветший. Ему за восемьдесят, не очень здоров, но память свежая. Видимо, по профессиональной привычке не берет на себя инициативу разговора, а лишь отвечает на вопросы. Ему бойко помогает супруга.

Для знакомства я попросил Владимира Николаевича коротко рассказать о себе. Вот фрагмент нашей беседы:

«Я никогда не собирался быть переводчиком, окончил энергетический институт, занялся научной работой, хотел увеличить прочность лопастей турбин. А языками увлекался для себя. Как сегодня говорят, это было хобби. Нравилось и легко давалось. Видно, от природы мне это было отпущено, свободно владел немецким, английским, а позднее французским и испанским. И вот в 1939 году меня вызывают в ЦК ВКП(б). Представляете? Я всего кандидат в члены партии. В ЦК со мной беседовали два человека на немецком языке в присутствии какого-то работника ЦК. Как выяснилось, они должны были выяснить, как я знаю язык. И, выяснив, сказали: «Он знает немецкий лучше нас». Тут же мне было велено, чтобы я ехал в Наркоминдел к товарищу Молотову. Его только что назначили наркомом вместо Литвинова, и он обновлял аппарат.

Все это было как во сне, я не хотел быть дипломатом, мне было 24 года, все мои мысли были в науке. Я об этом честно сказал Молотову на первой же беседе. Но он коротко и четко отрезал: «Вы коммунист и обязаны работать там, где нужнее».

Так я стал помощником наркома иностранных дел СССР. Я переводил на всех встречах Сталина и Молотова с Риббентропом. Был с Молотовым на его встречах с Гитлером. Был заведующим Центральным европейским отделом Наркомата. Работал как переводчик на всех конференциях в годы войны – Тегеранской, Ялтинской, Потсдамской. С 1974 года на пенсии в ранге Чрезвычайного и Полномочного посла.

– Расскажите подробнее о подписании договора о ненападении с Германией.

– Да, я тогда переводил разговор Сталина, Риббентропа и Молотова.

– В наши дни много пишут и говорят о секретном дополнении к договору – протоколе. Даже в докладе Яковлева Съезду народных депутатов, после изложения всех косвенных доказательств о существовании протокола, все же сказано – подлинников нет. Если вы были при подписании договора и этого секретного приложения, то на сегодня вы единственный живой свидетель происходившего в тот день – 23 августа 1939 года. Скажите четко и прямо: был ли секретный протокол?

– Да, был. И еще добавлю такую подробность, в которую сегодня вообще трудно поверить. Инициатива создания и подписания секретного протокола исходила не с немецкой, а с нашей стороны.

– Это действительно очень неожиданно слышать.

– Ничего удивительного. Секретный протокол сегодня осуждают, а по тем временам, в той международной обстановке, его расценивали как мудрый поступок Сталина. Гитлеру нужен был спокойный тыл. Он очень спешил с подписанием договора. Оставалось несколько дней до нападения на Польшу, а позднее на Францию. Не допустить открытия фронта на востоке, обеспечить тыл было заветной мечтой Гитлера. Риббентроп привез только текст основного договора, Сталин, Молотов обсудили его, внесли поправки. Сталин вдруг заявил: «К этому договору необходимы дополнительные соглашения, о которых мы ничего нигде публиковать не будем». Сталин, понимая, что ради спокойного тыла Гитлер пойдет на любые уступки, тут же изложил эти дополнительные условия: Прибалтийские республики и Финляндия станут сферой влияния Советского Союза. Кроме того, Сталин заявил о нашей заинтересованности в возвращении Бессарабии и объединении украинских и белорусских западных областей с основными территориями этих республик.

Риббентроп растерялся от таких неожиданных проблем, сказал, что не может их решить сам и должен получить разрешение фюрера. Сталин сказал: не будем откладывать, вот телефон – звоните. Получив такое разрешение, Риббентроп из кабинета Сталина связался с Гитлером и изложил ему пожелания Сталина. Фюрер уполномочил Риббентропа подписать дополнительный протокол. Он и не мог не согласиться. У него войска были сосредоточены – через неделю начнется война, любые обещания он готов дать, понимая, что все они будут нарушены и не выполнены, когда в этом появится необходимость. (Кстати, этот разговор подтверждает в своих показаниях на Нюрнбергском процессе бывший начальник юридического отдела МИД Германии Фридрих Гаус: «Рейхсминистр по этим пунктам (имеется в виду протокол) имел разговор по телефону с Гитлером… Гитлер уполномочил Риббентропа одобрить советскую точку зрения». – В.К.)

После разговора с Гитлером здесь же, в кабинете Сталина, был составлен секретный дополнительный протокол. Его отредактировали, отпечатали и подписали. Все это я видел своими глазами, слышал и переводил разговор участников переговоров. Сталин несколько раз подчеркнул, что это сугубо секретное соглашение никем и нигде не должно быть разглашено».

Подтверждение рассказа Павлова я нашел в показаниях самого Риббентропа на Нюрнбергском процессе.

Цитата из последнего слова Риббентропа на Нюрнбергском процессе, которую я уже привел в этой главе, на мой взгляд, убедительно доказывает достоверность рассказа Павлова.

Не буду приводить другие подробности моей беседы с Павловым, она была очень интересной, мой рассказ о договорах и так затянулся. Я на это решился только потому, что все это имеет отношение к деятельности Сталина и в какой-то степени объясняет, кто кого «переиграл»: фюрер обманул Сталина, усыпив его бдительность и обеспечив себе благоприятные условия для захвата Польши, разгрома Франции, но Сталин показал себя в этом случае еще более дальновидным, чем Гитлер, стратегом.

В узком кругу среди членов Политбюро Сталин ходил сияющий и торжественный, он считал, что достиг огромного успеха (и был прав!). Германия стала дружественным государством, а Англия и Франция втянулись в войну с ней. Таким образом, война от наших границ была Сталиным отодвинута далее на запад, империалистические страны теперь решали свои проблемы с оружием в руках, а Советский Союз благополучно остался в стороне! И готовился к отражению агрессии (о которой знал!) со стороны Германии.

Даже недоброжелатель Хрущев в своем докладе на XX съезде так вспоминал о тех днях: «Сталин воспринимал этот договор как большую удачу. Он ходил буквально гоголем. Ходил, задравши нос, и буквально говорил: «Надул Гитлера, надул Гитлера!»

Много пишут и доказывают о недальновидности Сталина – якобы он проиграл Гитлеру как дипломат и политик еще до начала военных действий. Но это все слова. Желание опорочить Сталина подталкивает оппонентов на ложь, передергивание, извращение фактов.

В предвоенном поединке Сталина и Гитлера, как минимум, можно засчитать «ничью». Гитлер добился своего – избавился от угрозы второго фронта при решении своих проблем (и особенно с Францией) в Европе. Сталин всеми силами хотел оттянуть начало войны «хотя бы на два года», чтобы подготовить страну и армию к отражению агрессии. И Сталин этого добился.

Так что «ничья» очевидна. Но это не все! Плюс к тому, что перечислено выше, Сталин осуществил колоссальное по своей масштабности стратегическое решение: он отодвинул на сотни километров западную границу страны, освободив Западную Белоруссию, Западную Украину и Бессарабию. Сталин лишил гитлеровцев очень выгодного плацдарма, присоединив Прибалтийские республики к Советскому Союзу. Можно писать (и кричать!) что угодно по этому поводу – «оккупация», «захват» (хотя кинохроника свидетельствует, что советские войска в Латвии, Литве и Эстонии встречали радостно, с цветами), но что бы сегодня ни говорили, Сталин лишил немцев такого стратегического плацдарма, с которого они могли бы в первый месяц исходной стратегической группировкой войск «пропороть» территорию нашей страны и дойти до Волги. От Риги до Ленинграда и до Москвы, как говорится, рукой подать. В Прибалтике хорошие дороги, аэродромы, можно по морю подвозить войска и снабжение. Если бы ударная группировка по плану «Барбаросса» была развернута на прибалтийском плацдарме, свежие армии вермахта взяли бы столицу с ходу, потому что для ее защиты у нас не было войск (главные силы находились на юге у западной границы), никаких оборонительных сооружений под Москвой не имелось. Через неделю гитлеровцы были бы у стен нашей столицы, а мощные танковые клешни рвались бы к Сталинграду. И Волгу они форсировали бы с ходу, так как в глубине страны не было сил, способных остановить их. Войска с Дальнего Востока, если бы их попытались подтянуть к волжскому рубежу, за короткий срок по единственной железной дороге сосредоточить не успели бы. И неизвестно, чем бы завершился этот первый удар, может быть, пришлось бы нам проводить Челябинскую, Свердловскую и Новосибирскую оборонительные операции.

Но благодаря стратегической дальновидности Сталина (если, как говорится, он все решил единолично) немцы, лишившись прибалтийского плацдарма, вынуждены были пробиваться к Москве дальними путями через Львов, Минск, Смоленск, а также Кишинев, Киев, Орел и потерять на этих пространствах почти половину армии и ее вооружения. Благодаря стратегической прозорливости Сталина, гитлеровцы не осуществили свою «молниеносную» войну в 1941-м. И можно сказать, это, в какой-то степени, предрешило исход войны.

Да, были и негативные стороны в действиях Сталина – отступил от принципа интернационализма, пошел на переговоры (пусть даже на сговор) с потенциальным врагом, – но ради чего? Ради спасения страны и народов, ее населяющих. Дипломатия и политика, давно известно, грязное дело. Почему Сталин должен быть чистоплюем, общаясь с гангстерами от политики?

О его дальновидности, находчивости, твердости свидетельствует то, что Сталин быстро сообразил, как извлечь выгоду из желания Гитлера обеспечить свой тыл. В какие-то минуты Сталин предложил (и оно было тут же написано) секретное соглашение (потому оно и напечатано на машинке Министерства иностранных дел, которое возглавлял Молотов). Сталин, не теряя времени, из своего кабинета заставил Риббентропа позвонить Гитлеру и добиться его согласия на подписание дополнительных условий, которые, как видим, лишили самого Гитлера выгоднейших исходных позиций для нападения.

Нет, сколько бы ни придумывали оппоненты провинностей Сталину перед войной, факты говорят о другом: Сталин мертвой хваткой вцепился сначала в Риббентропа, а потом в Гитлера – и своего добился!

Стратегическая дальновидность необязательно проявляется в вооруженной борьбе, иногда благополучие Отечества достигается умелым временным отказом от применения силы, ради будущих побед. Наглядным примером тому (и оправданием действий Сталина) может служить поведение прославленного полководца Александра Невского. Россия в результате монгольского нашествия была ослаблена и раздроблена. Не было сил у славного князя Невского дать отпор монголам.

Карамзин пишет в своей «Истории Государства Российского», что Батый слышал о знаменитых его (Невского) достоинствах и велел сказать ему: «Князь Новгородский! Известно ли тебе, что Бог покорил мне множество народов! Ты ли один будешь независимым? Но если хочешь властвовать спокойно, то явись немедля в шатре моем, да познаешь силу и величие монголов». Александр любил Отечество больше своей княжеской власти, не хотел гордым отказом подвергнуть оное новым бедствиям и, презирая личную опасность не менее тщеславия, вслед за братом Андреем поехал в стан монгольский, где сгинул уже его отец, так же вызванный к хану.

Много бед претерпел Невский в стане врагов, его вынудил Батый проделать труднейшее путешествие к Великому хану. Не один год длилась эта унизительная покорность. Но своей стратегической мудростью Невский спас Россию, позволил ей отдышаться, собраться с силами, встать с колен и в конечном счете изгнать монголов.

Не похожа ли ситуация – когда у Сталина не было готовой армии, а супостат предлагает мирное сотрудничество? Не мудро ли принять это предложение и оттянуть войну на несколько лет, чтобы потом одержать победу?

Явно не случайно Иосиф Виссарионович, вдохновляя на подвиги армию, напоминал своей речью образ великого Александра Невского.

В общем, видящий да увидит, слышащий да услышит, ну а тому, кто слеп к правде, любые исторические аналогии пустой звук.

Мирные дни

В период борьбы с оппозицией Сталин, желая повысить свой уровень в теории, пригласил для занятий профессионального философа Стэна, бывшего в тот период зам. директора Института Маркса и Энгельса. Стэн включил в программу труды Гегеля, Канта, Фейербаха, Фихте, Шеллинга, Каутского, Плеханова… На уроках, которые происходили дважды в неделю, преподаватель «терпеливо пытался разъяснить высокопоставленному ученику гегелевские концепции о субстанции, отчуждении, тождестве бытия и мышления – понимания реального мира как проявления идеи. Абстрактность раздражала Сталина, но он пересиливал себя и продолжал слушать монотонный голос Стэна, изредка перебивая недовольными репликами: «Какое все это имеет значение для классовой борьбы?», «Кто использует всю эту чепуху на практике?» В конечном итоге Сталин так и «не одолел сути диалектического отрицания, единства противоположностей… так и не усвоил тезис о единстве диалектики, логики и теории познания», – утверждал Волкогонов.

Тогда возникает вопрос: как мог Сталин, не понимая диалектики, действовать столь эффективно, успешно реализуя свои замыслы? За счет чего он переиграл политических соперников? И в первую очередь – Троцкого, интеллект которого был «более изощренным, более ярким и богатым», которому в числе других качеств были свойственны «живость мысли, широкая эрудиция, солидная европейская культура» (Д.А. Волкогонов).

А может быть, гегелевская диалектика вообще несовместима с реальной жизнью, ее незнание или «непонимание» позволяет вести дела более успешно? Быть может, диалектика Макиавелли умнее и жизненнее, чем гегелевские абстракции? Может быть, Сталин в своей практической деятельности выступал в роли стихийного диалектика, каждый раз заново открывая законы диалектики в конкретной ситуации и действуя в соответствии с ними? А тогда зачем ему «диалектика» по Стэну? И к чему вообще разговоры о «непонимании» им диалектики? Не для того ли только, чтобы сказать в его адрес что-то нелестное?

Сталин действовал по призыву Маркса к философам: перейти от объяснения мира к его преобразованию.

Теперь посмотрим на занятия Сталина философией с позиции здравого смысла. С одной стороны – глава государства, предельно загруженный конкретными делами, ведущий напряженную политическую борьбу, полный забот в поисках верных направлений дальнейшего развития страны. С другой стороны – вальяжный философ, ведущий неторопливый, размеренный образ жизни, отнюдь не перегруженной делами, и при этом свысока смотрящий на своего неискушенного в «чистой» философии ученика, безуспешно надеющегося получить от занятий конкретную пользу.