А вечером после ужина Демьян, как повелось в последние дни, сидел рядом с Харитоном на лавочке возле дома. Иногда приходил Федор, появился он и сегодня. А разговоры вели об одном и том же.
– Обеднел казак в наше время, – рассуждал Демьян. – Редко кто концы с концами сводит. Земли нет, пахать нечего. Лошади есть, силы есть, сын вон растет – работай! Ан нет, не выходит никак. За счет кузницы и выживаем.
– За что ж ты тогда воевал? – осторожно спросил Федор.
– Как за что? – на лице кузнеца застыло удивление. – За царя воевал, за веру нашу православную, за волю и отечество.
– Ха! За царя? Что же он земли не дал табе? Воли-то нам всегда хватало, только ее не распашешь, и сохой по отечеству не пройдешь.
– А я вот слышал, братцы, – задумчиво сказал Харитон, – что где-то за Волгой, а еще дальше, в Сибири, совсем помещиков нет и земли дополна, бери сколько хочешь.
– Брешут! – прищурился Федор. – Ничего там нет, вон царь крестьянам сулит жизнь новую без помещиков – и ничего пока не дает.
– Не могу понять, – поморщился Демьян, – куда наша жизнь идет? Это верно, что раньше жили мы в сытости, но разве для того мы живем и работаем на земле, чтобы только живот свой набить? Пока служил, я в разных местах бывал, а какие красивые сады и рощи я видел на Кавказе! Сколько хороших и красивых городов мне удалось повидать на Волге!
– А мы, – перебил его Харитон, – с малолетства до старости гнем спину день за днем. Одна лишь радость, что семейство прибавляется да детишки растут.
– Чаго ж ты не остался там, на красивых землях? – криво ухмыльнулся Федор.
– Ты что, не понимаешь? – поднялся с лавки Демьян. – Родной дом – он и есть родной. За него я тоже воевал на Кавказе.
6
Дождя так и не было.
Все в селе боялись нового пожара, да и засуха грозила уничтожить урожай, потому люди не раз ходили к батюшке с поклоном и просьбой умолить господа о дожде.
Отец Дионисий не оставил просьбу без внимания и объявил прихожанам, что крестный ход с молитвами о дожде пройдет в ближайшее воскресенье.
С утра церковь, названная в честь святого Дмитрия Солунского, наполнилась жителями села. После окончания службы зазвонили колокола. Двери церкви распахнулись настежь, из них показались хоругви, потом фонарь, запрестольный крест, за ними шла соборная братия, далее выдвинулось множество образов, которые большей частью несли благочестивые казачки и крестьянки. С женщинами шли их дети, любящие всевозможные церемонии. Наконец появился отец Дионисий в золоченой ризе, рядом с ним диакон Спиридон, за ними тянулись люди. Из всех домов стекался народ: старики, казаки, крестьяне, женщины с грудными младенцами на руках.
В жаркий полдень по пыльной дороге с Евангелием, крестом, иконами, хоругвями крестный ход двинулся к околице, шествие сопровождалось песнопениями и молитвами. Люди улыбались, пели псалмы и радовались жизни.
Впереди шагал Матвей Терещенко, он нес большое распятие на фоне продранной черной хоругви. За ним шли несколько ребят: Андрею с Моисеем доверили большие иконы, прибитые к шестам, Иван держал икону с ликом Богородицы. Были здесь и девушки. Прасковья, в новом сарафане, шла рядом с Татьяной, дочкой Матвея Терещенко. Среди девушек выделялась Елена Гнатюк, дочь Степана. Невысокая, с длинной русой косой. Ее большие черные глаза сводили с ума Андрея Руденко. Неся хоругви, он изредка оборачивался назад, стремясь увидеть Елену. Она несла икону и, когда Андрей оглядывался, старалась опускать глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом.
Татьяна вдруг заметила неравнодушные взгляды Андрея, которые пролетали мимо нее, и будто онемела: она поняла, в чем дело. Ее глаза наполнились слезами, она опустила голову.
– Что с тобой? – шепотом спросила Прасковья.
Татьяна ничего не ответила.
– Я знаю, тебе мой брат нравится.
– Да, – негромко сказала Татьяна, выпрямляясь. – Дивный хлопец, я таких никогда не встречала, – ее щеки порозовели.
Прасковья внимательно посмотрела на нее.
– Кажись, Елене он тоже нравится.
От движения большого количества людей поднимались клубы пыли, сквозь них пробивался ослепительный блеск солнечных лучей, отражавшихся от золотой ризы священника. Нестерпимый зной сушил воздух.
Глафира и Надежда громко пели псалмы.
Анна шла и плакала.
– Что с тобой? – спросил у нее Харитон.
– Это я от радости. Крестный ход – он для души, для покаяния. Дай бог, дождичек прольется на нашу землю.
– И то верно, – согласился Харитон. – Молимся за себя, за других, за долгожданный дождь.
Это торжественное шествие с молитвами священнослужителей и прихожан, когда храмом стала вся природа, показывало торжество святой веры Христовой и возбуждало в сердцах людей благодарности к Богу.
Процессия направилась по прогону к полевым воротам. Потом шли вокруг села по полям, кадили и кропили святой водой. Такое круговое шествие снова привело к полевым воротам, затем по улице двинулось к церкви, где состоялся молебен, – Всевышнего молили о дожде.
Отец Дионисий щедро окроплял присутствующих святой водой, которую ему подносили сельские мальчишки.
Все стояли возле церкви, черные от пыли, а Харитон, пристально глядя на Демьяна и Надежду, заметил, что лица у них стали просветленные, радостные.
– Так ведь с Боженькой пообщались, – мягко проговорила Надежда.
Андрей отнес в храм иконы и подошел к сестре. Увидев расстроенную Татьяну, спросил:
– Что тут у вас? Неприятность какая-то?
Татьяна растерялась, покраснела, не зная, что сказать.
– Нет, – успокоила брата Прасковья. – Просто мы устали.
– Тогда пошли к родителям, они нас заждались, до хаты идти надо…
Незадолго до этого, когда крестный ход близился к завершению, Федор с сыновьями стоял на опушке леса, издали посматривая на происходящее.
– Куды они направились? – недоумевал он, глядя на круговое шествие. – Муравейники рушить надо, а они песни петь надумали.
– Зачем муравейники зорить? – спросил Максим.
– Так отец мой делал, и дед мой так дождя у Всевышнего просил, и мы с тобой не должны отступать от заведенного.
Он взял березовую палку и стал старательно разгребать муравейник.
– Видите, сынки?! – метнув злой взгляд на муравейник, воскликнул он. – Бейте березовым прутом по нему, будто колотите воду в кринице. Смотрите, все эти расползающиеся муравьи и есть магические капли дождя. Этому меня еще мой дед учил. Разгребая муравейник, он всегда говорил: «Сколько муравьев, столько и капель!»
– И что, тятя, вправду дождик пойдет? – удивился Максим.
– Не сумлевайся, сынок, ночью всяко-разно дождик окропит нашу земельку. А ты чаго рот раззявил? – резко сказал он Антону. – Давай отцу помогай, втроем оно сподручнее будет.
– Тятя, я не буду мурашей зорить, – глухо проговорил Антон. – Я лучше в наказание «Жития святых» читать буду.