Одна нога здесь… Книга вторая

До стены им осталось совсем чуть-чуть! Ну же, ну! Ведь и тварь нагоняет!

– Три-и-и!!!

Заяц подпрыгнул и пал на половицу с секретом всем своим немалым весом. С потолка словно пала ночь! Мелкоячеистая сеть, сплетенная на заказ из прочнейшей верви, и утяжеленная по всем краям небольшими свинцовыми гирьками, покрыла все пространство корчмы, не задев только тот пятачок, где прежде была стойка корчмаря и почти прильнувших к опасной стене деда с рыжим. Тварь, внезапно почувствовав себя стесненной, заметалась в разные стороны, сразу забыв про почти настигнутую добычу. С каждым её рывком сеть все более запутывалась в лохматый гигантский ком. Щупальца били в холостую, подтягивая в середину запутавшиеся столы и оставшийся мусор. Чудище ревело, борясь с неведомым врагом, каталось на месте, уже больше похожее не на паука, а на угодившую в тенёта муху. И вот, произошло то, что должно было произойти: оказавшись подле ямы, тварь с громким плюхом рухнула в нее туда, увлекая за собой все то, что замоталось в сети. Упав, оно и не подумало затихнуть, продолжив свою возню, перемежаемую разгневанным визгом и ревом. Но застряло там надолго, это уж точно.

Удивительное дело, но сразу после этого пол успокоился. Ну, или, точнее сказать, перестал сбегать волнами в сторону провалища, а начал, как и прежде, растекаться куда попало. Все трое не сговариваясь бросились к двери, оплывшей, скособочившейся, но ещё узнаваемой. Заяц, мчавшийся последним, наскочил на широкую спину Вербана, больно ударившись лбом. Усач тяжело сипел, старик не мог перевести дух, хватая воздух ртом, как рыба, а Зайца мучила зверская одышка, но, тем не менее, он нашел в себе силы, чтобы спросить:

– Ну?

Рядом шумно выдохнул на ухо Вербан:

– Как выходить будем?

Старик хитро и, одновременно, задумчиво глянул на них:

– Сейчас сообразим. Наверняка что-нибудь придумаем.

И в этот миг Заяц услышал голос. Женский. Словно с потолка:

– Уважаемый Заяц Осмомыслович, если вы меня слышите, то поднимите, пожалуйста, руку вверх.

Перепуганный корчмарь вздернул обе. Дед отшатнулся в сторону и, не понимая, что нашло на корчмаря (а ведь голос-то слышу я один, сообразил Заяц!) забормотал:

– Да не трепыхайся ты, сейчас соображу!

– Меня зовут Любава, – продолжал тем временем голос.

Корчмарь слегка поклонился и сказал:

– Доброго дня!.. Очень приятно… – А потом спохватился и звонко возопил: – Я слышу голоса!

Заяц вытянулся по струнке, глаза заоловянели, а поднятые вверх руки стали мелко-мелко дрожать.

– Никак, сбрендил? – всполошился Вербан.

– Это моя Любавушка, – удовлетворенно кивнул дед, – Да? – Заяц закивал. – Ну, я же говорил, что сейчас мы что-нибудь придумаем. Спроси у нее, мил человек, как нам выбраться.

– Я и сама толком не знаю, – голос ведьмы зазвучал в голове у Зайца, и тот добросовестно повторять за ней слово в слово. – Мне открылось, что вам должна помочь подкова. Но как? Не знаю. Это всё, сила моя иссякает, и сейчас я умолкну. Я люблю тебя, Вятшенька, помни об этом, родной мой…

Голос исчез также внезапно, как и появился. Корчмарь с облегчением опустил затёкшие руки и принялся ими трясти. Одновременно он сверлил глазами деда. Рыжий тоже уставился на одноногого. Дед не обращая на их вопросительные взгляды никакого внимания, смахнул с уголков глаз набежавшую слезину, прокашлялся и смущённо затих. Вербан поворотился к Зайцу:

– Где в твоем хламёжнике подкову можно отыскать?

– Так это, во дворе, должно быть, где Многоног стоит. – Заяц даже не обиделся за «хламёжник». Что и говорить, бывшая корчма всё меньше напоминала корчму.

– Кто стоит?

Корчмарь махнул рукой:

– Конь. Или кобыла. Но точно не мерин. Я уже сам не помню.

– Во дворе. И как мы туда попадем?

Старик полез в сумку, прервав их разговор:

– Не надо никуда попадать. Подкова уже имеется. Нужно только сообразить, как она может нас высвободить.

Из сумки была вытащена здоровенная гнутая железяка, годившаяся Многоногу скорее на шею, в качестве хомута, нежели как подкова на копыта. Вербан восторженно присвистнул, прикидывая, каких размеров был коняга, что добровольно таскал набор из четырех таких штуковин на своих ножищах. Богатырский конёк, право слово!

Дед покрутил подкову в руках, с надеждой глянул на спутников, но, не увидев на их растерянных лицах и тени соображения, тоже загрустил. Но вскоре бровь его поползла вверх, отражая крайнюю степень недоумения, а потом старик вскочил, не в силах более сдерживать внутри себя рвущийся наружу вопрос:

– А почему, мил человек, у тебя над входом в корчму подковы нет?

«Потому что я не конь!» – хотел в тон ему ответить «мил человек», но вместо искренне удивился:

– А что, разве нужна?

– Во темнота! – хмыкнул Вербан, – Конечно нужна! Это ж оберег такой, чтоб в дом, или там, в заведение, не могла войти нежить всякая, разные лихие людишки.

«Кабы раньше знать, – запоздало посожалел Заяц, – хрена стриженого вы бы у меня в корчму попали! Э-э-эх!»

– Непорядок! – фыркнул дед, – Надо обязательно это дело исправить!

Подкинув подкову в руках, словно оценивая её вес, дед вдруг резко подпрыгнул и со всего маха влепил железяку в склизкое месиво, сочащееся над дверью.

– Вот теперь – порядок!

Подкова накрепко прилипла прямо над головами троицы и…

ГЛАВА 6

И чудо, конечно же, случилось! Не могло оно не случиться, потому как тогда вышла бы совершеннейшая несправедливость. Потерять корчму было жалко до слез, но ещё и самому погибать вместе с ней? Нет уж, увольте! Корчму, в конце концов, можно отстроить заново, а вот где взять новую жизнь? Не подскажете? Где? В следующем перерождении? Не очень-то Заяц верил во все эти волховские сказки. Как такое может быть, чтобы он, видный собой мужчина, превратился, например, в маленького серого зайца? Придумают тоже! Хе!

В сероватом клубящемся мареве, находившимся теперь повсюду вместо стен, от двух концов подковы вниз вдруг быстро-быстро пробежали две расходящиеся книзу трещины, обойдя бывшую дверь с обеих сторон. Резко запахло паленой шерстью, а сама подкова начала пунцоветь, словно в кузнечном горне. Любоваться странным зрелищем пришлось недолго – отделенный кусок стены качнулся, и как нож по маслу стал выпадать вовнутрь. Они еле успели отпрянуть в стороны. С тяжелым шлепком стена рухнула, разбрызгав слизь с внешней стороны, и являя глазам нетронутую бревенчатую внешнюю сторону. Рухнула, и стала мелко подрагивать на колыхающемся полу, словно живая. А потом, всю вонь и жару, царившую в погибающей корчме, единым порывом смел прохладный ночной воздух, едва не сбивший с ног измученных людей. Они жадно вдыхали его, не понимая ещё, что спаслись, и не веря в то, что бывает такой дивный воздух.

– Получилось! – истошно завопил корчмарь. А усач подступил к деду с распахнутыми объятьями и радостно заревел:

– Ну, голова! Дай я тебя расцелую, что ли!

Дед насилу отвертелся от его лапищ, а когда Заяц и Вербан собирались уже было сделать первый шаг, остановил их:

– Погодите-ка, ещё не всё. У кого есть огниво?

Усач потянулся к поясу, но потом виновато развел руками, вспомнив, что по ходу драки растерял все, что имел, один только подсумок и остался. Корчмарю и вовсе некуда было тянуться, ибо носил он рубаху навыпуск, чтобы несколько приуменьшить брюшко, да и огниво было ему без особой надобности. Расстроиться этакому обстоятельству они не успели, Вербан вдруг захлопал по подсумку, который давно уже слабовато дымился, хотя раньше обратить на это внимания не было времени.

– Жжется, зараза!

Из кожаной подвески был извлечен слабо светящийся комочек чего-то неопрятного, мятого. Комок уже успел прожечь небольшую дыру в коже. Вербан с трудом удерживал его на ладонях, такой он был горячий.