Одна нога здесь… Книга вторая

Купчика, деловито трусившего следом за Барашкой, попридержали за воротник. Он затрепыхался как рыба на берегу, глаза вылезли из орбит, а рот перекосился от испуга.

– А ты куда, морда? – грозно спросила чья-то морда.

– Я с ними! – зачем-то соврал купчик, уже понимая, что ложью этой оказал себе медвежью услугу.

– А нет ли у тебя при себе, скажем, кошелька? – спросил кто-то таким тоном, словно всего лишь любопытствовал: не знаете ли, уважаемый, который нынче час?

– А вот он! – почти обрадовано воскликнул купчик, ткнув пальцем в увесистый шитый бисером кошель, что болтался на его поясе. «Обрадовано», потому что если собираются отнять гривны, стало быть, оставят в живых. Ну а «почти» – потому как гривен все же было жалко.

– Вот он, вот он – на спине намотан! – грубо хохотнул тот, что только что пугал Барашку. Кошель вмиг был подрезан одним росчерком ножа, и переброшен Бритому, который ловко поймал его на лету. Тот, оценив вес, довольно хмыкнул:

– Хороший день, хорошее начало!

Шайка с готовностью заржала! Стоявший подле дверей ухарь с шутливой вежливостью открыл дверь перед купчиком, чья-то грубая лапа с силой пригнула его голову пониже, заставив наклониться, а потом последовал могучий пинок, и бедолага выпорхнул из корчмы на свободу вольной птахой. Главарь шайки одобрительно проследил за его полетом, после чего повернулся к тем, к кому, собственно, и пожаловал. Теперь, когда все лишние свидетели были удалены, разговор должен был пойти другой, серьезный разговор. Он кивнул своим: давайте, мол. Молодчики, разминая плечи, неспешно шагнули вперед, четверка разбойников встала из-за стола, явно намереваясь принять участие, а вместе с ними и белоглазый, вот ведь сучий сын, а! Кто-то спросил:

– А чего, щипать-то как будем? Догола только или уж совсем в расход?

Бритый покривился:

– Кончайте с этим делом поскорее. Живых мне не надо…

Курильщик вынул из-за пояса тесак и процедил, пуская дым самокруткой:

– Ну, чего, толстосумы, пора раскошеливаться, а то мы вас дожидаться устали уже…

Договорить ему не довелось. Сбоку от Зайца, где стоял Кривой, раздалось подряд два коротких и резких выдоха: «ха!», в воздухе что-то такое мелькнуло, и вот уже у курильщика во рту нет самокрутки, да и самого рта нет, а так, какое-то кровавое месиво с остатками губ и осколками зубов, посреди которого виднеется серый выпуклый бок железного шара. Он застыл, нелепо разведя руки, из которых выпал нож, со стуком впившийся в пол. Столь же глупо выглядел и бритый главарь, лишившись разом всех своих зубов, и получив взамен кусок шипастого железа. Оба они ещё чуть постояли – тело отказывалось верить, что уже всё, жизнь окончена и насовсем – один, судорожно шаря рукой в поисках кисета, где хранилось курильное снадобье, а другой – упираясь в пол своей дубинкой, так и не применив её в деле. А потом оба разом опрокинулись навзничь.

Шайка тупо таращилась, переводя взгляд то на тела, то на тех, кого собирались уже было смять стеной. Наконец, один из них, признаки разума на лице которого были проявлены несколько более чем у всех прочих, объявил и так очевидное:

– Да они Лысака с Псовичем завалили! – а потом, немного подумав, добавил: – Бей гадов!

Только тут разбойники пришли в себя и разразились страшными криками, замахали оружием, затопали ногами. Стены дрогнули от мощного рева их глоток: «Смерть! Смерть!» То, что главные лица выбыли из игры навсегда, похоже, ничего не меняло, а даже, наоборот, к разбою теперь добавлялась ещё и месть. Бойня началась!

Семигор натужно выдохнул – живот, все же, изрядно мешал, – и начал валить стол набок, столешницей к наступающим. Скрипнули, поддаваясь, трехвершковые[2 - Вершок – 4, 445 см.] гвозди, которыми могучие дубовые ножки были приколочены к полу, дабы разбушевавшиеся посетители не могли бы ничего опрокинуть. Так, надо будет использовать гвозди на четыре вершка – взял Заяц себе на заметку, наблюдая за падением тяжеленного стола. Но ещё до того, как тот окончательно рухнул, Кривой успел похватать с него глиняную утварь – две кружки и крынку – и в три броска без замаха расшвырять её. Посуда промелькнула смазанными тенями. Обе кружки без промаха настигли свои цели – два молодчика попадали с разбитыми в кровь головами. Но вот крынка, видать, пришлась тяжеловата для руки «рыжегородского мясника» – снаряд угодил не в голову, а в грудь белобрысого парня. И хотя он замертво повалился на пол, вряд ли удар надолго вывел его из строя.

Дальше случилось совсем уж невероятное – такого Зайцу видеть ещё не доводилось. Семигор вдруг вздыбил толстое колено и могучим пинком послал упавший стол в воздух, сшибив весь передний ряд неприятеля. И тут же кинулся махать своими пудовыми кулачищами. А я же чего стою? – спохватился корчмарь, глядя на то, как парочка разбойников обходит их с краю. Очень удачно они сейчас располагались, как раз в прицеле скрытого в стене самострела! Эх, жаль, что до стойки не добраться, а то бы достаточно движения одного из рычажков и… Велес, должно быть, услышал сожаления Зайца, ибо на шум, разносившийся по всей корчме, наконец выскочил взъерошенный Докука, что воинственно сжимал в своих лапах здоровенную мутовку. Удача! – порадовался корчмарь, и возопил, словно его кто режет заживо:

– Докука, эй! Слышь, дерни там за стойкой шпенечек! Маленький такой. Да скорее ты, олух! Где? В углу за левой полкой. Ну же!

Помощник не был посвящен в этакие хозяйские тайны, посему не сразу понял, чего от него хотят, однако странный приказ выполнил, дернув за неприметный рычажок. Но только вот не за тот…

Тяжелое пехотное копье пронзило воздух корчмы, чудом не задев Семигора – который этого даже в пылу боя и не заметил, – и со злобным хрустом впилось в стол, под которым отсиживался Божесвят. Купец испуганно пискнул, когда возле его носа просунулось хищное лезвие: «Свят, свят, свят!» И тут же скоренько переполз под другое укрытие, даже и не подумав вставать с четверенек. Перепуганный Заяц, хорошо представлявший возможности своего секретного оружия, истошно заверещал:

– Всё!!!! Ничего больше там не трогай! Иди, давай, оттуда…

Докука кивнул, метнул куда-то вперед мутовку на манер давешнего копья, и кинулся в самую гущу сражения, прихватив по пути скамью наперевес и страшным образом завывая. Заяц, несмотря на творившуюся вокруг кутерьму, улучил миг, чтобы подивиться: А Докука-то, похоже, проснулся! Вона как скамьей орудует, словно всю жизнь этакое умение в себе развивал. Последовав примеру помощника, Заяц сгрёб тяжеленную лавку – благо силушка позволяла – и тоже ринулся крушить неприятеля.

Плечом к плечу с Семигором, махавшим кулаками, словно заправский молотобоец, сражался Кривой. Он вертелся вьюном, уворачиваясь разом от дубья, ножей, и в придачу от кулаков Семигора, и через раз встречал ножи врагов встречным ударом своего тесака. Лезвия вжикали и коротко сыпали искрами. Корчмарь успел дважды приложить скамьей по неприятелю, да ещё спихнуть одного стервеца, что удумал залезть на стол своими грязными сапожищами, прежде чем орудие переломилось пополам обо чью-то излишне крепкую спину.

На шум из своей каморы выскочил заспанный Белята. Глянув с поверха вниз, он мигом оценил обстановку, и тут же понесся по лестнице вниз, на ходу крикнув через плечо:

– Вербан, давай сюда! Наших бьют!

Зайцу, отпихивающемуся от чьей-то рожи, это польстило: ага, наши, значит! О как! Не успел Белята ещё как следует дать волю рукам, когда Вербан сиганул к ним вниз прямо с поверха, свалив по пути какого-то ухаря, что подбирался к мечущемуся под столами Божесвяту. В отличие от Беляты, молотящего кулаками направо и налево с бесшабашной веселостью, усач бил скупыми короткими ударами с мрачной сосредоточенностью. Это даже и хорошо, что они такие мордовороты! – радовался корчмарь, глядя на слаженную работу рыжих. – Теперь семеро против одиннадцати. Выдюжим!

– Типун! – крикнул кто-то из молодчиков. – Уходить надо. Не ровён час, покрошат нас тута!

– Хрена! – отозвался тот, что первым дал клич к нападению. – Лысак сказывал, что такой навар, может, только раз в жизни и обломится. Не уйдем, покудова своего не ухватим!

Расчистив пространство возле себя, усач Вербан очутился рядом с Зайцем и, не переставая обмениваться оплеухами сразу с двумя противниками, начал спрашивать в перерывах между ударами:

– Не похоже… На обычную драку по пьяни… Все, смотрю, при оружии… Что за люди?

– А бес их разберет! – противник Зайцу достался настырный, да и трудно драться с голыми руками, когда на тебя прет детина с кистенем. – Ко мне тут торговые люди приехали с немалыми гривнами. А эти вот, похоже, их ждали…

Договорить корчмарь не успел, его прервал истошный крик, с которым вдруг ожил налетчик, оглушенный Кривым в самом начале драки. Он дождался, когда обидчик окажется на расстоянии вытянутой руки и, улучив мгновение, рубанул ножом ему по ноге. А когда Кривой упал, обливаясь кровью, кинулся к нему и несколькими ударами добил. «Рыжегородский мясник» затих, уставившись незрячими глазами на чур Велеса, что находился сейчас прямо над ним. Налетчик поднялся, вытер лезвие о распростертое у его ног тело, и присоединился к своему сотоварищу, что отбивался от Беляты.

Увидев расправу над Кривым, Заяц матерно выругался дрогнувшим голосом. И ведь посожалеть о нем некогда, того и гляди сами окажемся на его месте. Помимо этих грустных раздумий, корчмаря беспокоило некое смутное чувство. Быстро оглядевшись, насколько позволяли удары противника, он обнаружил, что в корчме кое-кого не хватает.

– Белоглазого нет! – крикнул он на ухо Вербану, словно тот был глухим.

– Кого? – не понял тот.

– Ну, щуплого такого. Он к вашему деду тогда словно ненароком заглянул, сказал, что каморой ошибся, а я точно знаю, что с худым умыслом шел. Нож у него был в руке. А вот сейчас я его не вижу нигде…

Пока Заяц сказывал, усач тоже успел оглядеться, и не найдя нигде белоглазого, смертельно побледнел. Не слушая больше корчмаря, он вдруг рывком подпрыгнул и в прыжке ударил ногами обоих своих неприятелей, а потом стрелой помчался наверх, по пути сшибив и того хмыря, что все это время досаждал Зайцу своим кистенем.

Получив неожиданную свободу, корчмарь не стал медлить. Он стремглав побежал к стойке, пока разбросанные Вербаном налетчики не успели очухаться. Значение имели буквально считанные мгновения. Большую часть спрятанного тут и там оружия и ловушек сейчас никак нельзя было использовать, из опасения зацепить своих. Но один из валяющихся сейчас разбойников упал так удачно, что… Да где же эта треклятая половица? Есть, вот она, родненькая! Давай, пошла!

Здоровяк с мечом, которого угораздило стать жертвой зайцевского хитроумия, уже начал приподниматься, когда пол под его ногами вдруг провалился, и он, тихо ойкнув, исчез в темноте погреба. Меч, оставшийся без хозяина, сиротливо брякнулся об пол. Заяц так порадовался удаче, что не обратил внимание на пугающую странность. Вместо хряска тяжёлого тела об землю – там, как никак, три сажени вглубь – из ямы донеслось чавканье, будто неряха-великан, у которого рот в сажень шириной, хлебал с ложки кисель.

На втором поверхе раздался шум, крики, отборная ругань Вербана, что-то упало, с треском сломавшись. А потом показался и он сам, неся старика на руках.

– Удрал в окошко, скотина, да ещё руку мне прокусить умудрился! – прогремел усач, спускаясь полегоньку вниз. – Я забегаю, а он там на деда с каким-то ножиком чудным наседает. Хорошо старик очнулся и палкой своей укорот ему дал, насколько силенок хватило, а то бы порезали его по-тихому, и всё. И… Э-э, а чего у вас тут за хрень творится?

И так странно прозвучал его громовой голос, что все, кто только что сражались не на жизнь, а только на смерть, остановились, глянуть на Вербана.

– Вы чего, ослепли, что ли? – заорал он, бегом припустив с лестницы. – Не на меня смотрите, по сторонам лучше гляньте, дурни!

А посмотреть было на что! Бревенчатые стены словно заволоклись сизой дымкой, теряя свои очертания, каждое бревнышко подрагивало, меняясь на глазах в цвете, размере и виде. Это не сразу бросалось в глаза, но если уж заметишь, то разглядишь тотчас все подробности того, как привычное плавно перетекает в нечто другое, непонятное ни разуму, ни уж тем паче зрению. Лубки на стенах сочились ядовито-зеленым плевком. Из погреба уже не просто смачно почавкивало, а во всю урчало, сглатывало и пузырилось, будто там завелась каких-то немалых размеров тварь.

Да и со столами тоже творилось что-то неладное. То один, то другой вздрагивал норовистым конём. Краем глаза корчмарь уже примечал это и раньше, но тогда он подумал на Божесвята, что метался под столами, спасаясь от драки. Но Божесвят-то один, а столы, вона, через один дрожат, словно от холода. Тут и сам Божесвят выскочил на белый свет, перепачканный, собравший всю паутину, которую не успела найти Стенька. Он верещал, размахивая кистью:

– Всю руку мне отдавила, гадина такая! Заяц, что у тебя за столы такие бешеные?!

Но было уже не до него. Все, и налетчики, и оборонявшиеся, растерянно поводили головами, озирая все новые страшные изменения. Стойка, за которой пребывал Заяц, начала оплывать, подобно жировой свече, тонкий поблескивающий ручеек от нее уже стекал в распахнутый люк, а оттуда доносилось радостное причмокивание. Корчмарь шарахнулся от стойки, словно от зачумленной живности. Пол под ногами дрогнул раз, другой. Третий скачок досок чуть не опрокинул всех. Люди, старясь устоять на ногах, хватались за всё подряд, даже друг за друга – только что рубились насмерть, и вот уже ищут поддержки, чуть ли не обнимаются. Кто-то схватился за стену, и тут же с проклятьем отдернул руку назад: жжется, зараза! Те, что схватились за столы, отлетели назад, как от здорового пинка, потому что столы заходили ходуном, затопали ногами, как бараны! Сметливый налетчик, что прежде безуспешно пытался уговорить Типуна убраться отсюда поскорее, снова явил себя:

– Да чего стоим-то? Корчма заколдована! Тикать надо, пока всех нас черти не схарчили!