Одна нога здесь… Книга первая

Любава отошла в сторонку, прислонилась спиной к березе:

– Ну, вот о том давай и поговорим. На воркование времени почти не осталось, на пятки тебе наступают, Вятша. Прямо на пятки!

Яромилыч невесело усмехнулся:

– Да не на пятки, Любаша! На одну только, на ту, которой нет! Зудит треклятая, хотя и без малого полсотни лет как оттяпана! Ведь потому к тебе на поклон и подался, что чуть на стену уже не полез от чесотки этой. Разумею, что знак какой-то, а понять его не могу. И избавиться не знаю как!

Любава с каким-то особым прищуром глянула на дедову деревянную ногу, и даже не на нее, а как будто сквозь. Потом сморгнула и посмотрела уже обычно.

– Да, тут ты прав. Знак это. Чутье твое предупредить пытается, что охота за тобой началась. Ну, дак чего. Можно, наверное, тебя от чесотки теперь избавить, ты ж теперь предупрежден. Смотри за моей рукой.

Одна поставила правую ладонь против его глаз и стала поваживать ею. Яромилыч честно старался следить за движениями, но вскоре утомился, ощущая, что глаза закрываются сами собой. «Я не сплю, – говорил он сам себе. – Я просто не в силах спать, после всего случившегося. Я…»

– Вятша, не спи! – резко прозвучало над ухом.

Дед дернулся всем телом и, даже, кажется, всхрапнул. Оказалось, что он всё ж таки умудрился задремать прямо на ногах, словно конь в стойле. Яромилыч встрепенулся, повел плечми, и только тут до него дошло, что зуд пропал совершенно! «Не чешется!» – хотел было заорать он во все горло, но холодный палец Любавы спешно лег ему на уста.

– Тише!

– Хорошо! – прошептал Яромилыч, – Я ведь тебе не рассказал, что там у тебя в избе твориться. Представляешь, пол у тебя кочками пошел, вздыбился весь, как живой, а постель обернулась…

– Вятша, – перебила она скороговорку деда, – я попросила не кричать громко, а ты совсем уж на шепот перешел.

– А, ладно. – Яромилыч снова заговорил обычным голосом, – Постель, говорю, превратилась в какую-то жуткую пасть, стол обзавелся дюжиной новых ног и принялся бегать, а лавки…

Даже при лунном свете было заметно, как побледнела ведьма.

– Значит, оживление всё же случилось, когда ты был там!

– Я ничего не трогал, как ты и написала, – спешно заверил её дед. – Ну, кроме самой записки. Но когда береста загорелась, то я обронил её на пол и тут всё началось! И вообще, что это было? Какое ещё оживление?

– Кто-то наложил на мой дом заклятье, когда все вещи перестают быть тем, чем являются, а становятся чем-то иным, как бы живым. Но у них нет души, а значит, нет и желаний, и они бездумно исполняют волю того, кто совершил оживлением – так называется это колдовство. Очень могучее старое заклятье. Чтобы уничтожить его, требуется не только знать, как оно было сотворено, но ещё и обладать просто неимоверной силой. Я знаю тех, кому по силам наложить такое проклятье на вещь, но не знаю никого, кто смог бы его снять. Я бы не смогла, это точно. Сгорела бы. Да и то, это с одной только вещицей какой-нибудь, а тут – весь дом сразу! Кому по силам такое?!

– Мне другое непонятно, – молвил дед, – зачем в твоем жилище этакое безобразие устраивать было, коли куда проще тоже самое в моем доме сделать? Мне и идти бы никуда не пришлось. Ночью бы сцапали и всех делов!

– Это как раз не загадка вовсе. Я уже думала над этим, – вздохнула ведьма. – Дом-то не простой у меня был, а ведьмачий. Прапрабабка моя ещё в нем ворожила, потом бабушка всю жизнь колдовством промышляла, да ещё и я немало лет. Так что всякого избушка повидала, колдовской силой там даже стены пропитались. Вот и вышло боком… Сила на силу отозвалась, да колдовство на колдовство наложилось. Проще простого… Всяких оберегов в доме полным полно было – от порчи, от лихого да от завистливо глаза, от мора идучего да напущенного, от морока, даже от воров – хотя какой дурень к ведьме красть полезет? – от всего, в общем. Вот только против оживления ничего не имелось, потому как прежде не слыхано было, чтоб целыми домами оживляли!

– Все равно, это ж мороки сколько – дом оживить со всем, что в нем есть! – Яромилыч продолжал недоумевать. – Одну вещь заколдовали бы, какая позлей да поопасней, и довольно.

– А кто ж его знает, какая опасней? Ведь и на тебя, наверное, не все в доме набросились. – Старик согласно кивнул головой. – Выходит, что всю избу сразу оживить надежней будет. Что-нибудь да и кинулось зверем… Да и то, на тебя и избы мало оказалось! Ведь смог спастись-то!

– Тоже верно! – довольно кивнул Яромилыч.

– Представляешь, Вятша, я почувствовала, что изба словно превратилась в чудовище, поджидающее свою добычу. Как будто зверем стала каким-то! Стоит тронуть внутри хоть что-нибудь, и этот зверь оживёт, перестанет прикидываться вещами и набросится. Когда это случилось, я была снаружи, вышла да тотчас обратно собиралась зайти… И тут почуяла! Мой дом уже мне не принадлежит, и я не могу зайти внутрь. Не хочу даже! И куда бедной ведьме было податься? Помощи моей, когда кому надо, всяк ищет, матушкой родной зовет, но чтоб в гости принять, так ни одна живая душа не согласна. Как же – ведьма! Вот и пришлось из городу пойти прочь. Думала, в лесу поживу пока, нам, ведьмам, он как дом родной, а заодно решила погадать – там по пути перекрёсток трех дорог имеется, самое доброе место для ворожбы. Умом-то пораскинула и понятно стало, что всё это проделано не ради меня, – меня можно было бы поймать как раз тогда, когда я была в доме, – а против кого-то ещё, кто вскоре должен был бы ко мне пожаловать. Так что погадала я, поворожила немного, и с удивлением узнала, что ожидать следует тебя. – Она перевела дух. – Всегда знала, что мы снова встретимся, хотя предположить такое мне бы и в голову не пришло!

Она смущённо примолкла, переглянувшись с зардевшимся Яромилычем.

– Хотела поспешить к тебе домой, или по пути перехватить, да времени на то, как оказалось, не было уж – ты вот-вот ко мне в избу пожаловать должен был. Тогда я и наколдовала так, чтобы моя записка появилась, когда ты зайдешь в дом, но не сразу, а немного позже. Так, чтобы ты её появление заметил да подобрал. Не знала только, где лучше встретиться, и решила, пусть будет у Кривой Березы. От перекрестка до нее рукой подать было, да и место тебе знакомое. А на бересту слово огневое сказала, чтобы сгорела она, когда ты её прочитаешь. Это для того, что бы никто не выведал про наши планы. Ты уж прости, не сообразила, что огонь ту тварь разозлит, и она сама на тебя кинется…

Яромилыч слушал и кивал. Что ж, тут все понятно. Но кто наступает ему на пятки? Зачем на него объявили охоту? Кто, всё-таки, затеял это хреново оживление? Именно это он и спросил у ведьмы. Любава не знала.

– Видишь ли, Вятша, я ведьма, а не ясновидящая. Так глубоко на бобах мне угадать никак невозможно. Но ворожить – ворожила, и то, что узнать смогла, расскажу.

– Кому и зачем ты сдался – ведать не ведаю, но только впутался ты, Вятша во что-то страшное, где силы замешаны очень могучие. О том несложно догадаться, если принять в расчет хотя бы заклятие, чтобы мой дом превратился в ловушку.

Яромилыч возмущено фыркнул:

– Да ни во что я не вляпывался! Жил себе, никого не трогал!

– Ну, раз не сам ты в это влез, значит, так обстоятельства сложились. Чую, затевается что-то такое, что всему миру жарко может стать! И начало здесь, у нас… Дом мой, что ожил да тебя пожрать хотел, это только первая ласточка, потом, как видится мне, будет много других бед на твою головушку. Какие они будут, как и когда – одни лишь Боги ведают! Знаю ещё одно – надо тебе лестниц приставных стеречься. На бобах когда ворожила, выходило, что лестница тебе – опасный знак. Вот. А другие напасти, кто ж их сосчитать может… – Она задумалась. – Зуд у тебя ведь не случайно появился, думаю, что и дальше, когда опасность грозить будет, снова чесаться начнет. Ты к этой примете прислушивайся. Ну, а я тебе не только советом, но ещё и делом помогу. На-ка вот.

Она стянула через голову что-то, висящее на кожаном шнуре. В лунном свете вещица блеснула одним боком. Оберега из зеленоватого стекла. Постойте-ка! Старик уже открыл, было, рот, чтобы спросить, но Любава, вешая шнурок ему на шею, кивнула головой:

– Да, да. Бабкина обережка. Мне её отдала перед кончиной, сказала, что ценнее у нее всё равно ничего нет. Так-то она сама по себе ничем не помогает, но бабуля говорила, что сработает она лишь один раз – когда беда нагрянет такая, что до гибели останется лишь миг. Вот в этот миг и надо успеть расколоть стекло о твердое, тут оберег себя и покажет.

– Эх, мне бы его надысь! – проворчал Яромилыч. – В доме-то у тебя я как раз был на волосок от смерти!

– Нет, Вятша, коли сумел сам от такой лихоманки отпереться, то, значит, оберег для другого понадобится. Для настоящей беды! Ладно, дальше слушай. Что будет впереди, не знаю, не ведаю, однако же знаю другое – надлежит тебе поспешить в Синебугорск. Всё на него указывает. Там всё разрешиться должно… Но что да как? – не знаю того. Поспешить же тебе нужно немедля, уже сегодня, если не прямо сейчас.

– Ну, что ж за спешка такая? – Удивился Яромилыч. – Не могу ж я прямо вот так идти, бросив дом, не попрощавшись ни с кем. Ну и потом… – он призадумался, решая, сказать или нет – и решил, что смолчит даже сейчас, – ты ведь знаешь, после того случая, ну, с ногой, я как-то вообще зарёкся из Зибуней куда-либо выбираться.

– Сейчас такое время настало, когда твои старые зароки больше не действуют, – не согласилась Любава. – Либо ты, либо тебя.

– И обязательно в этот Семи… тьфу ты, чёрт!.. в Синебугорск шкандыбать? Неужели поближе места не нашлось! – продолжал сетовать Яромилыч. – Я ведь когда странствовал, так даже издалека стольного города не видал! Это ж вообще за тридевять земель от нас.

– Знаки говорят, что путь твой – туда.

– Хорошо, туда, значит туда. Но все же надо бы домой воротиться, в путь собраться, всё подготовить. Чай не на один день ухожу! Сказать соседям, чтоб за избой присматривали. Ну, ещё в храм загляну, Велесу-Батюшке поклонюсь перед дорожкой. Ведь, может, и не ворочусь уже назад, так хоть попрощаюсь.

Ведьма метнула себе под ноги пригоршню бобов, присела и стала разглядывать, что выпало.

– Ну, что ж, тоже верно… – согласилась он. – Вижу, что есть малость времени, можно и домой заскочить. А в храм заходить даже не думай! Придёт время – войдёшь в истинный храм Велеса. И запомни – с собой из дому возьми только три вещи, в которых ты больше всего нуждаться будешь. Только три, не больше! И постарайся управиться со всем как можно быстрей.

Старик согласно кивал головой, удивляясь самому себе, как он вообще согласился на такое?! Это он-то, дед с одной ногой, зарекшийся до конца жизни покидать стены родного города?! Да-а, видать и впрямь последние времена приходят…

– Хорошо, Любавушка. Как ты сказала, так всё и сделаю. Доберусь до этого Синебугорска, все там разузнаю. Разберусь, а потом сразу назад. Ведь, не поговорили ж мы совсем. Про нас-то…

Любава понурила голову, гордые плечи поникли.

– Ты, Вятша, главное вернись целый, здоровый. Я тебя ждать буду…

Яромилыч спохватился:

– Ага, ждать! Где ждать-то будешь? У тебя ж в избе страшилище завелось! Может в мой домишко переберешься пока?

– Нет, в твою, Вятшенька, хату не пойду я. Сам меня туда введешь, когда назад воротишься. По обычаю. Если не передумаешь… А я пока схоронюсь, благо, ведьме всегда местечко, укромное от глаза людского, где-нибудь да и найдется. В лесу поживу. Буду оттуда за тобой пытаться присматривать. Если смогу, так может и уберегу от чего.

– В каком лесу, Любаша?! Вокруг Зибуней в лесах лихие люди орудуют ватагами, главный у них там этот, как же… Богдашка Лесовик.