Выживший. Первый секретарь Грибоедова

9 декабря в ставку Ермолова прибыл фельдъегерь Якунин с официальным известием о смерти императора. В тот же день наместник Кавказа Ермолов, его штаб, все войско, все казаки, бывшие в то время в станице Екатериноградской, присягнули на верность великому князю Константину Павловичу, законному наследнику российского престола.

12 декабря в письме к Жандру Грибоедов обронил фразу: «Какое у вас движение в Петербурге!!» Скорее всего, знал устав тайного общества: один из главных параграфов этого мятежного документа обязывал своих членов поднять вооруженное восстание в момент смены императоров на престоле.

О Российской империи

Все, что есть в России великого и нелепого, все, чем необычаен для мира русский народ, и сколь удобно сиделось на престоле православного Белого царства – немцам, явлено было самим себе и Господу Богу нашему 14 декабря 1825 года на Сенатской площади Петрова града.

Безмолвное стояние солдат, названное восстанием, длилось несколько часов и было увенчано пальбою пушек, визгом картечи. 14 декабря 1825 года – день вечного позора всех институтов власти и общества имперской самодержавной России Петра Великого.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна и великие князья Николай, Михаил и живший в Варшаве старший из братьев Константин, по-немецки щепетильно исполнив букву закона, за полторы недели междуцарствия устроили в России хаос, столь желанный офицерам-заговорщикам, возмечтавшим об искоренении в Отечестве самодержавия и крепостного права.

Утром 14 декабря – в день, скоропалительно назначенный для присяги теперь уже великому князю Николаю, – офицеры-крепостники вывели солдат из крепостных крестьян, обреченных на двадцать лет солдатчины, вывели на государственную Сенатскую площадь спасать от самозваного царя Николая – полки уже присягнули императору Константину – истинную великую государыню Конституцию.

Для помещика, в халате ли он, в мундире, дурить народ – забава, но сами-то офицеры, оглушенные дурманом сверхтайного масонства, наслышанные о европейских и американских свободах, – иные из них, кто постарше, вкусили сладость этих свобод десять лет тому назад, очищая Европу от Наполеона, – тоже ведь были одурачены. А сам Николай разве не жертва своей немецкой точности, когда ждал разрешительной, особливо законной бумаги? Его матушка верила: все от Бога, а Бог оставил в государях Константина, упрямо отрекавшегося от престола.

Как бы ни изощрялись защитники самодержавия в похвалах государям всея России, но история – несмотря на бесчисленные переписывания, перетолковывания – есть совесть народа. Жизнь народа.

Для императоров России крестьяне – сословие подлое, ниже некуда. Ниже некуда и православие самодержцев империи Петра Великого. Православный Петр подменил патриарха Синодом, названным Святейшим синодом, но это было всего лишь министерство при императоре.

Вот только кое-что из духовных деяний великого Петра: убил сына Алексея, вернее, замучил до смерти пытками. Вместо Алексея, русского по крови, на престол взошла немка, венчанная на царство Петром. Власть этот государь всея Руси, возвеличивший себя титулом императора, обрел кровавым переворотом. Красная площадь воистину красная: полита кровью нескольких тысяч стрельцов под топором Петра. Его дочь Елизавета, наполовину немка, тоже устроила переворот, захватывая престол. Шестимесячного государя Ивана Антоновича, взошедшего на престол в два месяца, отправили в тюрьму. Его убила великая Екатерина. У нее на совести смерть двух государей. Венчалась на царство сия государыня, задушив мужа – императора Петра Третьего. Внук императрицы, Александр Первый, ради престола согласился на свержение отца. Император Павел Петрович зверски замучен русскими офицерами у себя в покоях. Николай Первый, вступая на престол, расстрелял картечью солдат, безмолвно ожидавших приказов командиров.

Что же до Чацких? Офицеры-мятежники, когда запахло порохом, испарились с Сенатской площади. А солдаты – они ведь лейб-гвардия! – они русские солдаты! На поле Бородина их выкашивала артиллерия Наполеона, но они стояли, смыкая ряды.

Такое вот пятно на совести монархов России, православных полунемцев и немцев…

Уже будучи императором, Николай I 15 декабря писал графу Петру Христиановичу Витгенштейну: «Я вступил на престол с пролитием крови Моих подданных: вы поймете, что во Мне происходить должно, и верно будете жалеть обо всем. – Но тотчас и вспоминал, кто он теперь для России: – Здесь открытия Наши весьма важны, и все почти виновные в Моих руках».

А вот что писал император Николай Павлович архиепископу Московскому Филарету 25 декабря 1825 года: «Мне приятно было получить письмо Ваше от 18-го числа сего месяца, и видеть в нем изъявление чувств преданности Вашей и усердие, по случаю восшествия Моего на прародительский престол, о благословении на начинающееся царствование Мое. Примите благодарность Мою за сие, равно как и за доставленное мне описание открытия, хранящегося в Успенском Соборе акта в Бозе почившего императора, любезнейшего брата Моего. Достоинства Ваши были Мне известны, но при сем случае явили Вы новые доводы ревности и приверженности в Вашей к Отечеству и Мне. В воздаяния за оные, всемилостивейше жалую Вам бриллиантовый крест у сего препровождаемый, для ношения на клобуке.

Пребываю Вам всегда доброжелательный, Николай».

Не Церковь, царь награждал владык за их деяния, ибо Петр власть над Церковью отдал обер-прокурору Синода, стало быть, самому себе. Патриарх – от Бога, обер-прокурор – от царя.

А что же Чацкие? Отвергая заурядную жизнь России, чаще всего плохо зная язык родного народа, всюду и всегда умничающие, – Чацкие, подпирая колонны бальных залов в поместьях Лариных, Скалозубов, Молчалиных, изображали смертную скуку. Им были смешны и ненавистны игравшие в Европу простаки-помещики. Но они не знали, куда девать себя среди скопища шедевров Ватикана. Превозмогали сон на лекциях Гегеля в Йене. Морщились под ударами Большого Бена. И как проклятые тащились в Лувр к бессовестной Джоконде, взирать на ее улыбку.

Ладно бы герой комедии, Александр Андреевич, но сам творец Чацкого изнемогал от скуки дипломатической службы, от дикости жизни Кавказа, и это – глядя на Эльбрус, на бушующие в расселинах гор громокипящие реки, на сакли, на горцев… Доброе слово у Грибоедова нашлось для одних чеченцев:

Наши – камни, наши – кручи?
Русь! зачем воюешь ты
Вековые высоты?
…
Юных пленниц приумножим
И кади?ям, людям Божьим,
Красных отроков дадим.
…
Делим женам ожерелье.
Вот обломки хрусталя!..

Должно быть, из Гусь-Хрустального, где хозяин Иван Сергеевич Мальцов, или из Дятькова, от владельца заводов дяди Ивана Сергеевича – Ивана Акимовича.

Судьба

Семнадцатого декабря 1825 года утвержден высочайше Тайный комитет для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества.

Аресты, допросы…

23 декабря князь Сергей Петрович Трубецкой, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, показал следственному комитету: «Я знаю только из слов Рылеева, что он принял в члены Грибоедова, который состоит при генерале Ермолове. Он был летом в Киеве, но там не являл себя за члена».

26 декабря, после слушания письменных ответов Рылеева, и допросов братьев Бестужевых, следственный комитет постановил взять под арест восьмерых мятежников, и среди них Нарышкина, Капниста, Грибоедова, Завалишина.

На следующий день постановление об аресте мятежников утвердил подписью сам император.

А вот мятежный Грибоедов, не ведая о своем мятеже, в день рождения, 4 января 1826 года, находясь в свите Ермолова, готовился к присяге императору Николаю I. Для присяги построены были офицеры первого батальона Ширванского полка и казаки. И тут вдруг выяснилось: в станице Червленой, где размещалась ставка генерала Ермолова, нет священника. Священник был у казаков, но казаки – старообрядцы. С присягой получилась трехдневная заминка. За священником послали в Кизляр, а это двести верст.

Присяга наконец состоялась. Никто знать не знал из присягавших о приказе начальника Главного штаба Дибича, отправленном из Петербурга 2 января: «По воле государя-императора покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство приказать немедленно взять под арест служащего при Вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оное, так и его самого под благонадежным присмотром прямо к его императорскому величеству».

Пока фельдъегерь скакал, Грибоедов жил жизнью армии. 20 января он прибыл с передовым отрядом в крепость Грозный, а 22 января в Грозный примчался фельдъегерь Уклонский с приказом Дибича.

Грибоедова любили и берегли. Ермолов, получив приказание арестовать Александра Сергеевича, прежде всего накормил фельдъегеря ужином, что было естественно: поздний вечер, человек с дороги.

Вот почему в описи бумаг, найденных у Грибоедова, не оказалось писем Бестужева-Марлинского, декабриста и брата декабристов. Писателя и друга. Не значится в описи также писем Кюхельбекера, Бегичева, Жандра.

Осмотр чемоданов Грибоедова в присутствии фельдъегеря Уклонского производили полковник Мищенко и адъютант Ермолова, гвардии поручик Талызин. Нашли: рукопись «Горя от ума» в тетради, Словарь Российской академии, сочинения Державина, «Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа», описание Киево-Печерской лавры, «Краткое описание Киева», народные сербские песни, сербский словарь, старинные малоросские песни, Киевские святцы, «Путешествие по Тавриде М.И. Муравьева-Апостола», книгу на греческом языке.

Квартиру Грибоедов делил с Жихаревым, Шимановским и Сергеем Ермоловым, офицером, родственником генерала. Нашли для арестованного отдельное помещение. На ночь.

Покуда автор «Горя от ума» и фельдъегерь были в дороге, в Петербурге шли допросы. У Артамона Муравьева спрашивали: с чего это он, приехав к Бестужеву, у которого в это время был Грибоедов, так нетерпеливо желал о свидании последнего с Сергеем Муравьевым? «Желание было родственное, – отвечал Артамон. – Мой брат особенно умный человек. Узнавши, что Грибоедов остается в Киеве, я хотел ему доставить удовольствие от такой встречи».

Уже через день Сергей Муравьев, декабрист, письменно свидетельствовал: «Познакомился с Грибоедовым в Киеве, об обществе ни слова не было говорено между нами. Он – не наш член».

В Москве Уклонский и Грибоедов ночевали в доме Дмитрия Никитовича Бегичева, друга Александра Сергеевича по службе в Иркутском полку. Квартира у него была в Староконюшенном переулке.

На другой день, 9 февраля, они были уже в Твери. Остановились у сестры Уклонского. В доме было фортепиано, и Грибоедов несколько часов сряду играл.

Сиделец Главной Гауптвахты

Вечером 11 февраля, в четверг, коллежского асессорора Александра Сергеевича Грибоедова фельдъегерь Уклонский доставил в Зимний дворец. Для содержания под арестом автора «Горя от ума» нашлось место на гауптвахте Главного штаба. 12 февраля первый допрос. Вопросы задавал член следственного комитета генерал-адъютант Левашов.

Принадлежность к тайному обществу Грибоедов отрицал решительно, но подтвердил свое знакомство с Бестужевым-Марлинским, Рылеевым, Оболенским, Одоевским, Кюхельбекером.

Отважно признал: «В разговорах их я видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие. Осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрения, и почему оное на меня пало, истолковать не могу».

А сомнения у следственного комитета были. Трубецкой считал Грибоедова членом тайного общества со слов Рылеева. Рылеев сказал об авторе «Горя от ума»: «Он наш» – однако на допросах отверг принадлежность Грибоедова к обществу. Приписывали Бестужеву, будто он принял Грибоедова в Южное общество, но тот письменно заявил: не принимал. «Во-первых, потому, что он меня старее и умнее, а во-вторых, потому, что не желал подвергать опасности такой талант, в чем и Рылеев был согласен».

Компания сидельцев на главной гауптвахте собралась солидная: генерал-майор Кальм, отставной польский генерал Ходкевич, гвардии капитан Синявин – сын адмирала, полковники Любимов и Граббе, отставной майор князь Шаховской, губернский предводитель князь Баратаев, лейтенант Завалишин, отставной поручик Тучков, полковник Сергей Илларионович Алексеев, освобожденный из-под стражи уже в феврале.

В понедельник, 15 февраля, Грибоедов подал прошение на высочайшее имя об освобождении из-под ареста. Не зная за собой вины, просил освободить или поставить лицом к лицу с обвинителями. Начальник Главного штаба Дибич на прошении написал карандашом: «Объявить, что таким тоном не пишут Государю, и что он будет допрошен».