Растаяла молодость лужею мокрого грязного снега,
ненастные дни убивали, сжирали, подобно червям,
пронизывал холод могильный меня на осеннем
ночлеге,
средь трупов я сам полутрупом бродил по осенним
полям...
Ковальский – его разорвала граната. Игначек —
три пули в паху... у Марциняка – тот же удел.
Я вижу его пред глазами – он стонет и плачет
и просит воды... О, как он при этом глядел!
Мой брат, я тебя напою. Для тебя есть вода еще
в фляжке...
Как мне тяжело было маршем походным брести —
не знаю, затем ли, что сердце томило так тяжко,
затем ли, что двести патронов с собой полагалось
нести...
О, пусть это небо раздавит меня, уничтожит,
но я перед ним не согнусь, закричу, вызывая на бой:
– Артиллерия черная, ты еще выстрелить можешь
и солнцем промчаться слепым над землей неживой.
Ну что же, плесни в меня смертоносною лавой огня,
сверкни траекторией радуг, чтоб лег бездыханным
трупом,
пучина бездонная пусть навеки поглотит меня,
вместе с сердцем – надтреснутым, юным и глупым.
Soldat inconnu[2 - Неизвестный солдат (фр.).]
Был я простым солдатом.
Стало ненужным имя.
Труп, у могилы взятый,
придавлен я мостовыми.
На грудь мне швырнули знамёна,
чтоб не видеть следа от пули.
Лежу я, гранитом стесненный,
твердым булыжником улиц.
Грудь сапогами топтали
солдаты полков несметных:
«Победа!» – в угаре кричали,
проходили и удивлялись смерти...
Стойте, замрите на марше!
Нет победителей, братцы!
Снимите с груди моей тяжесть:
Триумфальную арку и Францию!
Не хочу я быть ее сыном —
она, крови напившись, ликует.
Я пойду на нее с карабином,
в сердце ей штык воткну я!
Разбейте ей душу пустую,
кости развейте по ветру —
я приведу вас во Францию иную,
в отчизну любви победной!
Последняя война
I
Точка!
Кончайте с этим без споров!
Довольно кричать: «Ура!..»
Глядите:
плетется армия через город —
та, что сражалась за вас вчера.
Дивитесь?
Мечетесь бестолково?
И никто не знает, что говорят:
то ли что война начинается снова,
то ли что просто готовят парад.
– Мы очень солдатиков любим,
мы им бросаем букеты,
да и государство им платит!
Но эти... в лохмотьях грубых...
Кто же поверит, что это
наши отцы и братья?
Зарыли их
сотнями
в братских могилах,
поплакали —
и дело с концом...
Зачем же явились?
Кто пригласил их?
И кто их опять закопает потом?
Шли
по улицам
батальон за батальоном,
сгнившие,
не лица —