Смерть бывает приятной. Сборник рассказов

Смерть бывает приятной. Сборник рассказов
Владислав Лукьянов

«Смерть бывает приятной» рассказывает о жизни совсем не похожих друг на друга существ и людей. Здесь есть как рассказ о человеке, что путешествует во времени не по собственной воле, пытаясь понять, кем он является, так и история жизни двух собак, пытающихся найти собственное счастье. Но все истории в книге связывает одна тематика – смерть, что витает в воздухе и преследует героев, пытающихся от неё сбежать, или… Смирившихся с ней. Книга содержит нецензурную брань.

Смерть бывает приятной

Сборник рассказов

Владислав Лукьянов

© Владислав Лукьянов, 2020

ISBN 978-5-0051-9614-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вдохните поглубже.
Замерьте пульс.
Вы чувствуете сердцебиение?
Тогда, самое сладкое ещё впереди.

Моя испорченная картина

Я делаю мазок. За ним ещё один, создавая овал на полотне. Третий мазок – появляются ушные раковины, обволакивающие лицо по обе стороны. Четвёртый, красный, что рисует мягкие губы одним неровным штрихом, чуток задевая уже нарисованную, белую щеку, наполнившуюся рыжими метками ярких бликов затмившегося солнца за окном, за которым простирается зелёный, чудной лес, с иногда вылезающими из-под толп деревьев маленькими холмиками, где на вершине одного из них стоит совсем маленький, длинноухий зверёк с мощными, задними лапами, что стали опорой для выпершего носа в синее, опороченное небо не прекращающимся проливным дождём. Пятое дуновение лёгкой руки, и голова покрылась чёрной лозой, достигающей нагих, нежных плеч девушки, чьи глаза вновь налились кровью от горьких слёз, что текут с день ото дня в ожидании счастья, не идущего к ней долгие года, пока её кожа покрывалась старческими морщинами и отслаивалась от девушки, образуя вокруг её старинной комнаты, украшенной картинами прекрасных пейзажей, толстую прослойку серой пыли, обрушившейся январским снегом на цветы, стоящих в горшочках у окон с деревянной каёмкой; на бережно вышитую одежду мастерицами, что висит в закрытых навеки шкафах под замок; на хрустальные стаканы и чаши, передающихся из поколения в поколение именитого дворянского рода Новиков, живущих в здешних горах, далеко в тайге, где ты не найдёшь никакого другого человека, что не является их слугой. И лишь зайцы, совсем редко пробегающие мимо окна Дарьи, дают ей слепую надежду, что отец – отражающийся в дверце окна, служившей юной леди зеркалом – одетый в зажатый натуго кожаный пояс и новомодные дворянские сапоги, открывший в запечатлённом моменте картины заднюю дверь, наконец умрёт от своего не контролируемого питания десятками зайцев, умирающих в поместье каждый день и восполняющих жадное пузо отца, что уже с тяжестью помещалось в распахнутую мощью дверь. Шестой на сегодня мазок – нож, живший раньше лишь в фантазиях художника, опускается на руку шестнадцатилетней девушки, слёзы которой каплями стекают с её подбородка, падая на выжженные предплечья красной кочергой – наказание отца за попытку побега через те древесные, словно толстые пики заборы, что огораживают её от гармонии, царящей в природе. Попытка достичь счастья, приведшая к отчаянию. Седьмое касание натюрморта, и рот отца открылся вновь, испуская горячие слова, что били его дочь ожогами, оставляя на ней всё больше очерков победившей ненависти и зла, что носила корону со златым скипетром, и ходила по огромному дому, наставляя свои приказы в головы людей.

– Я написал картину, – положив кисть в палитру, стоящей на тумбочке, сказал Дмитрий и отошёл на пару шагов назад, отдалившись от им созданного шедевра.

– Наконец ты завершил её, – сказала Светлана, лежавшая позади художника на удобном диване и читающая книгу, иногда поглядывая на деятельность своего мужа. – Долго же ты с ней намучился.

– Месяц ежедневного труда прошёл не зря, – скинув с себя измаравшиеся, белые перчатки, сказал художник и направился к выходу из террасы, окружённой ярким садом, дабы пройтись и подышать свежим воздухом, не наполненным ароматом красок.

– Но ты бы мог закончить её куда быстрее, если бы не делал по семь мазков в день, – сказала лениво Светлана вдогонку Дмитрию, переворачивая страницу книги, которую она увлечённо читала.

– Если бы я рисовал быстрее, она бы не стала столь красива, – выйдя из террасы и пройдя несколько шагов до пруда, окружённого золотым песком, сказал Дмитрий. – Нужна долгая, кропотливая работа, дорогая. Иначе ничего не выйдет.

Присев у берега, Дмитрий принялся наблюдать за видом чистого озерца, по которому слабыми волнами пролетал ветер, освежив заполонённый образами мозг художника новыми мыслями – о спокойствии, умиротворении и гармонии, что несут пролетающие белые лебеди, взмахнув своими крыльями над верхушками дубов и елей на горизонте, над которым, как добрый отец, наблюдает многоликое Солнце, сегодня обагрившееся в жёлтые тона.

– Но всё же, есть, к примеру, Аркадий, что рисует новую картину чуть ли не каждый день, – направляясь из террасы к Дмитрию, говорила Светлана, шествуя неторопливым шагом босыми ногами, через пальцы коих высовывалась не проломлённая трава, которой повезло не быть затоптанной женской стопой.

– У Аркадия своё мировосприятие и свой темп работы. Если может он писать картины каждый день, то я, опробовав его способ, сгорю как щепка за совсем короткий срок, – задумавшимся голосом, отвечал Дмитрий, не спуская глаз с удивительного вида. – Но из-за долговременности моей работы, она и больше оценивается, чем работы Аркадия, что начинают уже повторять самих себя.

– Заметила, он отошёл от абстракций в картинах, и начал писать живопись, – присев рядом с Дмитрием, Светлана обняла свои колени и вместе с мужем принялась наблюдать, иногда воротя своё внимание на лицо художника, что хоть и было малочисленно на эмоции, но по нему возможно читать о чём именно думает Дмитрий сейчас. Если густые брови оказывались опущены своим кончиком чуток вниз, а нос подымался вверх – значит Дмитрий думает о чём-то плохом произошедшем, или же его окутывают сомнения и мрачные мысли. Если же его губы немного приподнимались, а взгляд был пуст, будто он зрит в самое ничто, значит он сейчас погружён в образы, которые, быть может, через несколько месяцев окажутся на холсте, измазанным красками. И совсем редко, настолько, что Светлана видело такое лицо Дмитрия лишь пару раз в жизни, когда его глаза начинали отсвечивать солнце, создавая блики, а щёки наполнялись кровью, будто румянцев в зимний день, Дмитрий оказывался полностью довольным нынешним своим положением, можно сказать, он был счастлив. Именно сейчас Светлана поймала это выражение лица Дмитрия, которому так не подходила краснота на белоснежной коже.

– Видел у него пару картин. Невозможно писать пейзажи природы за один день – вот, что я понял. В его рисунках нет никакой мысли, нет души. Ощущение, что ему дали тысячный заказ, и на сей раз попросили нарисовать чью-то дачу, и как можно правдоподобнее. Оттого и подался в то поле, где и не знает, как правильно сеять семена.

– Не будь столь критичен к нему, Митя. Мне наоборот они вполне понравились. Гладкие волны, нарисованные, по словам очевидцев, отвёрткой его умершего отца, меня обворожили, буду честна.

– Но будем честны тогда до конца – его деревья совсем неказисты, будто рисовал ребёнок, которому дали кисточку и акварель в первые в жизни.

– Да, юному пейзажисту есть куда стремиться, – тихо хохоча, закрывшись ладонью, совсем как леди, сказала Светлана. После чего, они молча принялись наблюдать за уходящим закатом солнца, вместе обнявшись и наблюдая, как листочки постепенно начинают срываться с зелёных деревьев – наступает осенняя пара.

Но за ней, вслед, как левая нога за правой, пришёл и сильный, ночной ливень, когда Дмитрий и Светлана после вместе проведённого вечера сначала на берегу озера, а затем и на крыльце своего двухэтажного дома, обедая только что приготовленным крабом, что решила заказать Светлана, удивив Дмитрия (однако не с лучшего ракурса – краб оказался не вкусным, и, по ощущениям Дмитрия, испортившимся). От громкого удара молнии, Дмитрий резко пробудился, подняв своё сонное тело в молниеносном порыве испуга с двухместной кровати, на правой половине которого лежала Светлана, спя сладким сном.

– Точно, я же оставил картину на улице! – Нервно выкрикнул Дмитрий, и быстро выпрыгнув с кровати, принялся быстро одевать рядом положенные перед сном штаны и рубашку, которую он не стал застёгивать на все пуговицы, чтобы быстрее выбежать на улицу.

Спустившись по деревянной лестнице вниз и отворив дверь, запертую на два замка, Дмитрий выбежал на мокрое крыльцо, а после него, где крыша уже не прикрывала бы голову людей, бил жесточайший дождь бесперебойно, как настроенные и только что произведённые из-под лавки мастера часы высочайшего качества. И в ста метрах от входа, стояла терраса с картиной, направленной к озеру, и, к несчастью творца, дождь оказался горизонтальным и нёсся ударами через всю террасу.

Надев намоченные тапки, оставленные на крыльце, Дмитрий побежал по влажной земле, что местами стала подобна грязи, на которую художник несколько раз чуть не упал от плохой видимости и потери контроля в пространстве под градом дождя. Но он смог добежать до белой террасы, балки которой почернели от воды, а через щели в дощечках на полу можно было заметить, как разноцветная грязь от оттенков палитры Дмитрия стекает вниз, окрашивая преломлённую траву.

Картина оказалась испорчена вся. Цвета, что ещё день назад, своим невероятным сочетанием создавали одну из лучших картин в творчестве Дмитрия, теперь стекали чернотой вниз по холсту, образуя на рамках слякоть и грязь из недавнего шедевра. Но Дмитрий, не успев полностью увидеть всю глубину пагубности ситуации, схватил картину, и опустив её лицевой стороной вниз, к земле, дабы капли не смогли проникнуть, побежал обратно в дом, в котором уже из всех окон светили лампы и диоды.

– Что стряслось? Ты куда выбежал на ночь глядя? – В перевязанном белом халате сказала Светлана, чей голос ещё не пробудился полностью ото сна, но глаза от удивления оказались столь огромны, что Дмитрий даже забыл на мгновение о произошедшем. Однако, быстро опомнившись, начал тараторить, иногда заикаясь и запинаясь с дрожью в голосе – дождь оказался крайне холоден, словно с неба летят сосульки из льда.

– Я забыл картину на террасе, оставив её там, когда мы пошли обратно домой. Вспомнил только сейчас, вот она, смотри. Сильно испачкалась?

Светлана испугалась до ужаса, и по ней самой пробежали мурашки, сделав её кожу перепончатой, как у земноводного. Перед ней пристала картины девушки, вместо глаз у которой оказались две большие, чёрные точки, что закрыли большую часть лица, чёткие границы которого растворились по комнате, оставив следы на высушенных чернотой растениях и сгнивших от наводнения шкафах. И нож, до селе лежащий в руке девушки, расплылся по холсту, но само острие, что сохранило свою напоминающую лезвие форму, оказалось воткнутым в зеркало – единственное не испорченное от дождя место картины – попав отцу в лоб, и красные оттенки, что использовались для изображения солнечных лучей меж загромождающих небо туч, оказались на зеркале, растекаясь по всему телу отца, оставшегося в той же ужасной гримасе, напоминающей о чудовищной сущности домашнего тирана. Картина осталась неизменна в своём посыле, но смысл её изменился, став совсем другим, иным, чуждым Дмитрию, живущему только в ярких образах.

– Картина вся промокла, Митя. Она стала ужасной, – прикрыв руку ладонью теперь не от смеха, сказала Светлана, затем отвернувшись от испугавшего её образа.

Дмитрий, перевернув картину к себе, остался разбит – его творение стало никуда не годным, как ему показалось сначала – теперь она стала лишь набросками клякс и грязи, намалёванных на белый лист. Но, приглядевшись ещё раз, Дмитрий увидел то же, что и Светлана, и увиденное им полотно испугало художника ровно настолько, сколько и поразило своей мрачностью и своеобразной, однако поражающей красотой смерти.

– Теперь она действительно шедевр, – сказал с горящими глазами мокрый Дмитрий, с которого, как с не выжатой тряпки, стекала вода. – Дождь сделал моё лучшее произведение.

Краски

Тьма.

Свет.

Есть ли разница между ними? Свет исходит из темноты, или тьма выплеснулась чёрным шоколадом в белое, кипящее молоко, именуемое Вселенной? Одно я могу сказать точно – они сливаются в друг друга, образуя единый цвет. Люди назвали этот оттенок одновременно чёрного и белого цвета насыщенным словом, которое мне так приятно воспроизводить в звуке – жизнь.

Головокружение и помутнение рассудка одолело головной мозг. Он открыл глаза, и не увидел ничего. Взор был чист и несмотря на блестящее зрение, его окружала пустота. Белое пространство, что не заполнено ничем, кроме воздуха, позволяющим ему дышать, и света, исходящим отовсюду. Нет единого источника, откуда испускаются пронизывающие насквозь лучи, что придают местности ярко-белый цвет. Но он и не мог сказать, что свет выбивается из каждой стороны, окружающей его. Свет есть, для него не нужны никакие условия. Это надо принять, как истину.

Лежа, он упёрся одной рукой сзади своего тела и согнул ноги, положив вторую руку на колено. Медленно поднимаясь, разгибая ноги в коленях, человек чувствовал хруст, доносящийся от каждой кости. Они будто были переломлены и склеены заново неуклюжим методом новобранцем-медиком, попавшим в полевые условия войны, окружённой всполохами земли от артиллерийских снарядов.

Наконец, после мучительного поднятия собственного тела, он сделал свои первые шаги. Ноги его будто тонули в белом пространстве, не обрамлённым твёрдой поверхностью. Он ощущал, словно летит, а ноги болотисто тянет вниз. Шаги же были тверды, и опирались, как на каменную, мощённую дорогу, спроектированную римскими мастерами ещё задолго до рождения человека. Если оно вовсе было.

Первые шаги по дивному миру оказались столь не уверенными, что от нарушения восприятия реальности вокруг себя человек несколько раз упал. Сначала вперёд, будто столкнулся ногой об неувиденный им тротуар. Затем назад, как любой из нас, не увидевший подлую табличку «Осторожно! Мокрый пол!», и решивший пройтись размашистой походкой.

Но затем шаги становились всё смелее. Он начал понимать, как идти, не боясь сделать лишнее движение. Какой бы хаотичной не казалась вокруг него пустота, она тоже имеет свои правила. И человек выучил их.

Шёл он уже не первый час, но ничего не находил. Бесконечная, белая комната, заложником которой оказался именно он, поглощала его в себя всё больше и больше, и с каждой следующей секундой безумие и ярость охватывало человека всё сильнее. Но устав искать выход отсюда, осматриваясь по всем сторонам, человек впервые задумался. А кем он является? Этот вопрос напугал его. Он не смог ответить.

Однако, продолжив ходьбу, углубившись в собственные размышления, он всё же смог наткнуться на нечто. Первое, что он видит, бродя по белой темноте – кран, высотой до его шеи, с которого мелкими снарядами падают несколько капель в секунду, образуя лужицу вокруг, обтекающую железный, выточенный одним из фабричных станков, крепкий корпус.

Нагнув своё лицо и сложив руки в маленькую тарелочку, он набирает воды, прежде прокрутив гладкий маховик с синим, идеально нарисованным кругом на его поверхности. Вода начала течь плотной струёй зеленоватого оттенка. Человек всплёскивает её себе на лицо, заодно открыв и рот – его начинала охватывать жажда. Глаза начинает сильно щипать, а изнутри их будто разрывает. Они горят, обволакивая всё глазное яблоко, словно пожар в деревянном доме посреди ночи. Он начинает кричать. Неистовый вопль вылетает из его горла. Но он понимает, что ни один из его звуков не доносится в пространство – горло начало трещать. Вода, попавшая внутрь его, не проникла в желудок, а осталась в глотке – прямо в середине – и закрепилась там, разжижая тонкие слои мышц и кожи.

Пав на колени от боли, он зажмуривает свои глаза, закрывая их плотно ладонями, начав давить с чудовищной мощью. Но он не чувствовал, что сжимает свои глазницы. Всё перебивала кислотная боль, протекающая с горла до волос на голове, что начинали отмирать и выпадать клочками с него. Глотка разрывается. Боль не утихает.