О(бес)смысленно. 294 месяца

Образ воды как явление процесса находит своё отражение не только в процессе роста всего сущего (тела человека, дерева), но и в течении мысли. Она так же бесцельно и неодолимо точит камень окружающей действительности, которая, ломаясь, откалываясь, дарит нам озарения. Это явление – не «пристраивание» новой комнаты, но пробитие стены между уже существующей и замурованной комнатами. Нельзя попасть в ту область, о существовании которой не подозреваешь. Или можно попасть, но невозможно интерпретировать окружающее, если речь идёт о метафизическом опыте. В общем, если мы будем наблюдательны, окружающая реальность обязательно станет удобной и одарит нас подходящим моментом для перехода в другое бытие. Следи за наклоном рельефа, и никогда не остановишься, но будешь катиться всё мощнее.

***

Что может быть обворожительнее, более томным и загадочным, чем последние майские ночи? Состояние потока, радости, счастья, безвременья. В этом и радость, в этом и грусть этих ночей. Они всегда заканчиваются, лёд сковывает реку, утро отзывается рутиной и обязательствами. Вечная молодость майской ночи краткосрочна, не ухватить. И гениальные мысли приходят, и вдохновение распирает, и работоспособность. Да пусть не закончатся они, пусть я всегда буду молод и свеж, как потёмки проклёвывающегося восхода июня, пусть я так же пахну, так же чарую, так же внушаю надежду и радость в молодые головы полуночников. Ибо не может существовать рациональность и глупость в моменты создания лета, в моменты смерти истории и рождения краткой веры в жизнь.

Солнце, приди!

Июль

А за городом вставали облака…

Размашистые, кучевые, громадной волной вздымающиеся над землёй, отрицающие притяжение, невозможные в своей громадности и невесомости.

Промежутки заполнялись взбесившимися красками чужеземного неба – охра, лимон, черника, перетекающие друг в друга с недоступной человеческой кисти внезапной плавностью.

Наклон строчек деревьев вторил строке горизонта, наклонённой вправо, немного, словно пёс, глядящий с сомнением в твоей способности его заинтересовать.

Ветер ушёл выше, интереснее с ватой, чем с листвой, весь вложил себя в завихрения и сполохи приоткрывающегося неба. Двигает горы, создавая разрывы небесного.

Немота неподвижности, любой наш бег – стояние на месте, что качается под вялотекущими громадами, метаморфозы которых дарят нам месяц, несмелый и влажный от недавнего рождения.

Вечер.

***

Умение складывать буквы в слова и пройденный курс школьной литературы имеют столь же малое отношение к искусству чтения, как умение складывать и вычитать к высшей математике.

***

Я начинаю говорить все более неразборчиво, в итоге меня совсем не понимают.

***

Лето выросло, переросло даже, как метастазы, в город. Самое яркое солнце, закутываясь в песчаные облака, погружает улицы в жёлтую светотьму. Жарко непрямой, удушающей затхлостью. Пыль, смерчиками поднимаясь над печью асфальта, джиннами призывает искать оазисы со льдом и соломинками. Жарко.

Ветер несёт благую весть, не задумываясь о таких мелочах, как чья-то причёска или нервно спохватываемая юбка. Ветер устремляется в воздушный отлив, образовавшийся от приближения армады туч. Тьма крейсеров отливает синевой иного рода, нежели стыдливо сбежавшее за спины кораблей июльское небо, осознавшее свой вклад в эту обжигающую круговерть понедельника. Внутренний конфликт кажется нам в этом параде электрических гигантов, заполонивших верхний ярус нашей жизни, где обычно рисуют святых. Прочищает горло артиллерия, тесты орудий глухим рокотом отзываются внутри рёберной клетки. Так начинался потоп.

Белые невесомости улетают в испуге, пытаются оторваться от туч, борясь с течением, порождённым ими самими, их малодушным отказом противиться солнцу с его диктатом желтизны и пыли. Вода идёт.