Die Kante und das Kind

Городской ветер приятно высушивал лицо, делая тоже самое с душой. Он пришёл в город ради воздуха. Этот городской смрад свободы и раскрепощённости… Несмотря на свой устрашающий вид, свобода в Розеделце была. Здесь же она становилась наглядным примером последствий своего доминирования. Со всех сторон.

Розеделц всё ещё был и мог быть тем местом, где чувствовалась идиллия, истекающая дымом фабрик, как пробитый бензобак бензином. Здесь, он иногда чувствовал себя гораздо лучше, чем в собственных мыслях…

Дитфрид покинул улицу, по которой бродил уже около двух часов и оказался в квартале эмигрантов. Здесь находились крайне презентабельные места жительства, отправляющие мимо проходящего, прямиком в прошлое… Так далеко, насколько позволяет осведомлённость оного.

За исключением шести квартир, расположившихся зигзагом от середины и до конца квартала, все квадратные метры здесь, были выставлены на продажу. Что не имело практического значения, так как маленькие и средние квартирки стоимостью от пятисот тысяч до миллиона евро, не были в ходу у жителей Розеделца. Даже состоятельные граждане, заканчивали свой выбор жилплощади на двух-трёх комнатах в отделанных «муравейниках».

Внешне, «муравейники» были либо крайне современными потомками брутализма, либо что-то среднее между модерном и модернизмом. Чуть реже встречались образцы конструктивизма. Постмодернизм и хай-тек приходился на приближённые к окраинам районы и, собственно, центр города.

Что же до квартала эмигрантов, здесь стиль зависел от количества квадратных метров. Либо кирпичная, либо просто готика. Вокруг квартала же, царил деконструктивизм, как и, собственно, практически везде в городе, за исключением Unterirdischstra?e, где были обычные хрущёвки и за исключением гетто, где дома были построены в стиле северного модерна…

Он углубился в квартал, рассматривая пустеющие квартиры и домики, как ребёнок в зоопарке рассматривает вольер с ягуаром.

Он любил архитектуру. Эта любовь нашла его там же, где и любовь к Норвегии. Нельзя смотреть на Норвежские домики с тихим сердцем. С такой же чистотой были и здешние постройки… Дитфрид прикусил нижнюю губу. Пробудившееся восхищение архитектурой напомнило ему, почему он сюда пришёл.

– Джорг… – едва слышно вырвалось у него.

Когда у Дитфрида возникали проблемы с самым младшим, он уходил сюда. В квартал эмигрантов.

В этот раз, Дитфрид хотел понять, что ему мешает найти точки соприкосновения с увлечениями младшего брата. Энтомология и всасывание всеми фибрами, информации о докембрийском эоне, – пока что, только о нём, – едва-ли имели что-то общее с архитектурой. Будь то архитектура Ура, Вавилона или Кёльна… и тем не менее, при желании, можно было привить друг другу интерес к личным увлечениям. Зачем? Чтобы не воспринимать брата как засидевшегося гостя…

Он повернул. Мысли переключились на другого человека. На Адалрика. У Дитфрида были «целительные» места из-за каждого члена семьи.

Отец, сам того не зная, выгонял Дитфрида в лес. Джорг, в квартал эмигрантов… а вот Адалрик… пока что не навёл Дитфрида на третье место. Не навёл, потому что с ним нельзя было напороться на серьёзные проблемы. Его стоически-индифферентное отношение к жизни поражало, немного бесило и, иногда, слегка пугало.

Припоминая беседу с отцом, в тот день, когда Дитфрид нашёл записную книжку, он пришёл к выводу, что мировоззрение Адалрика стало таким после потрясения в детском доме. Там он узнал от молодой воспитательницы, что его мать была шлюхой и дабы избежать ответственности, она отдала сына в детский дом.

Адалрик родился четырнадцатого января 1999-го года, здесь, в Розеделце. Здесь же его и забрал к себе Матис, как он сам говорил, приняв перед этим свою последнюю дозу героина. Тогда, Адалрику было шесть. Ровно шесть.

Он дошёл до переулка.

«Да уж, что только люди не делают под наркотиками… Но вот Матис как обычно превзошёл всё и вся. Усыновить ребёнка под героином… декаданс во плоти, ебать его…».

Переулок окончился двориком. Такие дворики, Дитфрид помнил из книг Достоевского. Теперь, условный Олесунн стал Санкт-Петербургом.

Здесь было чисто, но пахло смесью строительной краски и настоявшегося алкоголя, вылитого в лужу газолина.

Дитфрид осмотрелся. Как и ожидалось, никого здесь не было и не будет.

«Значит, можно начинать…».

Найдя самый чистый из всех пахучих участков, Дитфрид опустился на асфальт и свернулся калачиком. Не испытывая абсолютно никаких эмоций, он начал слайд-просмотр всплывших по дороге сюда тем и мыслей.

Быстро, рвано и глупо.

8

(Спустя какое-то время, он открыл глаза. Дрёма в здешних местах сделала своё дело, наполнив силами, как физически, так и морально. Всё прошло бы просто идеально… если бы правая часть бедра не изнывала от бесконечных вибраций.).

Дитфрид прищурился и увидел его. В этот раз, трупно-бордовый цвет потемнел, а глаза стали серебристо-коричневыми.

– Или палач или вожак и наставник. – всё тем же машинным голосом, произнесло существо.

Дитфрид затаил дыхание и сконцентрировался на существе и его словах. Здешняя вонь медленно подступала, норовя высосать из глаз всю влагу и плотно заткнуть слёзные канальчики.

– Ты сам себе Бог. Ты можешь стать Богом для них. Ты можешь стать проклятьем для них. Для всех. – существо изогнулось, – Так действуй же!

Шум за пределами дворика становился всё ближе и, как только он достиг барабанной перепонки вплотную, парень дёрнул ногой, как это иногда делает человеческий организм перед засыпанием…

…Существо исчезло.

9

Дитфрид начал очень медленно подниматься. Хоть он и любил эти места, ночевать здесь, не входило в его планы. Как никак, через две недели уже декабрь.

Выйти из переулка оказалось в разы сложнее, чем войти.

Дитфрид, непонятно как, сумел не поддаться желанию прилипнуть к стене и застыть в таком положении до первой оттепели. Аналогично, ему удалось проигнорировать неудачные попытки встать. Оставаться в месте встречи с существом, ему тоже не хотелось.

«Останься. Тут тебе хорошо. Зачем уходить?.. Дома всё равно никакого спокойствия, а здесь хотя бы запах приятный!.. Этот двор может стать жилым в ближайшее время, так что не глупи и как следует насладись одиночеством именно здесь и именно СЕЙЧАС…».

Дитфрид вывалился из переулка как пьяница из кабака. Трилинка не была такой мягкой, как хотелось бы, но по крайней мере, она была чистой… Парень перевернулся на спину и сполз настолько, чтобы бордюр касался шейных позвонков.

«…Рельс здесь нет, а машин и подавно. Можно (не)беспокоиться…».

Дитфрид вынул из кармана мобильник и, насколько позволял замах, бросил его за себя.

«Ты сам себе Бог.»

– Я сам себе Бог.

«Ты можешь стать Богом для них.»

– Я могу стать Богом для них.

«Ты можешь стать проклятьем для них.»

– Я могу стать проклятьем для них.

«Для всех.»

– Для них всех.

«Так действуй же!»

Парень… выдохнул. Он сделал выбор.

10