Стена

– Думаю, да. От него мало что осталось. Это было… страшно.

Она прикоснулась пальцами ко лбу, и сразу отняла руку, будто от раскаленной печи. Резко вздохнула и скрестила руки на груди.

– Он стал совсем на себя не похож. Я даже его не сразу узнал.

– А ты вообще его знал? – проговорила она сдавленным голосом.

Знал ли я его? Не знаю. Мне казалось, что знал. Хотя уверенным я быть не мог.

– Он постоянно пребывал как за какой-то стеной. Отгороженный от мира маской безразличия. Нацепил какой-то шутовской наряд, и думал, что все от этого в восторге.

– Ну, многие были в восторге…

– Неужели нельзя было просто быть собой? – оборвала она меня, яростно сверкнув глазами. – Кто его заставлял? Неужели это так трудно – делать то, что ты на самом деле хочешь? Зачем нужно прятаться?

– Ты хочешь сказать…

– Он был очень ранимым и нежным человеком. В нем было столько… столько чувства, столько невыплеснутых эмоций. Они копились там, у него внутри, годами, может, десятками лет. Почему он не разрешал себе никого полюбить?

– Боялся?

– Боялся?!! – она почти кричала. – Чего боялся? Любить боялся? Жить боялся? Что за чушь! Что же это за жизнь, если ты боишься любить?!! Разве это жизнь, если ты делаешь вид, что мертв?..

Она опустила голову. Слезы текли из ее глаз. Густые ресницы намокли и слиплись. Тени в уголках глаз потекли тонкими ручейками. Она резким движением вытерла их, размазав по щекам, отчего они заблестели.

– Зачем нужно строить вокруг себя эти неодолимые стены?.. Можешь ты мне это сказать?.. Неужели это так необходимо – страдать самому и заставлять страдать других?.. Тех, кто тебя любит?.. Мне ведь от него ничего не нужно было. Ровным счетом ничего. Не нужны никакие его деньги, машины, квартиры… Мне было нужно, чтобы мне просто позволили любить… Просто чтобы он позволил мне его любить. Чтобы перестал причинять мне и себе боль. И все.

Я не знал, что ответить. Буря ее чувств словно сорвала с меня всю одежду, оставив голым на морозном ветру. Я положил локти на стол, оперся на них и опустил голову. Она, всхлипнув, закурила сигарету. Долгое время мы молчали, и эмоции, казалось, свободно вращались в нашем маленьком кругу, перетекая от нее ко мне и возвращаясь обратно. Буря понемногу стихала. Звуки вокруг будто смолкли, только наше шумное дыхание заполняло образовавшийся вакуум.

– Ты любила его?..

Она затянулась, задержала на секунду дыхание и шумно выпустила в сторону струйку синего дыма.

– Я хотела его любить. Очень хотела. Он меня не подпускал. Может, ты и прав – боялся. Так и умер – в страхе.

– Я не понимаю, почему это произошло. Ты говорила, что… предчувствовала это?

– Да. Почему-то мне казалось, что все это в итоге так и закончится.

После того, как Сандер узнал, что Марина умирает, он стал еще более отчужденным, чем раньше. Они продолжали встречаться, но оба понимали, что что-то в их отношениях, и без того невесомых и призрачных, надломилось.

– Я видела, что ему физически тяжело общаться со мной. Он пытался улыбаться, но глаза его были неподвижны, как будто окаменели.

Он стал все чаще пропадать в ночных клубах, а на следующий день страдал от жуткого похмелья. На работе, казалось, он поставил крест: появлялся там два-три раза в неделю, спустя рукава разгребал скопившиеся завалы, а потом снова пропадал.

– Он стал ездить еще быстрее и наглее. Он и раньше-то любил лихачить, а сейчас будто взбесился. Словно жизнь – ни его, ни моя, ни других людей – для него ничего больше не значила.

Его всегдашняя жизнерадостность – может, временами и напускная – теперь уступила место замкнутости и молчаливости. Как будто жизнь совсем ушла из его тела, оставив лишь пустую оболочку. И окаменевшие глаза.

– Он часто говорил о том, что не может больше жить в своей квартире. Что-то там его напрягало. Мерещилось что-то. Кошмары снились. Толком он не рассказывал, ограничиваясь общими фразами. В конце концов, он переехал в какую-то гостиницу. С тех пор я его больше не видела.

Странно это, ты не считаешь? – спросила она, резко взглянув мне в глаза. – Разве это не я должна была быть в депрессии, не я должна была пытаться покончить с собой? А? Будто это он неизлечимо болен, а не я. Что он там себе напридумывал – понятия не имею. Но одно знаю точно – он на себе крест поставил. Вместо меня. Я – не поставила, я – живу, я – еще карабкаюсь, а он – все. Труп. И трупом он стал уже давно.

Да, подумал я. Завещание он написал тогда, когда съехал с квартиры. То есть месяц назад. Ведь на пыльном полу не было ничьих следов. Не долетел же он по воздуху, в конце концов. Что же тогда заставило его ждать еще месяц, если он уже все решил? Или он просто сомневался? Видимо, ответа на эти вопросы мы уже никогда не узнаем. И стоит ли об этом думать? Сандера они не вернут. А нам еще предстояло как-то жить дальше…

И надо было что-то сказать. Я должен был что-то сказать. Я подумал немного, и начал.

– Знаешь, – сказал я, – в северном Китае есть Великая Стена. Ты, должно быть, слышала о ней. Неодолимая, неприступная стена, пролегающая по вершинам бурых гор; построенная давным-давно, мне даже неизвестно точно, зачем и кому понадобилась эта стена, но факт налицо – она стоит и по сей день. Сейчас она, конечно, местами разрушена, но раньше – в свое время – она была непроницаемой. И чтобы проникнуть за нее, надо пройти шесть с половиной тысяч километров, обойти ее кругом, чтобы вернуться в начало, но – уже с другой стороны. Пройдут дни, месяцы, годы, многократно сменят друг друга дожди, солнце и снег, а ты все так же будешь идти вперед, держась Стены и никуда не сворачивая, непреклонный и неодолимый, как сама Стена. Идти, зная, что где-то там – за Стеной – тебя ждут. Ждут, так же, как и ты, преодолевая дождь, ветер, снег и зной, терпеливо и непреклонно. И ни за что не перестанут ждать. Потому что тогда просто все потеряет смысл. И тебе остается только идти. Идти вперед, как бы тяжело подчас это ни было. Как бы ни хотелось свернуть с дороги, остаться где-то здесь, где можно найти хоть какую-то стабильность и постоянство под скудным кровом случайных знакомых. Ты знаешь, что всю жизнь ты жил лишь для того, чтобы идти, и знаешь, что кто-то живет свою жизнь, ожидая, когда же ты придешь. И ты вдыхаешь поглубже воздух свободы, сжимаешь зубы – и идешь дальше. Потому, что так надо. Так должно быть. Неважно, как долго ты будешь идти – тебя все равно всегда будут ждать. Ты можешь останавливаться, чтобы усладить свой взор прекрасным пейзажем, чтобы поесть и провести вечер с людьми, кто по случаю оказался на твоем пути. Ты можешь иной раз заночевать у гостеприимных хозяев, если погода не позволяет тебе спать с небом и звездами. Ты благодаришь их за ночлег, за хлеб и соль, собираешь свои вещи и идешь дальше, оставив для них маленькое местечко в глубине своего сердца.

И однажды ты придешь туда, где кончается Стена. И ты наконец встретишь того, кто ждал тебя все эти годы. Неизвестно, сколько продлится это вожделенное счастье – может день, может год, а может – всю оставшуюся жизнь. Но тогда ты поймешь, что все это было не напрасно. Не напрасно ты прошел свои бесчисленные километры бездонного одиночества. И тогда ты поймешь. Поймешь, что готов идти дальше. Идти, потому что в конце любой дороги есть цель. Мы можем иногда забывать о ней, но от этого цель не исчезает. Цель есть всегда. Однажды ты ее достиг. Однажды ты прошел свою Стену. И ты понимаешь, что готов пройти ее снова и снова, снова и снова совершить свое Великое Путешествие, просто для того, чтобы жить. Пока ты идешь – цель есть.

Сандер потерял цель. Захотел срезать путь – и заблудился. Заблудился, попал в болото, и провалился в него. Болото поглотило его целиком. Мрачное, топкое болото. Он уже никогда не придет туда, где кончается Стена. И никогда не найдет там тебя.

– И я никогда уже не дождусь того, чего всю жизнь ждала…

– Дождешься, если будешь продолжать ждать. Дождешься. Я это знаю. Ты создана, чтобы ждать.

– Я устала… Боже, как я устала, Олег… Я сама уже по уши в болоте, только нос еще над поверхностью, еще судорожно глотает воздух. Это продлится недолго. Ты сам знаешь.

– Я знаю. Ты устала ждать. Но что, если именно в ту минуту, когда ты откажешься от всего, твоя жизнь наконец обретет смысл? Разве не стоит подождать еще немного?

– До бесконечности, что ли?

– Да! До бесконечности! Просто идти вперед, карабкаться, как ты всегда карабкалась, жить так, как ты дожила до сегодняшнего дня! Однажды ты найдешь, ты дождешься. Я это точно знаю.

Она посмотрела на меня полными слез глазами.

– Слишком поздно, Олег. Для меня уже слишком поздно. Мой путь подходит к концу.

Она безнадежно ткнула сигарету в пепельницу. Та дымила еще какое-то время, а потом потухла.

XX

– Ее звали мечтой, он хотел убежать – да, не сумел…

Я сидел на заднем сиденье такси, мчавшем меня в аэропорт. В руке дымилась сигарета. Я задумчиво разглядывал узор ткани на подголовнике переднего кресла. Иного занятия в голову не приходило.

Курить я бросил лет пять назад. Но временами привычка возвращалась. Сейчас как раз был такой день. День, чтобы вспомнить былое. Под усталый голос Земфиры воспоминания сами собой вспыхивали перед глазами яркими картинками голливудского кино. Вот Сандер, в безупречно сидящем смокинге, с наивно распахнутыми глазами, поднимается на сцену актового зала нашей школы, чтобы принять из рук директора аттестат; я стою в зале, среди троих моих ближайших друзей, и аплодирую; у самой сцены стоят его родители, я замечаю, как мать опускает голову и украдкой вытирает слезу. Вот мы отмечаем вместе его отъезд в Москву; нас много, не могу даже сказать сколько – мы пьяные и веселые; тогда никто еще не думал, что он останется там до конца своих дней. И что конец этот настанет так скоро.

– Мне приснилось небо Лондона… В нем приснился долгий поцелуй…

Песня сменилась. Я бросил взгляд вперед – видимо, у водителя играл сборник Земфиры. Необычный водитель. Я посмотрел в зеркальце заднего вида – там отражались только его сосредоточенные глаза, – и вновь принялся за узоры ткани на подголовнике.

Да, Сандер, Лондон, город своей мечты, ты так и не увидел. Не суждено, видать. Все никак время не мог найти. А теперь потерял его насовсем. Больше нет у тебя времени, Сандер – теперь ты принадлежишь вечности. Хотел убежать, да не сумел… Нет, сумел. Ну и что, доволен ты теперь? Ты так и не смог стать довольным жизнью, так довольствуйся же смертью. Пусть земля тебе будет пухом. А мне надо общаться с живыми.

Я приехал чуть раньше – до прилета рейса Астрахань-Москва оставалось еще почти пятнадцать минут. Я сел на свободное кресло неподалеку от выхода, чтобы не пропустить родителей Сандера, и принялся ждать.

* * *