Мой друг Анубис. Книга первая: Limen

Мой друг Анубис. Книга первая: Limen
Владислава Сулина

Весной 1906 года на пароходе, плывшем в Неаполь, прохладным и ясным утром я повстречала Анубиса.Так начинается эта история, в которой всё – ложь.Однако, прежде, чем перелистнуть страницу, я попрошу Вас об одном: верить.

Мой друг Анубис

Книга первая: Limen

Владислава Сулина

© Владислава Сулина, 2023

ISBN 978-5-0060-8369-1 (т. 1)

ISBN 978-5-0060-8370-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мой друг Анубис

Книга 1 Limen

01 По дороге в Неаполь

Весной 1906 года, на пароходе, плывшем в Неаполь, прохладным и ясным утром я повстречала Анубиса.

Он был в светлом жилете поверх белой рубашки с воротничком-стойкой и в немного более тёмных брюках; тёмно-серый пиджак праздно перекинут через плечо. Он стоял, облокотившись о перила и всматривался в размытую линию горизонта.

Небо было холодным и бледным, без единого облачка, дул несильный, но противный ветер. Этот ветер вырвал из моих рук ленточку, которую я теребила нервными пальцами, шагая по палубе, и она унеслась в море, скользнув над самым ухом Анубиса. Он шевельнул им и оглянулся на меня. Его длинная морда выдавалась вперёд, чёрный нос подрагивал, принюхиваясь к модному нынче в Петербурге запаху ландышей, которым я благоухала как цветочная лавка. Для чуткого собачьего носа аромат должен был быть как удар молотом по голове, но я ничего не могла поделать: утром матушка опрокинула на меня полфлакона, не слушая протестов.

Анубис был очень высок, точно такой, как изображали древние египтяне, и строгий английский костюм не мог скрыть древнюю как сама земля силу, исходившую от него. Впрочем, позже я видела Анубиса снова и ничего подобного не замечала: при желании он мог производить впечатление учтивого и обаятельного джентльмена, так что при беседе с ним люди, казалось, напрочь забывали, что говорят с кинокефалом.

Но в тот момент на меня дохнуло жаром барханов, я услышала шипение песка, пересыпаемого ветром, гулявшим по Городу мёртвых, и увидела, как солнце вспыхивает на вершинах пирамид и шакалы рыщут среди могил. Под ногами захлюпала синяя вода великой реки, плеч коснулись длинные стебли камышей…

Боюсь, я остановилась и уставилась самым неприличным образом, поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как поздороваться.

– Доброе утро, синьорина, – произнёс он по-итальянски, вежливо, низким и приятным голосом.

У него не было шляпы, потому что надеть её на эти торчащие вверх, похожие на два острых рога, уши было бы попросту невозможно. Он поклонился, прижав одну руку к сердцу а другую отведя за пояс.

Я не знала итальянского, но за время путешествия на пароходе выучила несколько слов, и уж «доброе утро» и «спасибо» могла повторить. Я поздоровалась в ответ и замялась, не зная, что делать дальше. Сейчас можно было бы спокойно уйти, но я не могла сдвинутся с места: слишком неожиданно в беспорядок мыслей ворвалось это существо. Как можно ожидать встретить его здесь, среди белых шезлонгов, расставленных по палубе для отдыха пассажиров, посреди всего этого праздника, праздности, царивших в просторных залах парохода там, за стеной?.. Да ещё одетого как… а, впрочем, как он должен был быть одет? Расхаживать в набедренной повязке, с золотыми браслетами на руках, с немесом на голове? Вот уж точно чепуха! А что до места: почему бы ему не плыть в Италию? Египет всегда поддерживал тесные контакты с Римом (особенно когда последние захватили первых), да и почему бы Анубису не отправиться в круиз?

Мысли проносились в моей голове стремительно, как лошади на ипподроме, мелькая одна за другой, пока я стояла и продолжала пялиться словно неотёсанная деревенская простушка. Хотя, наверное, деревенская девчонка на моём месте уж точно нашла бы, что сказать. А я молчала.

Видимо, сжалившись надо бедняжкой, он заговорил снова, полуобернувшись к воде, но я не поняла и почти с облегчением покачала головой, решив, что уж теперь-то точно могу уйти.

– Простите, я не говорю по-итальянски. Хорошего утра, сударь.

Кивнув на прощание, я уже собиралась удрать, как вдруг мой собеседник перешёл на русский.

– Я только заметил, что сегодня чудесное утро, – произнёс он, и прибавил: – Хотя ветер, конечно, сильный.

– Да. Да, ветер сильный.

Я повертела в руках коробочку. Неплохо было бы отправить её следом за лентой в воду – пусть утонет. За этим я и вышла на палубу. Пускай опустится на дно, зарастёт кораллами, и над ней станут плавать рыбы и ползать крабы.

Если бы вместе с коробкой можно было также легко выкинуть и всё, что за ней стояло!

Мне вдруг стало тоскливо и одиноко на этой палубе, и я с трудом подавила острый приступ жалости к себе.

– Не знаете, как скоро мы попадём в Неаполь? – спросила я негромко.

Анубис взглянул на горизонт, будто мог увидеть там берег, и снова обернулся ко мне.

– Если погода сохранится, то через три дня.

Ещё три дня. Честно говоря, меня не сильно тянуло в Неаполь, с самого начала вообще не хотелось никуда уезжать. Останься я дома, мы с Коленькой всё ещё были бы вместе. Зачем мне эти города, толкотня на пирсах и вокзалах, душные, тяжёлые от позолоты и дерева залы ресторанов, старые гостиницы с приторно-любезными швейцарами и коридорными? Любезными только благодаря бездонности кошелька моего папы. Старые церкви и замки, галереи с картинами и скульптурами, которые мне не нравились и которые я не понимала. Родители тоже их не понимали, но исправно посещали, чтобы потом сказать «мы были там-то!».

Я вздохнула. Подумала, не завязать ли разговор, но на ум приходили только всякие глупости и казалось, что, наверное, если уж тебе выпал случай побеседовать с египетским богом мёртвых, говорить с ним о погоде, о достопримечательностях побережья или, скажем, обсуждать вечернее представление в главном зале как-то чересчур неуместно. Но не расспрашивать же его о принципах мумификации, в самом деле!

Страдая от собственной глупости, я попыталась придать голосу лёгкости и веселья, чтобы попрощаться достойно. Так и не поняв, получилось или нет, всё-таки ушла, обменявшись с Анубисом короткими поклонами. Он был само воплощение сдержанности. Вот бы мне такое самообладание! Хотя, дело опыта, наверное: всё-таки у него в распоряжении было несколько тысяч лет, чтобы выправить характер, а у меня – только семнадцать, большую часть которых я провела очень бездарно.

Отойдя в сторону и убедившись, что бог смерти не видит меня, я размахнулась и всё-таки зашвырнула коробку с письмами подальше. Океан равнодушно принял подношение, слизнув его волной, похожей на стальной холм. Вот и всё, конец моей любви. Она закончилась вместе с последним письмом от Коленьки, в котором он говорил, что, конечно, любит меня, но не может ждать, пока я вернусь, что у него есть обязательства, долг перед «Родиной, захлёбывающейся в крови своих детей», что я и сама устану писать ему, что встречу, или уже встретила, какого-нибудь молодого итальянца и обо всём забуду, что у меня слишком строгий отец, что он желает мне счастья и ещё много всякой ерунды на три страницы.

Сперва я бросилась писать ответ, уже прикидывая, как отправить письмо с берега, или прямо отсюда, чтобы пароход повёз конверт назад, сразу, как отчалит. Но, посидев и подумав, сотни раз прокрутив в голове все объяснения воображаемому Николаю, я поняла, что письма он не ждёт. Его упрёки были глупы, его объяснения – натянуты. Откуда мне хватило ума понять, что таким вот неумелым способом мой любимый пытался выйти из положения достойно, чтобы сохранить себя хотя бы в своих глазах? Пройдёт немного времени и он сам поверит в то, что писал, и будет считать себя таким, как представил на этих страницах: благородным человеком, готовым посвятить себя служению другим и потому вынужденным отказаться от взбалмошной возлюбленной, недостойной его высоких идеалов. Это меня злило больше всего: что ему не хватило порядочности написать, как есть, просто признаться, что разлюбил. Я видела страх, который прятался за чёрными буквами, нестройными рядами строчек забиравшимися вверх.

Если рассказать отцу, он, может быть, надавит на нужных людей, заставит его жениться. Но я помалкивала, отлично понимая, что после такого признания сидеть мне дома до Второго пришествия. Матушка часто говорила, что невинность – сокровище, которое следует беречь, что честь мужчины можно отмыть, хотя бы и кровью, а честь девушки теряется безвозвратно. Но Коленька готовился стать офицером, он постесняется рассказывать о том, что соблазнил меня, это я понимала с отстранённой, холодной расчётливостью. Я не та победа, которой почётно хвастаться.

Мои письма, он, наверное, сожжёт. Его – почили в океане. Пусть на том всё и завершится.

Всё-таки я была глупым ребёнком, меня куда больше занимали собственные страдания, чем то, что происходило вокруг. Дома говорили о стачках в Риге, о забастовках на заводах по всей стране, а я прятала на груди письма от Николая и писала в дневнике плохие стихи про страдания и смерть. Что происходит нечто действительно страшное и серьёзное, я осознала только когда в январе прошлого года сообщили об убийстве великого князя. Но даже это не смогло выдернуть меня из грёз и фантазий.

Я ведь верила, что мне повезло так, как мало кому везёт: встретить того самого, единственного.

Люди покидали столицу и страну, ехали в Берлин, а иные дальше, в Париж, где, по слухам, было много наших эмигрантов. Партнёр отца, немец, перебравшийся в Россию со всей семьёй и проживший здесь семь лет, продал свою часть дела и уехал, поскольку боялся грядущих волнений. Отец считал, что всё успокоится, но отговаривать его не стал – он сам и выкупил его долю, и очень радовался удачной сделке, хотя и истратил больше, чем мог себе позволить. Но герр Майер торопился покинуть нашу негостеприимную страну и не слишком торговался. Упускать такой случай никак было нельзя.

Дела, в общем, шли хорошо, именно поэтому отец затеял поездку. Он фыркал и полногласно осуждал всех, кто бежал за границу в страхе перед волнениями, охватившими нашу несчастную державу, но всё-таки и он убегал. Так поступали многие, уезжали и с трепетом ждали развязки, кто-то даже закрывал дела и вывозил свои капиталы, опасаясь, что банки не устоят. Отец считал, что правительство сумеет справиться, закрывать дело он и не думал, тем более, что дело шло в гору. У него был открыт кредит в берлинском банке и имелось достаточно денег, чтобы мы могли отправиться в путешествие на полгода. Он постоянно поддерживал связь со своими управляющими через телеграф, оставаясь в курсе событий, внимательно читал газеты и отчёты, которые пересылали ему на заранее оговоренные адреса до востребования.

Я радовалась поездке, хотя сердце разрывалось от разлуки с Николаем. Погромы и взрывы не трогали меня, весь этот хаос должен был так или иначе устояться. Пока мама пила успокоительные капли, а папа листал газеты, мусоля крепкими зубами кончик сигары, я воображала себя стойкой героиней романа, томящейся в разлуке, упиваясь своей ролью. Пока не получила письмо. И словно меня окатили ушатом ледяной воды.

О, разумеется, я прорыдала всю ночь, а рано утром бросилась на палубу, чтобы выбросить его письма, хоть и понимала, что жест этот очень театрален. Поэтому и не хотела попадаться кому-нибудь на глаза. И вот, пожалуйста, встретила не кого-нибудь, а бога смерти.

Но на «Орионе» было много интересной публики: известный боксёр, знаменитый художник – экстравагантный и претенциозный, наследник трона какой-то маленькой страны, которую не каждый мог вспомнить с первого раза, сказочно богатый и дьявольски привлекательный граф… На их фоне бог мёртвых, державшийся незаметно, сдержанный и нелюдимый, даже проигрывал. За всё время путешествия я и не слышала о нём, но, возможно, он сел на пароход на последней остановке. Я также никогда не видела его в зале, где пассажиры собирались каждый день на ужин, однако дело было, наверное, всё в той же загадочной неприметности (хотя как можно не замечать человека с собачьей головой?), потому что в тот же вечер, после утреней встречи, я увидела Анубиса сидящим за угловым столиком, в тени колонны и карликовой пальмы.

Этажи парохода горели огнями, со стороны моря он, должно быть, был похож на сказочный дворец. И весь этот дворец был набит людьми, больше половины которых составляла прислуга: горничные, матросы, повара, посудомойки, официанты, уборщики, музыканты, метрдотели, кочегары, механики и ещё тьма самого разного народа, и всё это множество с раннего утра и до глубокой ночи суетилось, носилось по коридорам и лестницам, чтобы предугадать каждое желание и удовлетворить любую нужду. За стеной качался океан, он гудел и ревел, и наш пароходик был ничтожной щепкой в его ладонях. Если бы бога мёртвых заметили, то, наверное, забеспокоились бы, но на него почти не обращали внимания.

Он сидел за своим столиком, его шею стягивал чёрный платок, он был одет в чёрный фрак, и на его запястьях поблёскивали маленькие золотые запонки. Анубис пил шампанское из бокала с широкой и плоской чашкой, на столе перед ним дымилась в хрустальной пепельнице папироса. Тени, казалось, нарочно сгущались вокруг него.

В воздухе плавали ароматы ликёров, дорогих сигар и духов. От меня всё ещё несло этими проклятыми ландышами, но я почти не чувствовала их, привыкнув. Очень не хотелось сидеть тут, но и возвращаться одной в каюту – тоже. Я боялась, что снова начну жалеть себя и разревусь, да о ком? Об этом трусе, не сумевшем честно признаться, что разлюбил, и вместо правды нагородившего горы вранья, оскорблявшего меня ещё сильнее, будто я так глупа, что могла поверить в его невразумительные объяснения!