Без циркуляра

Без циркуляра
Влас Михайлович Дорошевич

«Скончался А. Г. Кашкадамов.

Это имя вызывает у меня далекое-далекое воспоминание. И не рассказать его было бы неблагодарностью к покойному.

Это было очень давно…»

Влас Михайлович Дорошевич

Без циркуляра

* * *

Скончался А. Г. Кашкадамов.

Это имя вызывает у меня далекое-далекое воспоминание. И не рассказать его было бы неблагодарностью к покойному.

Это было очень давно.

А.Г. Кашкадамов был тогда инспектором 4-й московской гимназии, а ваш покорнейший слуга – вихрастым семилетним мальчуганом, который только что «блестяще» сдал экзамен в приготовительный класс.

Я «отлично» решил задачу «на яблоки»:

– У одного мальчика было пять яблок, два он съел. Спрашивается, сколько у него осталось?

Наставил в диктанте в меру буквы «ять» и не смешал Каина с Авелем.

И вот мы стояли с матушкой в актовом зале, перед бесконечным столом, покрытым зеленым сукном, и ждали решения нашей участи.

За страшным советским столом сидели двое.

Г-н директор, бритый господин в золотых очках, с лицом не министра, – председателя комитета министров.

И полный, с седоватыми баками-котлетами инспектор Кашкадамов. Директор презрительно тряс в руке мое метрическое свидетельство, смотрел на мою матушку негодующе поверх очков и выговаривал гневно и раздельно:

– Вы позволяете себе, сударыня, понапрасну утруждать преподавателей и начальство. Вы приводите экзаменовать вашего сына…

Он даже глазом не повел на меня, словно меня не было.

– …Когда ему от роду всего семь лет.

– Через пять месяцев будет восемь, господин директор! Мальчик готов. Матушка плакала.

Я вырос в средней русской семье, которые как огня боятся начальства и объяснения с начальством считают одним из самых больших несчастий, какие только могут выпасть на долю человека.

А потому, видя перед собой начальство, я горько рыдал самым безутешным образом.

Директор посмотрел на мою матушку с величайшим презрением:

– Здесь, сударыня, не базар и не торгуются. Здесь казенное учреждение, и существуют правила. На каком основании вы позволили себе беспокоить преподавателей и начальство, когда в правилах ясно сказано: «В приготовительный класс принимаются дети не моложе восьми лет от роду»?!

Добрая матушка! Она знала правила, но все-таки повела на экзамен. А может быть, примут в виде исключения, увидав необыкновенные способности ее сына?

Все дети необыкновенны в семь лет, в особенности для матерей.

– Господин директор! Год пропадет. Мальчик готов. Все знает. Я заревел еще безутешнее.

Директор презрительно пожал плечами:

– Слезами, сударыня, не поможете! Я вам человеческим языком говорю: правила.

А инспектор Кашкадамов погрозил мне толстым пальцем и сказал:

– Такой ученый, а плачешь!

Он улыбнулся и кивнул мне головой: пойди, мол, сюда.

Я, рыдающий, обошел вокруг стола. Кашкадамов погладил меня по голове:

– Мал, брат, еще в гимназию ходить. Поиграй еще в казаки-разбойники, в лошадки, в бабки.

Год я мечтал о гимназии, и теперь это желание, полное отчаяния, душило меня.

– Господин инспектор Кашкадамов, – завопил я, – я не хочу играть…

Я зарыдал еще горше.

– Я хочу учиться!

Кашкадамов засмеялся и кивнул на меня головой директору:

– А?

Директор пожал плечами.

– Родился в январе, а теперь август. Какой же может быть разговор! Но я чувствовал в Кашкадамове спасенье. И зарыдал отчаяннее:

– Господин инспектор Кашкадамов, ей-Богу, честное слово, я буду хорошо учиться. Примите только меня в гимназию!

Он гладил меня по голове, улыбался и качал головой.

– Господин инспектор Кашкадамов, – говорил я, рыдая, самым убедительным тоном, – экзаменуйте меня сколько хотите, только примите меня в гимназию!

Должно быть, я считал экзамен чем-то вроде пытки.

– Я и ари… ари… арифметику… Я и гра… гра… матику… Я закон Божий знаю! Хотите, я вам что-нибудь ска… ска… жу… жу…

Я окончательно захлебнулся слезами.