Первая гимназия

Хвостов был любимцем «грека».

Хвостова вызовет, всегда пошутит.

«Грек» с любовью сделал из горбатого мальчика своего Риголетто.

– Хвостов Алексей! – вдруг спрашивал он. – Вы ели лисицу? И класс давился от смеха.

– Хвостов Алексей! Отвечайте, когда вас спрашивают! Ели ли вы лисицу?

– Нет, я не ел лисицы! – со слезами отвечал Хвостов. Не поставят ли ему за это двойку?

– «И горбатый, и двойка».

– Хвостов Алексей никогда не ел лисицы! И класс грохотал.

С визгом хохотали первые ученики. У них была душа легка: они знали все аористы.

Наперерыв хохотали последние ученики. Хохотали так, чтоб эту заслугу заметили.

– Вот как они умеют смеяться шуткам начальства! Они не знали ни одного аориста и мечтали:

– Может быть, хоть это зачтется. И старались.

Мне не казалось это смешным.

Во-первых, я слышал это в десятый раз. А во-вторых, у горбатого мальчика были глаза полны слез, и я не видел в этом ничего особенно смешного.

Зато я не мог удержаться и расхохотался, когда «грек», рассердившись на Павликова Николая, который «считывал», словно Ахилл за Гектором ринулся за виновным, догнал его, вырвал у него бумажку, растоптал и воскликнул:

– Так же я растопчу и тебя!

«За незнание уроков будут растаптывать!»

– Словно в Индии слоны!

И я так живо представил себе «казнь слоном», что расхохотался.

– Дорошевич Власий, вон из класса! Установился спорт.

Я серьезно смотрел «греку» в глаза, когда весь класс хохотал, и смеялся, когда все дрожали в ужасе.

Я получил единицу за незнание аористов и подошел к греку:

– Господин учитель! Позвольте мне не оставаться за единицу после классов сегодня! Позвольте остаться завтра. Сегодня моя мама именинница. И это ее страшно огорчит.

«Грек» посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– Дорошевич Власий очень серьезен, когда смеются все. Дорошевич Власий смеется, когда серьезны все. Дорошевич Власий останется после классов, когда именинница его мать.

Я ответил.

И на следующий день заплаканная матушка пришла из гимназии:

– Дождался. Выгнали. Утешение!

И «утешение» перевели в третью гимназию.

Я сам мечтал о третьей гимназии: «„То-то чудо край!“ Какие там „греки“!»

– Ты ничего не бойся. Ты арифметики бойся! – предупредили меня как новичка.

Но «арифметика» оказалась премилым господином.

«Арифметика» явился в класс, задал трудную задачу, отвернулся от класса, сел почти затылком, достал зеркальце, гребенку и занялся своей куафюрой.

«То-то чудо край!»

Я моментально дал товарищу под ребро, взял у него тетрадку и принялся «скатывать» цифры.

Как вдруг человек, сидевший ко мне затылком, сказал:

– Дорошевич Власий списывает.

Повернулся, взял журнал, с удовольствием, как мне показалось, обмакнул в чернильницу перо и с аппетитом поставил мне «кол». Мне это показалось волшебством.

– Господин учитель, я, ей-Богу, честное слово, не списывал!

– Дорошевич Власий врет и отпирается. Пусть станет в угол.

Он снова повернулся к классу спиной и занялся гребенкой, зеркальцем и куафюрой.

Через пять минут он сказал:

– Голиков Алексей и Прянишников Петр списывают! Повернулся, взял журнал и поставил два «кола». Весь класс был подавлен.

Пред нами совершалось волшебство.

Человек видит затылком.

А «колы» сыпались. И только после десятого «кола» поняли бедные мальчишки:

Да ведь в зеркальце-то «арифметике» все видно!

После Пасхи мы явились с праздничными работами.

«Арифметика» просматривал тетради и сказал своим обычным ледяным тоном:

– Иванов Павел и Смирнов Василий! Кто из вас у кого списал?