По волнам жизни. Том 1

– И я тоже был студентом!

Отец мой посмеивался:

– И ты со временем будешь иметь ту же слабость…

Действительно, вид синего воротника – уже даже не в жизни, а хотя бы на сцене – всегда будит рои воспоминаний.

На юридическом факультете

Студентов юристов на первом курсе было не так много, человек восемьдесят. Среди них очень много было евреев. В ту пору прием евреев в наш университет формально ограничивался десятипроцентной нормой. Вследствие конкурса по аттестатам норму заполняли почти исключительно евреи – золотые медалисты. Но норма была фиктивной. Многие еще умудрялись попадать по протекции, распоряжением министра. Евреев, однако, мало привлекал физико-математический, а тем более историко-филологический факультеты. Всю почти их массу соблазняла карьера адвоката, и на курсе нашем, сплотившеюся группой, они заняли главенствующее место.

Первые же лекции по русскому праву – его читал заслуженный профессор Ф. И. Леонтович, уже глубокий старик – породили во мне смущение. Утомляло многоглаголание по вопросам, которые казались и без того ясными. А затем неприятно удивило, когда Леонтович стал цитировать весьма большое число определений разных юристов, что собственно такое – право.

– Странная наука, – думалось мне, – если сами ученые не могут договориться о том, что надо понимать под таким основным термином…

Все же месяца два я усердно слушал лекции по юриспруденции. Но затем настоящее уныние навели на меня лекции по римскому праву проф. Табашникова, а также по статистике – Федорова.

Стал посещать лекции на других факультетах: филологическом, естественном и математическом. Резким контрастом представилась ясность, точность и определенность математических формулировок.

Мой переход на физико-математический факультет вызвал удивление. Декан проф. В. Н. Лигин говорил:

– Обычное дело, что математики не выдерживают и уходят на юридический. Но ваш обратный переход – первый в моей практике случай[102 - Ср. запись В. В. Стратонова в дневнике от 18 сентября 1887 г.: «После долгих размышлений и колебаний я решился, наконец, перейти на математический факультет, что исполнил 15-го числа. ‹…› Нельзя сравнить новый факультет со старым. Здесь действительно слушаешь и слушаешь с удовольствием, а там!..» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 52).].

Студенческая жизнь

В ту пору уже третий год действовал университетский устав 1884 года, кратко называвшийся «новым»[103 - Университетский устав 1884 г., значительно ограничивая университетскую автономию, предусматривал избрание ректора исключительно министром народного просвещения, получившим также право замещать вакантные кафедры и утверждать в должности профессоров; выбор деканов факультетов возлагался на попечителя учебного округа; вводилась должность инспектора студентов для надзора за исполнением ими порядка, а провинившимся грозили взыскания от выговора и кратковременного ареста с содержанием в карцере до увольнения с правом восстановления или окончательного исключения; вводились университетские испытания, к которым допускались лишь студенты, успешно справившиеся с учебными планами полугодий и т. д.].

В силу его требования мы носили форму: темно-зеленый мундир (щеголи делали себе черные мундиры) с синим воротником и позолоченными пуговицами с орлом, такое же пальто с синими петлицами и фуражка с синим околышем.

В парадных случаях полагался мундир с шитым золотом воротником. Его заводили себе лишь немногие, главным образом – богатые студенты из бессарабских дворян. Обыкновенно же в торжественных случаях студенты привешивали к мундиру лишь шпагу генеральского фасона.

Разрешалось еще – и щеголи этим широко пользовались – носить серую длинную «николаевскую» шинель офицерского образца. Шинель эта часто смущала молодых солдат, и они козыряли студентам. Это вызывало негодование в молоденьких офицерах, и провинившимся солдатам влетало. Впрочем, в Одессе между студентами и молодыми офицерами всегда существовала конкуренция.

Не носили тогда формы только студенты четвертого курса, которые поступили в университет еще при старом уставе 1863 года. Они резко выделялись своими штатскими костюмами среди форменных сертуков и тужурок более молодых студентов.

Считалось особым шиком иметь мундир с выцветшим синим воротником или с таким же околышем на фуражке:

– Бывалый, мол, студент, а не какой-нибудь фукс – первокурсник!

Своего рода хороший тон требовал от студента быть недовольным новым уставом и при каждом подходящем случае высказывать пожелание о возвращении к старому. Администрация университета иногда задавала студенту коварный вопрос:

– В чем именно вы усматриваете преимущество устава 1863 года над уставом 1884 года?

Очень часто протестант лишь беспомощно открывал рот…

Но, конечно, новый устав больно ударил и по профессуре, лишив университеты автономности, и по студентам. В частности, студентов сильно раздражал учрежденный над ними внутренний полицейский надзор, в виде органов инспекции, с инспектором студентов во главе.

Студенты на первом семестре мало работали. В головах был хмель. Опьяняла внезапная свобода. И этой свободой упивались до пресыщения. Это было тем возможнее, что тогда переводных курсовых экзаменов вовсе не было. Требовалось только сдать ограниченное число репетиций для зачисления на следующий курс, что не представляло большого труда. Настоящей проверкой знаний являлся государственный экзамен, уже по окончании курса.

Мы были обязаны записываться в каждом полугодии на определенное число лекций, минимум в 18 часов в неделю, уплатить за каждый такой час в пользу профессора по 1 рублю, кроме 25 рублей, платимых за полугодие в пользу университета, а затем дело обучения предоставлялось собственной добросовестности студента.

Формальный контроль все же существовал, но он производился, собственно, над посещением студентами здания университета, а не самих лекций. Каждый студент получал определенный нумер; в студенческой раздевальной на этот нумер он должен был вешать пальто и фуражку. Служащий же инспекции, педель, обходил в часы лекций вешалки и отмечал нумера с висящими фуражками.

Этим педелем был старик с мефистофельским лицом, довольно добродушный. Имени его никто не знал. Он предпочитал ладить со студентами и за подносимую пачку папирос отмечал отсутствующих. Иногда же прибегалось к вознаграждению сторожа, который вешал на надлежащее место запасную фуражку. Не помню, впрочем, случаев каких-либо последствий за непосещение лекций.

При дешевизне жизни многое тогда было студентам доступно[104 - Например, я получал от отца сорок рублей в месяц. Половину платил за стол и квартиру (это было, правда, исключительно дешево). На остальные двадцать рублей я завел себе понемногу неплохую специальную библиотеку, никогда не отказывал себе в посещении театра или концерта, пользовался извозчиками, бывал в излюбленных студентами дешевых ресторанах и даже сшил себе, среди курса, щегольскую николаевскую шинель. Разумеется, это было только средним бюджетом студента. Были среди нас богатые, мотавшие деньги. Это были евреи – дети купцов – и сынки бессарабских дворян. Но на двадцать пять или тридцать рублей в месяц студент в Одессе тогда существовать мог.].

Самым излюбленным среди студентов был ресторан Брунса, во дворе громадного двухэтажного дома Вагнера, который выходил на Дерибасовскую, Екатерининскую и Ланжероновскую улицы – целый квартал! Ресторан славился пивом, сосисками с капустой и другими дешевыми яствами.

Популярна еще была среди студентов маленькая столовая на углу Херсонской и Дворянской улиц. Здесь за двадцать копеек можно было выпить стакан плохого кофе с молоком и с булочкой или за ту же цену получить простенький завтрак. Глухо говорили, будто хозяин этой, всегда заполненной студентами, столовой – агент жандармской полиции; но так ли это, осталось неизвестным.

Студентов в то время в Новороссийском университете было немного: около пятисот. Почти – состав гимназии!

Театр

Не было, кажется, города в России, где общественная жизнь так тесно переплеталась бы с театром, как это было в Одессе. Театр для одесситов был действительно любимым детищем.

Конечно, и в круге интересов студенчества театр играл большую роль. В свою очередь и артисты очень считались со студентами ввиду их организованности и голосистости. Студенты могли и успех создать и погубить артиста.

Прекрасный Городской театр[105 - Здание Городского театра, открывшегося в Одессе в 1810 г., сгорело в 1873 г.; в новом здании, построенном в 1887 г., ныне располагается Одесский национальный академический театр оперы и балета.] был открыт только в декабре 1887 года. В первое же время мы посещали по преимуществу «Русский театр»[106 - Здание театра было построено в 1874 г., а в 1875 г. получило название «Русский театр». С 1926 г. в нем располагается Одесский русский драматический театр.].

Это был громадный каменный сарай, мало удобный для своего назначения; помещался он в переулке близ Дерибасовской улицы. Позже он был перестроен до полной неузнаваемости. Но мы неудобств театра почти не замечали и, сидя на простых деревянных скамьях боковой галерки, откуда была даже не вся сцена видна, чувствовали себя вовсе не плохо.

Там подвизалась недурная оперетка Арбенина. Любимицей нашей была пухлая и уже не первой молодости примадонна Троцкая. Она была особенно хороша в «Маскотт»[107 - «Маскотта» – оперетта французского композитора Эдмона Одрана, впервые поставленная в 1880 г. в Париже.]. И мы без конца вызывали:

– Троцкая! Троцка-ая!!

Не один раз возвращался я домой совершенно охрипшим из?за этой самой Троцкой.

Здесь же, в Русском театре, постоянно гастролировала малороссийская труппа «батьки» Кропивницкого[108 - См. запись В. В. Стратонова от 27 января 1888 г.: «В Одессу приехала труппа Кропивницкого, которою я так увлекался летом в Екатеринодаре. Сегодня иду на “Запорожца за Дунаем”» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 86).]. По местным условиям, благодаря наличию боевых украиноманов, она всегда имела сборы. Ее возглавляли блиставшая талантом М. К. Заньковецкая и затем Н. К. Садовский. Выдающимися артистами были и братья Садовского: по сцене Саксаганский и Карпенко-Карый; последний был одновременно и драматургом, пополнявшим репертуар малороссийской труппы. Но наибольшим из них успехом пользовался Садовский, выступавший в ролях героев. Он был тогда красивый высокий мужчина, особенно эффектный в театральных «лыцарских» запорожских костюмах[109 - Много лет спустя я встретил Садовского, в 1925–1926 гг., в эмиграции. Мы с ним жили в Горных Черношицах, под Прагой, и я возобновил старое знакомство. Садовский был уже стариком под семьдесят лет; он, однако, был еще очень бодрым. Казалось, он готов и сейчас на любую героическую роль. В эмиграции Садовский организовал и обучал малороссийскую любительскую труппу. Выказал он себя теперь непримиримым русофобом. Вскоре уехал в советскую Россию, где его, по слухам, обласкали. Садовский умер в феврале 1933, 76 лет от роду, после 50 лет артистической деятельности.].

М. К. Заньковецкая не умрет в истории русского театра. Она буквально очаровывала. Как-то на сцене я получил от Садовского рисунок «пiвня»[110 - петуха (укр.). В пьесе И. Карпенко-Карого «Безталанна» (1884) София говорит Гнату: «Дивись, я зараз пiвника намалюю», на что тот возражает: «Хiба це пiвник? Це голуб!»], которого рисовала по своей роли в одной из пьес Заньковецкая. Долго сохранял я эту театральную реликвию…[111 - Ср. запись В. В. Стратонова из дневника от 8 марта 1888 г.: «6 марта был на спектакле малорусской труппы “Безталанна”. Заньковецкая своей игрой произвела глубокое впечатление. Я пошел на сцену и добыл себе на память лист с нарисованными на нем рукой Заньковецкой голубями. ‹…› Вечером отправился на вокзал, где студенты устроили овацию уезжающим Заньковецкой и Садовскому. Заньковецкую осыпали зеленью и листиками с прощальным стихотворением, затем проводили ее криками “ура”, бежа за поездом. С Садовским же беседовали час, пили пиво, потом же проводили его с такими же овациями, предварительно его покачав» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 2. Л. 92).]

Позже излюбленным для студенчества театром сделался, конечно, Городской. Здесь каждый сезон бывала столь любимая тогда одесситами итальянская опера, и состав ее часто бывал действительно блестящим. Итальянцы оставались весь сезон. Только весной или великим постом их сменяли приезжавшие на гастроли из Петербурга или Киева русская опера или русская драма.

Театры передавали в университет ежедневно по несколько десятков дешевых билетов. Эти билеты распределялись между желающими, а если их бывало много, устраивался розыгрыш. В городском театре первый ряд галерки в драме стоил: против сцены – 50 коп., а сбоку – 25 коп. Студентам же эти билеты продавались за полцены. Между тем, это были кресла с плюшевой обивкой…

Итальянцы

Я знал тогда итальянский язык[112 - Из дневников Стратонова следует, что с итальянскими певицами он разговаривал на французском языке, причем в своих записях неоднократно сетовал, что плохо владеет им.], что было редкостью среди студентов. Поэтому в университете на меня часто возлагалось общение с артистами, при приглашении их на балы, участвовать в концертах и т. п. Мне приводилось при этом бывать у них и на дому. Итальянцы с представителем студентов очень любезничали.

Артистка Д[амери]ни, певшая при антрепренере Сетове, говорила:

– Попросите импресарио, чтобы он ангажировал меня на следующий сезон. Если попросят студенты, он, наверное, пригласит!

При этом – очаровательная улыбка и на память свой портрет с чувствительной надписью.

– Хэ, хэ! – смеялся старый лукавец Сетов. – У Д[амери]ни молодежи есть чем поживиться! Не строгая…