По следу Каина

По следу Каина
Вячеслав Павлович Белоусов

Военные приключения
Гражданская война давно закончилась, но ее кровавый след протянулся на многие десятилетия… Роман «По следу Каина» повествует о расследовании старшим следователем Павлом Федониным и его коллегой Данилой Ковшовым запутанных и сложных обстоятельств убийства архиепископа Астраханского Митрофана, расстрелянного чекистами в 1919-м по обвинению в контрреволюционном заговоре и попытке отравления цианистым калием членов Ревкома во главе с С.М. Кировым.

Вячеслав Белоусов

По следу Каина

Посвящается Аксентию Малицкому, Виктору Баранову, Александру Коневу, Евгению Попову, Людмиле Маскаевой, Тамаре Смирновой, Якову Котляру, Владимиру Киселёву, Павлу Свистуле и другим моим коллегам и товарищам тех времён, когда в 1987 году по указанию правительства и руководства Генеральной прокуратуры мы начали проводить почетную и благородную работу по реабилитации жертв политических репрессий

И отвечая, весь народ сказал:
Кровь Его на нас и на детях наших.

    Евангелие от Матфея

Часть первая

,в которой известный коллекционер Дмитрий Филаретович Семиножкин претендует на главное действующее лицо, однако вместо этого становится первой жертвой таинственных и трагических событий

Глава I

Нам только исполнилось по двадцать пять, и это было ч?дное время.

Ещё не извёлся бесшабашный дух Никиты Сергеевича Хрущёва и не успел заматереть в новом кресле Леонид Ильич, а про Юрия Владимировича в такой глухомани, как наша, не только не слыхали, но ещё и не догадывались. Наоборот, как сейчас помню, я даже особо не удивился, когда однажды в обеденный перерыв, мчась в пирожковую, был окликнут добродушным басом и застыл, задрав голову: надо мной в верхотуре на подвесных лесах два удальца зубилом и молотком крушили с фронтона хмурого здания огромный барельеф с изображением вождя народов. Задумавшись, я второпях заскочил в отгороженную ленточками зону и едва увернулся от сыпавшихся осколков. Уже без усов и глаза вождь утратил былую свирепость, испуганно таращился оставшимся оком, не зная, куда деться от стыда и позора.

Оттепель, про которую обмолвился модный писатель, отогрела некоторым души в столице и забылась, а на окраине, в наших местах, она ещё продолжала буйствовать, обратившись в настоящую весну. И остановить её или не смогли, или не догадались, а, может быть, и побаивались. Тайное становилось явным, разоблачения следовали за разоблачением, откровения будоражили, взрываясь искрами ожидаемых ещё более ярких перемен.

Именно в те времена особенно известен стал старший следователь Павел Федонин. Когда меня перевели в аппарат прокурора области, слава о нём гремела, как говорится, далеко за её пределами. Дела он подымал самые что ни на есть гиблые, запутанные, сложные; хитро и умело скрытые, попадая в его руки, они становились тем, чем были в действительности: грандиозно организованным, годами длившимся воровством народного добра, коварными хищениями миллионов и миллионов государственных средств. И, конечно, ужасно скандальными. Он арестовывал и передавал в суд не каких-то там упырей-мокрушников, а личностей с почтенными физиономиями при солидных портфелях, которые в городе были у всех на виду, рядом и вокруг того стола, куда простому люду с Криуш, Селений и Больших Исад ни носом, ни глазом.

Газетки тогда выпускались редко, без специального разрешения об этом не писалось, но кое-что каким-то образом просачивалось, а остальное узнавалось по утрам в очередях и разносилось на кухнях многосемеек. Молниеносно обрастая домыслом и фантазией, молва разлеталась по городу, обретая величины снежного кома, пущенного с горы в знатный снегопад. Известный парадокс – слухи, словно птицы, мчатся, опережая средства связи. А всё тайное, запретное усваивается взахлёб, и попробуй возрази Нюрванне на углу Советской у водочного или поспорь с самой Фирюзой в забегаловке на Татар-базаре!

И в аппарате авторитет Федонина был высок и непререкаем. Прокурор следственного отдела, такой же новичок, как и я, Сашок Толупанов переставал курить и прятал сигарету в рукав в его присутствии, грозная завканцелярией Светлана Дмитриевна у кабинета старшего следователя замирала и шествовала по коридору на цыпочках, поэтому представьте моё состояние, когда однажды я очутился с ним самим в приёмной, приглашённый по неведомому вопросу к прокурору области…

Глава II

Понимал ли я, хотя бы как сейчас, всё, что происходило вокруг тогда? Вряд ли. Что было за моими крутыми плечами?.. Школа с пионерской организацией, когда в лагере труда и отдыха каждое лето выходил я, слывший круглым отличником, в белых штанах и такой же рубахе на линейку с тяжелым вырывающимся из рук, раскачивающим меня знаменем, и под лихой барабанный бой и бравую песню:

Мы шли под грохот канонады.
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперёд продвигались отряды
Спартаковцев смелых бойцов… —

проносил его мимо завистливых шеренг сверстников.

Далее следовал техникум с комсомольской дружиной и остроглазой Зосей Храпуновской, честно охотившейся за нами в поисках членских взносов и бесконечных отчётов: а что ты сделал на ниве общественного фронта для достижения славных побед над заклятым и загнивающим оплотом мирового империализма Соединёнными Штатами Америки? Прячась в общаге, вместо горна и барабана под гитару Пинча, Шурика Парафильева мы разучивали в заветной комнатке Зинки Сёминой лукавые песенки чудаковатого грузина Булата:

Любят девушки поэтов,
С них они не сводят глаз.
О, доверчивые души,
Берегитесь нас!..

А потом институт с бойкими регулярными и почти настоящими стройотрядами, где обязательно находился разудалый бородач, заманивающий к полуночному костру:

Ты что, мой друг, свистишь?
Мешает жить Париж?
<…>
Отсюда никуда не улетишь.
Бистро здесь нет пока,
Чай вместо коньяка.
И перестань, не надо про Париж…

Вот и весь багаж. Вы оцените – немало. Как сказать… Мы, конечно, умели блеснуть заумными выкрутасами из фолиантов Адама Смита или Бертрана Рассела, на учебных вечерах поражали педагогов знанием Фрейда и Ницше, трудов которых было не найти, а чтобы наши девчонки крепче прижимались на танцплощадках, пугали их мрачными предсказаниями Нострадамуса или, хуже того, монаха Мальтуса, вставляя ради особого шика какую-нибудь французскую фразочку или вызубренную ещё с первого курса цитатку на латинском типа «спира, спера». Нас действительно распирало от здоровья, оптимизма и знаний. Но мы владели тем, чем нас пичкали, видели, что выставлялось перед нашими жадными глазами, что не прятали. Впрочем…

Впрочем, не стану лукавить. Был другой интерес.

Бунин или Шолохов? Почему тот, а не этот?.. Как случилось, что знаменитого могильщика капитализма Карла Маркса хоронили пять человек и лишь родственники провожали гроб? Великий еврей проклял своих, отрёкся от отца и матери? Правда ли, что про зека Ивана Денисовича такой же зек написал книжку, которую боятся печатать?.. Да мало ли. Как говаривал мой любимый сказочник Гофман, тёмными зимними вечерами мы обсуждали в общежитии такие задушевные проблемы, о которых под одеялом и со свечкой думать страшновато. Это ведь в нашем юридическом институте была раскрыта уже настоящая тайная студенческая организация, о которой только через тридцать лет Толя Стрелянный неведомо каким чудом сумел упомянуть несколькими строчками в самиздате о безвинно осуждённых и загубленных. И тех без фамилий.

И захлопнулся теми строчками двадцатый век…

Одним словом, выскочил я из кабинета Игорушкина вслед за старшим следователем и затоптался за его спиной, переваривая полученное задание и не зная, что делать. Кумир мой и идол, похоже, был не в лучшем состоянии, по крайней мере обо мне он вовсе забыл. Очутившись в коридоре, Федонин, не дойдя до своего кабинета, повернул к открытому балкону, словно за глотком свежего воздуха, отдышался, покряхтел у перил и судорожно захлопал себя по карманам, а отыскав портсигар, выгреб его из штанин и жадно закурил, вскинув глаза в прозрачную небесную высь, ища там спасение. А ведь он бросил! И за редкой папироской потянуться заставить его могла лишь особая, крайняя нужда!

Проняло Павла Никифоровича. Что же я о себе стану толковать? Шеф поставил такую задачку, что как говорится!..

– В общем, – повернулся наконец Федонин, сумрачно прокашлялся, словно поперхнулся коварной костью, и слеза в глазах, – поди туда, не знамо куда, но принеси то, не знамо что. Так получается?

Я кроссвордов не любитель и только пожал плечами. К тому же работал-то всего ничего. Я в этой конторе только принюхивался, можно сказать, и притирался, ожидая из любого угла подвоха. А особенно от разлюбезного Павла Никифоровича. Ещё не забылась история с гордецом Яковом Готляром, которому вместо уголовного дела старый лис кирпич в портфель сунул. И сдул спесь с орла. Но это другая история…

– Ну что же, тогда, как учили люди поумнее нас?..

Я терялся в догадках, кого он имел в виду, но глазом не моргнул, слушал.

– Будем начинать сначала?

Это и звучало вопросом, и выглядело не гениально, но было уже кое-что.

– Задача у тебя, Палыч…

Я чуть было не поперхнулся и глаза вытаращил – начинают сбываться мои опасения.

– Не дёргайся, как карась на сковородке, – прищурился он на меня. – Я же за старшего в нашей, так сказать, только что созданной следственной группе?

– Какая группа? Вы, Павел Никифорович, несколько агравируете.

– Подразделение! – назидательно подвёл он большой палец к моему носу. – По раскрытию, так сказать… инцидента, может быть, исторического значения… Взял бы блокнотик, что ли. Ты и у шефа сидел, как у тёщи на блинах.

Я на него от души покосился – сам-то он не лучше там выглядел. Но смолчал, пусть, думаю, покуражится, раз начал. Поглядим, чем всё кончится.

– Значит, так… в архивах пороешься. Поднять, посмотреть надо будет, что сохранилось с тех героических времён. Уголовное дело, конечно, изучишь от корки до корки, расстрельное же дело, такие дела вечного хранения… Заглянешь, так сказать, свежим глазом в тот революционный период нашей великой страны. Покопайся в материалах этого… самого! Как его?