Легионер. Книга четвертая

…Ну кто мог ожидать, к примеру, что приезд Ландсберга в Санкт-Петербург вызовет в столице такой ажиотаж? Потом Дитятевой объяснили: мертвый сезон, сударыня! Всё дело именно в нем! В марте в столице не происходит ничего значительного, и газетчики хватаются за любую мало-мальскую новость, которая может заинтересовать читающую публику. Эта новость нещадно эксплуатируется газетами до тех пор, пока на горизонте не появляется новый персонаж для колонок светской хроники.

Ландсбергу в этом смысле не повезло. В день его прибытия репортеры столичных газет ожидали на Николаевском вокзале появления литерного состава с высоким железнодорожным чином, который пользовался служебным вагоном и казенным локомотивом в личных целях. И вовсю катал по вверенной его попечению железной дороге, чему были свидетели, веселых барышень из дома терпимости небезызвестной в Северной столице мадам Эммы.

Однако нынче сеанса общественного разоблачения не состоялось: любвеобильный железнодорожный чин, вовремя предупрежденный о поджидающих его репортерах, распорядился по возвращению на Николаевский вокзал загнать свой вагон в дальний тупик, и вместе с веселыми барышнями благополучно улизнул от газетчиков.

А репортеры, жалея о потерянном времени, решили дождаться прибытия скорого поезда из Москвы. С этим поездом в Северную столицу обычно прибывал прицепной вагон из Владивостока. И была, таким образом, надежда на то, что в Санкт-Петербурге объявится хоть кто-то интересный. Ну хотя бы примадонна из провинциального театра какого-нибудь Тьму-Урюпинска, либо, на худой конец, пьяный золотопромышленник из Сибири с ручным медведем на поводке.

* * *

Николаевский вокзал в первые после постройки годы называли «пассажирским домом»: петербуржцы, собирающиеся выезжать в Москву, проводили здесь долгие часы в ожидании поездки. Первоначально на вокзале не было ни багажного отделения, ни даже буфета. Основная часть помещений была отведена «императорским апартаментам», а также жилым и служебным помещениям железнодорожного персонала. А билетная касса для обычных пассажиров и вовсе размещалась сначала на Троицком проспекте, а позже на Большой Конюшенной.

Железнодорожный проезд из Северной столицы до Москвы стоил весьма дорого. Даже в третьем классе за него надо было отдать семь рублей, а пассажиры-«первачи» вынуждены были выкладывать целых девятнадцать рубликов. Впрочем, в те времена даже высокопоставленные господа чиновники не гнушались поездок в… товарном вагоне, где билет до первопрестольной стоил всего три рубля. Летом же за эту «трешку» можно было с относительным комфортом доехать до Москвы на открытой платформе с установленными на ней бульварными скамейками. Правда, в конце такого путешествия одежда и лица пассажиров мало чем отличались от одёжки и физиономий паровозных кочегаров – так зато дешево!

Короче говоря, Николаевский вокзал Северной столицы был для газетчиков неиссякаемой и плодоносной нивой. Здесь всегда можно было найти заезженную либо совсем свеженькую тему для очередного номера газеты. Открытые же после серьезной десятилетней реконструкции на Николаевском круглосуточные буфеты с вполне божескими ценами на «смирновскую» и первым бесплатным бутербродом с килькой в качестве закуски и вовсе делали сей железнодорожный «родник» достаточно привлекательным для газетчиков местом.

* * *

Однако ни провинциальной примадонны, ни пьяных золотопромышленников с медведями в прибывшем по расписанию поезде из Москвы не оказалось. Ничем не порадовал приятелей-репортеров и главный поездной кондуктор, решительно не припоминавший среди прибывших пассажиров ни единой значительной персоны. Приунывшие газетчики совсем было решили завершить напрасное свое ожидание в станционном буфете, когда им на глаза попался солидный господин, спустившийся из прицепного вагона первого класса. Господина встречала симпатичная дама в шляпке под вуалью и юноша лет тринадцати – пятнадцати.

Набитый на знаменитостях взгляд репортеров зацепился за явно дорогой материал распахнутого пальто пассажира. Отмечен был, вместе с тем, провинциальной покрой одежды.

– А это кто, не знаете ли? – зевая, поинтересовался репортер помоложе.

Кондуктор, потерявший было надежду на бесплатное угощение, несколько воспрял духом:

– О-о, господа, а это весьма интересная и таинственная персона! Едет от самого Владивостока. То ли тайный ревизор по военному министерству, то ли некий авантюрист. Вагонные проводники заметили, что этот господин всё время поездки потратил на составление каких-то бумаг. Говорят, что исписал едва не полстопки бумаги! Ни с кем не знакомился, отвергал все предложения попутчиков расписать пулечку-другую. Писал и писал… Вот скажите, господа: станет обыкновенный пассажир тратить всё время поездки на бумагомарание? Ну, ваш брат-репортер с бумагой и карандашом – это понятно, хе-хе-хе! Но сей типус на газетчика никак не машет – ни по обличью, ни по трезвому поведению!

– Ну-у, ревизор инкогнито – это неинтересно! – капризно отмахнулся от кондуктора газетчик помоложе. – Во всяком случае, пока не выдаст того, что накопал!

– А еще проводник своими ушами слышал разговор двух путешественников относительно личности этого господина: один из них узнал в типусе богатея-коммерсанта с самого острова Сахалина! А на каторжном острове, господа, известно кто обитает!

– Ну-у, любезный, это вы того! Скажите еще, что беглого каторжника в Петербург привезли! – фыркнул репортер.

Второй газетчик, постарше, вдруг насторожился и проводил проходящего мимо солидного господина с семьей внимательным взглядом.

– А вот личность у этого вашего сахалинца что-то очень мне знакомая, – пробормотал он и повернулся к кондуктору. – Где-то я его видел… Фамилию пассажира не знаете?

– В списке пассажиров первого класса он значится как коммерсант Берг, путешествующий по своим надобностям, – отрапортовал главный кондуктор.

– Берг, Берг… Нет. Не помню таковского, – старый газетчик продолжал глядеть вслед пассажиру оценивающим взглядом, в то время как его товарищ продолжал тянуть товарища в буфет. – Хотя что-то этакое… Иду, иду я, Василий…

И только дойдя до дверей буфета-ресторана, старый репортер вдруг остановился и хлопнул себя по лбу:

– Господь всемогущий, Вася! Это же не Берг, а Ландсберг! Точно! Вспомнил! Я ж на процессе его был, отчет писал! То-то его личность мне знакомой показалась! Пошли-ка, догоним этого Берга, Вася! «Смирновская» от нас не убежит!

И, не отвечая на расспросы недоумевающего товарища, старый репортер рысцой побежал за уже спустившимся с дебаркадера на площадь пассажиром.

Догнавши пассажира, сопровождаемого двумя носильщиками, репортер сбавил ход, умерил дыхание, и, дождавшись, пока господин с семьей стал грузиться на извозчика, почтительно приподнял шляпу:

– Господин Ландсберг, ежели не ошибаюсь? С возвращением в Северную столицу вас…

Ландсберг коротко глянул через плечо, нахмурился и бросил:

– Вы что-то путаете, любезнейший. Я с вами – не имею чести быть знакомым. Простите…

– Ну-у, откуда вам нашего брата знать-то, господин Ландсберг! Мы люди маленькие, по зернышку клюем, как говорится…

– Я не Ландсберг! Что вам сударь, собственно, угодно?

– Несколько слов для читателей газеты «Голос», господин Ландсберг! Газета солидная, с большим числом подписчиков, верьте слову! – заторопился газетчик. – Ежели изволите помнить, лет этак… м-м, позвольте, сколько же лет прошло-то? Тридцать лет, господин барон, тридцать…

– Какие тридцать лет? Повторяю: вы ошибаетесь, сударь! – Ландсберг начал оглядываться в поисках станционного жандарма.

– Так вот, наш «Голос» в ту пору публиковал судебные очерки с вашего процесса – меня вы, конечно не помните? Ну, разумеется, нет! Да и газетчиков на том процессе была уйма. Ну, это все пустое – наших читателей, безусловно, заинтересует ваше настоящее бытие, так сказать. Счастливое возвращение в столицу! Всего несколько слов, сударь!

Как назло, никаких жандармов в поле зрения Карла не было. И он снова и снова сердито стал объяснять настырному репортеру его ошибку:

– Я действительно нынче приехал из Владивостока, любезный! Но не с Сахалина! Я коммерсант, служу в торговом доме «Кунст и Албертс». И зовут меня просто Берг! Позвольте пройти, сударь – или я вынужден буду кликнуть полицейского!

Убедительность Карла произвела на репортера впечатление, и он с разочарованным видом уступил Ландсбергу дорогу. В этот момент Ольга Владимировна Дитятева, не услышав притязаний газетчика, по-немецки окликнула супруга:

– Karl, was ist los? Georgy hatte es so eilig, seinen Vater aus Sakchalin zu treffen, dass er seinen Schal verga? und sehr fror! Wir m?ssen schneller zum Hotel zur?ck[3 - Карл, что случилось? Георгий так спешил на встречу с отцом с Сахалина, что забыл шарф и очень замерз! Нам нужно быстрее вернуться в отель (нем.).]

Репортер не был силен в немецком языке, однако слово «Сахалин» и имя «Карл» успел уловить. Он снова заступил Ландсбергу дорогу и саркастически воскликнул:

– Ага! Все-таки Карл! С Сахалина! Что же вы так легко отказываетесь от своего имени, барон? Ежели не ошибаюсь – Карл Христофоров? Ну конечно! Еще раз добро пожаловать в столицу! Надеюсь, вы не сбежали с каторги, господин Ландсберг?

Тот сердито покосился на супругу и обратился к ней:

– Олюшка, ты поезжай вперед с Георгием, а я следом за вами! – Ландсберг заметил, что жена и сын начали настороженно прислушиваться к трескотне репортера и не хотел, чтобы они стали свидетелями возможного скандала.

Отправив семью, Ландсберг махнул зонтом другому извозчику и повернулся к репортеру:

– Послушайте-ка меня, любезный! Вы, видимо, умный человек, и должны понимать, что для человека моего положения ваша назойливость лишена всякой приятности. И для меня, и для семьи. Отдаю должное вашей памяти, сударь – вы не обознались, и отрицать что-либо глупо. Иначе вы ведь будете копать и нюхать, пока не выкопаете и не вынюхаете всё, верно?