Вестники новой эпохи

– Ко мне тоже заходил!

– Ну, вот, – продолжил Михаил Абрамович. – Двух тараканов он отыскал, а когда зашел в 9-й класс, то оказалось, что Наташа Климова одного таракана убила. Тима пошел к Юрию Евгеньевичу и сказал, что может предъявить только одиннадцать тараканов, потому что двенадцатого убила Наташа.

– Ну, слава Богу, что все закончилось! – сказал кто-то из учителей.

– Закончилось, но несколько позже! – возразил Михаил Абрамович. – Чтобы Юрий Евгеньевич поверил какому-то Тиме Сурову, да ещё когда дело касается тараканов!? Поэтому он сказал Тиме, чтобы тот привел живого свидетеля смерти таракана, и Тима снова пришёл к Юрию Евгеньевичу, но уже с одиннадцатью тараканами и Наташей, которая и подтвердила факт гибели двенадцатого таракана.

– Вот это да! – удивились учителя. – Как же шестикласснику Тиме удалось затащить в кабинет директора девятиклассницу Наташу?

– Ну, вы же знаете Тиму…

Анонимка

Странно подействовало ученье на Илью Ильича: у него между наукой и жизнью лежала целая бездна, которой он не пытался перейти. Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе.

И. Гончаров. Обломов

Страна пережила перестройку, наступило время становления демократии, об этом писали в газетах, постоянно говорили с экранов телевизоров. Свобода слова – это было так заманчиво, это были новые ощущения в сознании граждан новой России, которые начали привыкать к тому, что у них есть не только обязанности, но и права.

Тима Суров тоже проникся ощущением огромной потребности в свободе. Он уже точно знал, что ему в его родной школе не додают свободы, урезают его законные права. Пусть другие молчат, а он намерен бороться и добиваться того, что ему положено!

А возмущаться было от чего. Почему он, Тима Суров, должен покорно, как раб, выполнять ежедневные домашние задания, если он этого не хочет? Он же их себе не задавал! Да ему и в голову не придёт самому себе задавать домашние задания! И почему он должен молчать на уроке, если ему есть что сказать?

И Тима начал писать директору школы докладные записки по каждому пункту его разногласий со школьными порядками, в которых просил разобраться с проблемами, которые мешают Диме жить. На то он и директор, чтобы разбираться.

Однажды Михаил Абрамович, увидев Тиму, пошутил:

– А что это ты, Тима, анонимки нам носишь?

– Какие есё анонимки? – возмутился Тима.

– А вот такие: жалуешься на других, просишь, чтобы Юрий Евгеньевич разобрался и наказал виновных, а сам не подписываешься! Это и есть анонимка. Боишься, что ли?

– Нисего я не боюсь! – прошепелявил Дима с вызовом, и в школе не нашлось бы ни одного человека, усомнившегося в его словах.

Порядки в школе были строгие: одевание и уход из школы учеников были организованы по сценарию Юрия Евгеньевича, и в этом сценарии не было оставлено никаких лазеек для вольностей, могущих привести к пропаже вещей. Тима, закончив однажды свои дела в школе раньше одноклассников, решил, что ему уже пора домой. Он явился в гардероб и подал номерок гардеробщице Лидии Петровне.

– Ты почему не с классом? Звонка ещё не было, твои одноклассники ещё не выходили, – спросила его Лидия Петровна.

– Ну и сто зе? У меня есть права: когда хосю, тогда и выхозу! Захосю – и вообсе не приду!

– Ну и не приходи! А раз пришёл, так, будь добр, подчиняйся общим правилам.

– Я сто, не имею права сесяс домой идти?

– Нет, не имеешь!

– Тогда я позалуюсь директору, он Вас наказет!

– Жалуйся, – милостиво разрешила Лидия Петровна. – Только он меня, скорее, накажет, если я тебя отпущу раньше времени.

В тот же день на стол Юрия Евгеньевича легла жалоба на гардеробщицу. Помня разговор с завучем школы и его обидные слова о том, что он, Тима Суров, кого-то боится, Тима исправил своё упущение:

«Анонимка

Директору школы Герасимову Ю.Е.

Гардеробщица школы Лидия Петровна нарушала мои права 11 марта. Я подал номерок, а она не дала мне мою одежду и не выпустила из школы. Прошу разобраться и наказать. Т. Суров»

Все последующие его жалобы, которых он написал немало, неизменно назывались анонимками, но также неизменно подписывались: Т. Суров.

Петух

Правда, мы не спасаем человечества и, быть может, во многом ошибаемся, но мы делаем то, что можем, и мы – правы.

А. Чехов. Дом с мезонином

При всей непримиримости в борьбе за свои права с учениками и учителями школы Тима Суров был добрый мальчик, он очень любил животных. Во всей школе никто так не любил животных, как он. В то время увидеть бездомных кошек в пределах квартала, в котором жил Тима, было невозможно, потому что все кошки были у него. А уж хомячков никто даже не считал. У них была дача, и когда начинался дачный сезон, он вывозил всех своих животных на дачу, и они питались тем, что давала им природа: кошки – мышами, хомячки – травой. А когда дачный сезон заканчивался, Тима снова привозил всех своих животных в тесную квартиру.

Все это происходило в те дни, когда прилавки магазинов были пусты, а продукты отпускались по талонам. В школьной столовой тоже все было на строгом учете, но заведующий столовой Алик как-то умудрялся в этой трудной ситуации сохранять достоинство.

– Алик, что сегодня на обед? – спрашивал его кто-нибудь из учителей.

– С-с-уп овощной, ш-ш-шни-шни-шницель рубленный с-с-с ка-ка-пустой… – сильно заикаясь, отвечал Алик.

Вообще-то Алик заикался едва заметно, но когда его заикание усиливалось до такой степени, что он даже краснел, то спрашивающему было понятно, что главная проблема сегодняшнего обеда – сам шницель рубленный.

– Давай шницель, – обреченно соглашался учитель, уже чувствуя подвох, – очень кушать хочется. А то ещё работать три часа.

И Алик приносил шницель рубленный размером со спичечный коробок.

Все пытались выяснить у него, почему он называл это микроскопическое изделие шницелем: ведь шницель должен быть крупнее котлеты. Но даже если бы Алик назвал свое изделие котлетой, то оно все равно было бы меньше котлеты. Как его ни уговаривали делать шницель больше размером, он делал по-своему, вызывая раздражение учителей и терпя их недовольство. Он хотел сохранить истинную суть шницеля – собственно мясо, из которого он и должен состоять. Количество мяса, выделяемого на школу, он не мог увеличить никакими силами, поэтому честно делил его на количество порций и в результате получались миниатюрные изделия с гордым названием «шницель рубленный». Дальнейшее увеличение размеров шницелей могло происходить только за счет добавления хлеба и муки,… но эти изделия Алик уже не мог назвать шницелями – не позволяла профессиональная гордость. Те же, кто уговаривал его увеличить размер шницеля, в глубине подсознания тоже понимали, за счёт чего это можно сделать, но были согласны на обман. Они заранее смирялись с минимальным внутренним содержанием шницеля ради обманчиво большой внешней формы. В этой готовности людей быть обманутыми и крылась глубинная суть событий, происходящих в стране, которая нашла свою реализацию в финансовых пирамидах, религиозных сектах, сеансах массового гипноза и других уродливых явлениях. И только Алик не позволял себе никаких иллюзий.

В конце урока перед обедом в столовую приходили дежурные из каждого класса и накрывали столы, чтобы все успели пообедать во время перемены. Но в те голодные времена кто-нибудь обязательно хватал порцию с чужого стола на свой стол. Да и дежурные могли просто ошибиться – дети же все-таки! И когда на каком-нибудь столе не хватало порции, учитель шел на раздачу:

– У нас не хватает порции!

– Ничего не знаю! – злобно поджав губы, обычно отвечала буфетчица Зоя и уходила с раздачи.

Тогда учитель звал Алика:

– Алик, не хватает одной порции! Ребенка же надо кормить!

Все это повторялось ежедневно лишь с небольшими отклонениями, и однажды после уроков Юрий Евгеньевич собрал классных руководителей и пригласил Алика. Учителя наперебой стали жаловаться на Зою:

– Она очень грубая, тарелки не подает, а кидает!

– Зачем она на раздаче?