Ловец удовольствий и мастер оплошностей

– На чем?

– Ему присущ какой-то изначальный импульс. Это как музыкальное произведение, – не сразу ответил я. – Бывает, просыпаешься и вдруг чувствуешь его. Это даже не звуки, а общий тон, ощущение, причем всего произведения сразу. Это трудно объяснить. Все остальное сводится к восстановлению партитуры. Иногда это унылое занятие.

– Всё же не верится, – вздохнула она. – Что можно взять вот так и бросить. Мне кажется, что это дар, редкий. Человек не может просто так решать, хочется ему или нет. Это как жизнь. Она течет. Она выдвигает свои требования. Что мы можем решать?

– Тут я согласен, – согласился я, но дальше развивать тему не хотелось. – Люди пишущие приобретают некоторые привычки. Среди них есть и дурные. Например, привычка наблюдать, смотреть. В этом нет ничего хорошего. Я вижу как бы то же самое, что и вы. Но в моем восприятии больше деталей. Я привык их фиксировать. И вот представьте, что вы вдруг лишаетесь возможности выражать свои мысли вслух. Как вот я сейчас делаю, – объяснял я. – Неизрасходованная энергия постоянно дает о себе знать. В голову постоянно лезут идеи, мысли. Они развиваются. Если не записывать, становишься немного больным. Просыпаешься утром вчерашним днем, со вчерашними мыслями. Такое ощущение, что прожил жизнь где-то внутри себя, в другом пространстве и вернулся обратно, где всё как было… Понимаете?

– Не знаю. Но, кажется, понимаю, – ответила она.

Я опять заманил ее в ресторан. Но подвернулся совсем простенький, дорожный, поскольку рядом петляло местное шоссе. Держали забегаловку какие-то южане, чернявые, суетливые, неопрятного вида. Возможно, испанцы, потому что подавали одну паэлью, подобие испанского плова, во всевозможных вариациях.

Когда же нам принесли вино и полную чугунную сковороду с паэльей де марискос на двоих, я понял, что зря столько лет презирал это блюдо. Щедро заправленная мелкорубленым осьминогом, креветками и моллюсками, целиком, в раковинах, паэлья оказалась выше всяких похвал. Морскую живность, Элен отбирала в сторону, ела один рис.

Мы не стали засиживаться. Из ресторана мы вернулись к нашим скалам, спустились к воде и, сняв обувь, повесив кроссовки через плечо, как я посоветовал, связав их шнурками, направились дальше по каменистому пляжу, но по самому краю воду, чтобы не спотыкаться на камнях.

Примерно через километр ходьбы по почти пустынному берегу, Элен застыла передо мной на месте и смотрела куда-то в сторону, к берегу. От небольшого песочного пятачка к воде вышагивал загорелый немолодой мужчина. Но что не сразу доходило – он был совершенно голым. Короткие округлые гениталии от ходьбы болтались. Он не думал нас смущаться.

Незнакомец прошел мимо нас. Я всё же предпочел что-то сверить. Сняв с шеи бинокль, я навел окуляры на берег впереди. И всё стало ясно. Мы приближались к пляжу натуристов, а может быть, даже к лагерю. Никаких заграждений в бинокль я не видел. Но возможно, их не было вообще.

Я поделился новостью с Элен. Она взглянула на меня вопрошающе.

– Я не предлагаю вам бинокль.

– Почему, наоборот, – с решимостью заявила она.

Я протянул ей бинокль. На протяжении нескольких секунд она смотрела через окуляры туда же, на скопление тел вдали, все в чем мать родила.

– Ну и ну.

– Никогда еще не видели?

– Не-а.

– Дальше не пойдем. И в общем-то погода тоже не очень. Нас может подмочить… – Я показал на груду низких сизоватых туч над морем, своей формой напоминавших огромную пасущуюся корову, которая медленно продвигалась в нашу сторону. – Лучше не отдаляться от машины.

Намеченный план прогулки с самого начала не хотел воплощаться в жизнь. Мы отправились в обратную сторону, но шли уже по вскипавшей от прибоя воде. Дно здесь не было гладким, песчаным. Но оказалось усыпано какими-то ракушками. Сняв черные очки, Элен принялась собирать их сначала в карман куртки, а затем в целлофановый мешочек.

Берег здесь действительно был дикий по сравнению с ниццкими пляжами, на которых, чтобы увидеть на дне какую-нибудь живность, приходилось как следует отдаляться от купающихся с маской. Вокруг нас целыми стаями кружили какие-то рыбешки. И не совсем мелкие. Причем то и дело возвращались, словно охотились за нашими тенями на воде.

Песок закончился. Теперь мы вышагивали по гальке. Ходить по такому дну проще было бы, конечно, не босяком, а в резиновых тапочках, которые я как раз и хотел вчера купить в супермаркете, но пришлось бы долго возиться, выбирая нужный размер из целой кучи, сваленной в огромную корзину. Но Элен увлеклась, не хотела выйти на берег. Ей попадались крупные створки гребешка различной окраски, крохотные раковины от каких-то рачков.

– Вы видели?! – вдруг вскрикнула она. – Что это за рыба? Огромная, серая… Вот такого размера, – продемонстрировала она руками что-то размером с мяч.

– Может, камбала. Или маленький скат. Здесь чего только нет. Если бы вы нырнули с маской, вы бы там сутки провели безвылазно.

Лицо ее выражало восторг. Она даже не замечала, что у нее давно намокли закатанные джинсы. Я тоже уже успел вымокнуть по самую грудь, ведь наклоняться приходилось прямо над водой, а волна, гонимая ветром, на мелководье только еще больше пенилась.

Разгоняя ногами шипучую пену, я выбрался на песок и сел, чтобы передохнуть. Сохнуть нам предстояло, скорее всего, на сквозном ветру. Солнца оставалось на полчаса от силы. Поймав ее взгляд, я показал рукой вдоль пляжа – мол, потихоньку возвращаемся, – и первым тронулся в указанном направлении. Она же, по колено в пене, не отрывая взгляда от воды, едва-едва продвигалась. Я окликнул ее. Показал на рифы впереди и на чаек, кружившей над ними шумной стаей.

Я не сразу понял, что что-то случилось. Заглядевшись на горланивших птиц, я выпустил Элен из виду как раз в тот момент, когда она оступилась или на что-то наступила, – понять было трудно. Издали я лишь увидел, как она поджала колено и, обхватив его руками, перескакивала в воде на одной ноге.

Я с разбегу влез в воду и, сразу споткнувшись о невидимые под пеной камни, чуть было не искупался весь, с головой, благо успел опереться рукой на один из валунов, преграждавших мне дорогу.

– Что случилось?!

– Я наступила… Не знаю, на что.

Я кое-как приблизился. По лицу ее текли слезы. От боли. Это казалось очевидным.

Я дал ей обхватить себя за шею, поднял ее ногу и попытался осмотреть.

Какие-то острые махры, не то занозы торчали из стопы. Обломки мидий, каких-то ракушек? В следующий миг я подумал, что это мог быть и морской еж. Она могла раздавить его стопой. Или же попала ногой в расщелину, где иногда они попадаются целыми скоплениями. Коричневатые, с фиолетовым оттенком, махры действительно походили на иглы ежа.

– Держитесь за меня крепко и помогайте мне… другой ногой… Я не могу вас вынести, камни, упадем, – суетился я. – На берегу будем, смотреть, что это… Больно?

Она не отвечала. Но по лицу ее продолжали скатываться крупные слезы.

Задыхаясь от волнения, я почти держал ее на руках, позволяя ей лишь немного отталкиваться от дна левой ногой.

Кое-как мы вылезли на берег. Я помог ей сесть, взял ее стопу и стал изучать травму. Не хватало очков. Я всё еще не пользовался ими вне рабочего стола, и иногда, особенно от усталости или волнения, не мог разглядеть вообще ничего.

После того как я аккуратно вытащил одну из иголок, потом другую, а торчали они целым пучком, я уже не сомневался, что это были шипы ежа. Часть иголок была уже сломана, видимо, еще в воде, в момент происшествия: темные крапинки отчетливо просматривались под светлой тонкой кожей в самой середине стопы, наиболее чувствительном месте. Ей действительно должно было быть очень больно.

Пару минут, пока я продолжал изучать ее ногу, мы молчали. Стоически отвернув взгляд в сторону, не глядя на травму, она продолжала изредка всхлипывать. Я же старался не обращать на это внимания, пытался взять себя в руки.

– Вы не волнуйтесь. Перелома, вывиха нет, мне кажется, – пытался я успокоить сам себя. – Ведь на подъеме, вот здесь не больно?

Она отрицательно заводила головой.

– Вам одни неприятности… Вы злитесь?

– Главное, что ничего страшного. Это иголки… их можно убрать, как занозы. Это не страшно, не волнуйтесь, – успокаивал я.

Вид ее припухшей стопы меня всё же беспокоил. Как идти к машине? Звонить в скорую? Ситуация казалась тупиковой: я даже не знал толком, где мы находимся.

А там и скрылось солнце. Ветер с моря усилился. Как-то быстро вокруг потемнело. Дождь, а то и гроза, казались неминуемыми. Оставаться у самой воды мы не могли.

Я осмотрелся по сторонам. Неподалеку, между скалами, даже кто-то загорал. Компания, не то семья. Где-нибудь рядом, наверное, можно было и укрыться, или уж по крайней мере, если не удастся справиться своими силами, попросить о помощи.

Безропотно мне подчиняясь, скрепя сердце от боли, что было заметно по ее лицу, Элен поднялась на здоровую ногу. Я взвалил на плечи наши вещи. Мы медленно заковыляли в сторону скал и компании. Однако метров через сто я понял, что ей очень трудно так продвигаться, здоровая нога увязала в рыхлом песке. Нести ее на себе я тоже вряд ли смог бы по такому песку, да еще и с вещами, я даже не пытался.

Я оставил ее посидеть одну. И быстрым шагом направился к компании у скал.

Молодая женщина, в одном бикини и в соломенной шляпе, уже видимо заметившая нас, когда мы перескакивали с места на место на трех ногах, уже шла навстречу. И не прошло минуты, как шведская семья с детьми подросткового возраста окружила нас с Элен и, объясняясь с нами по-английски, предлагала свою помощь. Это было, конечно, очень кстати.

Оказалось, что их машина запаркована недалеко. Вверху на дороге была стоянка. Они предлагали подвезти нас до моей машины, оставленной, как я объяснял, гораздо дальше, на выезде из последнего населенного пункта, отсюда ближайшего, но я даже не мог вспомнить его название.

Рослый и немолодой, седовласый швед заверил своих, что справится сам. В конце концов, нас было теперь двое мужчин. Чтобы не мучить бедную Элен передвижением вскачь по песку и камням, мы подхватили ее под плечи и просто понесли к подъему на дорогу, делая остановки через каждые пять-десять метров. Худощавый подросток, сын нашего помощника, следом нес наши пожитки.