Емельян Пугачев. Книга вторая

– Смерти ли боитесь? Не бойтесь смерти, бойтесь измены государыне.

Солдаты вздыхали, смотрели в землю, что-то бормотали невнятное, иные осеняли себя крестом. Чтоб подбодрить их, майор Харлов поднес им водки и сам выпил. Когда стемнело, с раската, где стояли пушки, ясно было видно, как верстах в двух от крепости засветились костры пугачевцев.

– А ну, зажигай фитили! – скомандовал по линии Харлов.

Старые бомбардиры с неохотой разобрали по рукам длинные палки с намотанной на концы паклей, стали макать паклю в лагунки с дегтем, высекать огонь и раздувать трут.

Харлов сам навел на костры жерла пушек и подал команду:

– Поджигай запалы!

Со скалы, где крепость, дыхнув длинным огнем, ударило в степь несколько пушечных выстрелов.

– Ваше благородие, да нешто ядро достанет ворота? Только зря заряды сничтожаем, – раздраженно сказал криворотый бомбардир. – Эхма-а, – вздохнул он и, казалось, хотел добавить: «Сдаваться бы надо, ваше благородие, вот что!»

– А мы без ядер палить будем, для острастки! – как бы оправдываясь, проговорил Харлов и закричал: – Подтаскивай, ребята, картузы с порохом! Дуй вхолостую! И врагу острастка, и нам веселей. А как дойдут разбойники, мы их по заправде пугнем…

От костра, где стояли в козлах ружья со штыками, раздались сердитые выкрики:

– Разбойники ли, нет ли, а только одно осталось нам: сдаваться!

– Нам супротив его силы не выдюжить…

– Казачишки не зря спокинули крепость-то.

– Людство малое у нас, а в петле помирать кому охота!

Харлов дрогнул, но не подал вида, что слышал эти возмутившие его голоса.

– Запалы! А ну, веселей!

Пушки снова ахнули в темную глухую степь огнем и дымом. Мрачный Харлов отошел в край раската и, запрокинув голову, потянул из фляги хмель. «Да, на таких надежды нет… Видно, отвоевался ты на этом свете, Харлов! Прощай, Лидочка, голубка моя, прощай», – шепчет он и с тоскою вглядывается в сторону Татищевой, куда скрылась любимая жена, с которой ему довелось прожить всего пять месяцев.

Снова ревнули в темную ночь, одна за другой, четыре пушки. Комендант допил водку и велел денщику наполнить флягу до краев. В голове у него зашумело. Он приблизился к группе солдат и, напрягая волю, крикливо произнес:

– Чего приуныли, ребята? Давай-ка песню!

– Не до песен, ваше благородие, – глухо подал голос старый криворотый бомбардир. – Надо бы помолиться да к смерти приготовиться… вот чего! – в мутных глазах старика стояли слезы.

«Кончено, все кончено», – решил про себя Харлов и отошел прочь.

Небо на востоке стало розоветь, на западе сереть, занималось утро. Вскоре лагерь Пугачева пришел в движение.

Захмелевший от выпитой водки и от бессонной ночи, Харлов стоял с молодым офицером Мишиным на раскате. Он махнул барабанщику рукой. Как-то ненужно, сиротливо, зазвучал барабан: тра-та, тра-та-та… Дремавшие солдаты встрепенулись.

– К пушкам! – скомандовал Харлов.

– К пушкам! – закричали офицеры.

Солдаты с подавленною бранью вскарабкались на вал.

По бурому полю на крепость надвигалась конная толпа. Впереди, на статном коне – сам Пугачев, за ним – свита, знамена, лес поднятых пик.

Крепость молчала. Сдается, что ли? Но вот внезапно пушки зевнули, засвистела картечь, заскакали ядра.

– Ах, изменники! – сдвинув густые брови, ахнул Пугачев и подстегнул коня.

Отряд пошел к крепости рысью.

– Ваше царское величество, – подскакал к Пугачеву встревоженный Яков Почиталин. – Поопаситесь, батюшка… Отъехали бы к сторонке. Вишь, ядра…

– Старый ты человек, а говоришь чистую дурь, – спокойно ответил Пугачев. – Разве пушки на царей льют?!

– …Запалы! Запалы! – не сводя с надвигавшегося врага глаз, командовал Харлов.

Пушки гремели не переставая. И вдруг, словно сговорившись, смолкли. Пугачевцы приближались. С их стороны уже слышались ружейные, залпы.

– Давай! Чего ж вы!.. – заорал Харлов и оглянулся. У пушек и за валом почти никого не было. Лишь, прячась за частоколом, маячили тенями десятка полтора стариков, да на валу суетились четыре офицера, пытаясь надсадными криками: «Назад, черт! Назад!» – вернуть разбегающихся кто куда солдат.

Харлов теперь сам, в одиночку, перебегал от пушки к пушке и зажигал запалы. Пушки грохали вслепую. Офицеры снова с поспешностью заряжали их, обезумевший Харлов поджигал запалы, сам себе командовал: «Пли! Пли!..»

Но уже с треском рушились ворота, пугачевская конница вскочила в крепость. Харлов выхватил саблю.

– Ура! Ура!.. – закричал он дико, пронзительно и бросился с вала навстречу коннице.

Ударом пики ему выбили глаз, на щеку брызнула кровь, глазное яблоко моталось на толстом нерве, как маятник. Исступленный Харлов продолжал помахивать саблей направо-налево. В него вонзилось сразу несколько пик.

Изрублены, исколоты были все офицеры и почти все солдаты. А те, кому удалось бежать, снова вернулись и, пав на колени, вопили дико:

– Признаем государя, отца своего!..

Казаки-оренбуржцы, что вчера ускакали из крепости в стан Пугачева, рассыпались – одни по домам, другие – по складам, третьи бросились в дом харловского кума Киселева.

– Эй, показывай, где харловское добро?

Им указали. Они принялись вытаскивать пожитки на улицу. Два казака – трезвый и успевший здесь, в крепости, вдрызг напиться – вцепились в большой расписной сундук. Дочь Киселева кинулась им в ноги, заплакала:

– Ой, родные, государи мои!.. Я ж невеста… Это ж мой сундук, с приданым!

Казак, который потрезвее, отступился от сундука, сказал пьяному:

– Пойдем. Грех забижать Анютку!

Но пьяный ударил девку сапогом в лицо, она облилась кровью, завыла. Вбежали еще пятеро.

– Подхватывай! – крикнул им пьяный.

Сундук выволокли. Девка мчалась по улице.