Приговоренная замуж

– Товарищи, давайте поактивнее, – поторопил первый секретарь. – Нам с вами решать: идти Петру Константиновичу под суд или…

Владимир Александрович многозначительно умолк и уткнулся в личное дело Дворцовского.

– Можно мне? – поднял руку директор ремонтного завода.

– Да, пожалуйста.

– Я думаю, тут двух мнений быть не может: украл – отвечай! Тем более, Дворцовский украл у государства и украл немало – девять тысяч рублей. Извините, но это без малого месячный фонд заработной платы слесарного цеха на нашем заводе. Пусть отвечает и как коммунист, и как гражданин…

– Еще какие будут мнения? – желваки на скуластом лице Владимира Александровича заходили ходуном, и Бурлаев понял, что он недоволен предложением директора ремзавода.

– Разрешите?

– Сергей Сергеевич? – вскинул голову Пушмин. – Говори…

– Мне думается, – Бурлаев откашлялся, – не надо быть столь скоропалительно категоричным – решается судьба человека…

– Вот именно, – нахмурился первый, и Сергей с облегчением понял, что правильно угадал желание Пушмина.

– Тем более, мы все прекрасно знаем Петра Константиновича как человека исполнительного, умеющего мыслить современно… Насколько мне известно, прибыли ресторана «Волна» растут, обслуживание клиентов с приходом Петра Константиновича намного улучшилось, появились прекрасные отклики в книге отзывов… А что касается недостачи, товарищи, – Бурлаев обвел членов бюро внимательным взглядом за толстыми стеклами очков, – кто из торгующих организаций от нее застрахован? Наверное, только те, кто плохо торгует, – усмехнулся Сергей и сел на место.

– Но речь идет о воровстве! – вскочил директор ремзавода.

– Минуточку, – остановил его Пушмин. – Сергей Сергеевич, у тебя какие будут предложения по Дворцовскому?

– Наказать, разумеется, – с места ответил Бурлаев. – Наказать по партийной линии, чтобы впредь копейку считать научился… Строгий выговор с занесением в учетную карточку.

– Хорошо… Спасибо… Кто еще из членов бюро имеет какое мнение?

Все молчали, отлично понимая, в какую сторону и как решится судьба Дворцовского. Сам он, до этого сидевший в углу с низко опущенной головой, бледный, вздрагивающий от каждого громкого звука, слегка распрямился, пот, до этого ползущий по его вискам, просох.

– Что же, подведем итоги? – Владимир Александрович встал. – Я думаю, товарищи, нет ничего проще, как отправить человека под суд… Вот сейчас заберем мы у Дворцовского партбилет и считай – нет человека. Правильно? А у него семья. Между прочим, товарищ Кольчугин, у него двое детей. – Пушмин строго посмотрел на директора ремзавода. – Вы человек молодой, начинающий жизнь, и я хочу вас предупредить: принципиальность – дело хорошее, но когда за нею не видят человека, извините, кому она нужна? Да, виноват Дворцовский, сильно виноват, но он искренне раскаялся и уже внес те деньги, что вменялись ему в криминал… Я думаю, Петр Константинович за эти дни все проанализировал и взвесил, сделал соответствующие выводы, и впредь будет более аккуратен в обращении с социалистической собственностью. В общем, я целиком и полностью согласен с предложением первого секретаря райкома комсомола – ограничиться в отношении Дворцовского строгим выговором с занесением в учетную карточку… Ставлю на голосование. Кто за то…

Когда бюро закончилось и его члены, шумно отодвигая стулья, потянулись к выходу, Пушмин окликнул Бурлаева:

– Сергей Сергеевич, задержись на минутку…

Сергей остался сидеть на своем месте.

– Ну, как дела, комсомолия? – с улыбкой спросил Владимир Александрович.

– Да вроде бы нормально, – осторожно ответил Бурлаев.

– Тебе сколько лет? – неожиданно задал вопрос Пушмин.

– Лет? – растерялся Сергей. – Я с сорок восьмого года…

– Значит, тридцать тебе уже стукнуло? Прекрасный возраст, Сережа, прекрасный… Я в этом возрасте из армии демобилизовался, в шестьдесят третьем… Слушай, а не надоела тебе комсомольская работа?

– То есть – как?! – опешил Бурлаев.

– А вот так! – Пушмин прихлопнул ладонью по столу. – Мне кажется, что тебе уже тесноваты рамки комсомольской работы… Пора подумать и о более широком оперативном просторе… У меня, между прочим, в будущем году Филатов уходит на пенсию, а заменить его некем. Честно говоря, устал старик, выдохся и все последние годы помощи от него никакой. Держали за старые заслуги, но теперь он сам просится. А с тобой, Сергей Сергеевич, я думаю, мы сработались бы: мужик ты толковый, с техническим образованием, соображающий… В общем, ты подумай на эту тему, хорошо подумай, взвесь все за и против – время есть. Но пока – молчок. Не было у нас с тобой об этом разговора. Пока – не было! Договорились?

С сильно бьющимся сердцем выходил Сергей Бурлаев из кабинета первого секретаря Прибрежного райкома КПСС.

В конторе лесопунка работала приемная комиссия ГАИ из райцентра. Володя Басов, успешно сдав теоретический экзамен на право называться водителем второго класса, взмокший от волнения, выскочил на крыльцо и закурил. Курить он начал недавно, после трехлетнего перерыва (курил в армии), и первая затяжка все еще оглушала горечью, голова начинала кружиться. Он стоял на крыльце, курил и смотрел вдоль пустынной улицы, празднично украшенной недавно выпавшим снегом. Редко где вились над печными трубами прозрачные дымы, редко где скрипнет калитка, морозно прохрустит снег, а так тишина в поселке – густая, застоявшаяся, вечная.... Отсюда, с крыльца конторы, хорошо просматривается излучина Амура, вся его необъятная ширь с пойменными лугами, старым руслом, протоками и старицами, и все это выбелено, изукрашено первоснежьем, блистает в такой первозданной чистоте и нарядности, что дух захватывает… И Володя смотрел, не уставая восхищаться с детства знакомым пейзажем, представляя, как туго и яростно несутся под ледяным панцирем холодные воды к суровому Охотоморью. Низкое солнце, вывалившееся из-за сопок, медленно подвигалось к заходу, тускло освещая нарядную жизнь на земле…

– Здорово, шеф!

Володя вздрогнул от неожиданности и оглянулся: перед ним стоял Васька Соломатин. В валенках с высокими голяшками, ватных брюках и фуфайчонке, подпоясанной узким ремешком, в кроличьей облезлой шапке – одно ухо отпущено, другое подвернуто – Соломатин выглядел карикатурно смешно. Особенно сейчас, когда нос у него был задорно вздернут, узковатые глаза вызывающе блестели, и весь он, наэлектризованный спиртным, был угловато-несуразный, жалкий и смешной.

– Здорово, Василий, – ответил Басов. – Загулял?

– Есть маленько, – ухмыльнулся Васька.

– В честь какого праздника?

– Какого праздника? – переспросил Василий, презрительно и долго посмотрев на Володю, потом, что-то решив для себя, подошел ближе, сплюнул под ноги и серьезно сказал: – Живу, шеф, вот и праздник!.. Другого не надо. Вон сорока летит и на весь лес сорочит, а вот Шарик к соседской сучке побежал – они просто живут и радуются, понял! Они не знают про Новый год, Седьмое ноября, Восьмое марта, а потому у них – каждый день праздник… Шарик-то, он уже людьми порченный, он уже, может быть, чего и соображает про Первое мая – кость ему лишнюю бросят, приласкают спьяна или пинка дадут, а вот сорока-белобока, та в чистом виде тварь, не нам с тобой, шеф, чета…

– Ну, Василий, философ же ты, – удивился Володя. – Все, ёшкин корень, какую-то хреновину несешь.

– Дай закурить, – попросил Соломатин.

– Отгулы у тебя, что ли? – вытряхивая папиросу из пачки, спросил Басов.

– Ага… Отгулы – за прогулы, – Василий прикурил и раскашлялся. – Медведков-то уходит?

– Считай, ушел уже.

– А кто вместо него?

– Лопушков, говорят…

– Вячеслав Васильевич? – нахмурился Соломатин. – Этот жить не даст – зануда, каких свет не видывал… Может, не он?

– Да вроде он…

Соломатин тяжело вздохнул и отвернулся.

– Слушай, Василий, все хотел тебя спросить… Помнишь, ты тогда со мной ехал и всех людей по сортам развел: этот такой, этот – сякой… Я чего хотел у тебя спросить… А вот меня, ёшкин, ты куда, в какую категорию определишь?

– Тебя? – Васька презрительно скривился и выплюнул окурок. – Тебя, Володимир, пока никуда определить невозможно…

– Как это? – сильно удивился Басов.

– А так… Ты, Володей, пока еще только заготовка на человека, из тебя еще что угодно можно лепить… Можно подлеца вылепить, а можно доброго трудягу, каким ты сейчас себя и считаешь. Но сегодня ты все это с молодого гонору делаешь, понял? Мол, захочу, и вымпел у меня будет, захочу – еще лучше сработаю. Любуешься ты собою, Володей, на публику работаешь… А вот когда ты будешь просто работать, ни на что не рассчитывая, и от этого удовольствие получать, а не вымпелы, тогда ты и станешь настоящим, понял!..

– Что ты к вымпелам привязался? – осерчал Володя. – Покоя они тебе не дают. Может, завидуешь?