Сумочка из крокодиловой кожи. Криминальный детектив и мелодрамы Кольского полуострова

– Совсем другое дело! Держи…

Столяровский положил кусочек сала на хлеб и подал его Кульмину.

– Главное закуси, Степаныч, – нравоучительно сказал он и вновь начал разливать спиртное.

– Я так считаю… – сказал он. – Пусть стаканы будут наполнены… Зачем пустые-то на столе стоять будут?

– Сынок, небось, вылитый батька? – спросил щуплый.

– Да, Степаныч, наследника видел? – в свою очередь поинтересовался толстогубый и, громко чавкая, сказал: – Помню, когда моего спиногрыза показали, так я сразу и обалдел. Маленький, а на меня похож. Теперь такой бугай вымахал, того и гляди, шею намылит.

– Натерпелся я страху, – признался Михаил Степанович.

От выпитой водки его кровь учащённо пульсировала, и приятно хмелило голову.

– Прихожу в полдень… – довольный тем, что появилась возможность выговориться, Кульмин добродушно продолжал: – Показывает она мне малютку…

– Супруга?

– Ну, да! Светланка моя… Через окно, конечно. Толком и не разглядел. Что там, на втором этаже, увидишь?

– Моя на первом лежала.

– А моя, так, вообще, на четвёртом.

– Помолчите, мужики! Послушайте человека, – вмешался Рудик и тут же услужливо начал раздавать стаканы. – За отца ещё не выпили. За тебя, Степаныч!

– …Счастливый, скажу вам, не передать… – не обращая внимания на то, что его часто перебивали, возбуждённо продолжал Кульмин. – Смотрю, супруга моя плачет и на голову показывает. Что было? Всё, думаю, ребёночек дебильный…

– Может, пятно родимое?

– Бывает, они как-то там щипцами…

– Прекратите, – вновь вмешался Столяровский. – Что дальше-то? – сочувственно спросил он и опять первым опустошил стакан.

– Ничего особенного, – широко улыбаясь, ответил Михаил Степанович, – кое как объяснил ей, что, мол, ничего не понимаю. Попросил записку написать.

– Чиркнула?

– Вот, слушайте… – Кульмин достал из кармана пиджака аккуратно служенный тетрадный листок: «Милый Мишутка! – стал цитировать он повышенным, ораторским голосом. – Я очень счастлива, что у нас родился мальчик. Он сильно похож на тебя. Вылитый папулечка. Крепко целую…»

– На голову-то зачем показывала?

– Поясни, Степаныч.

– Вот! Внимание! – объявил Кульмин и с пафосом дочитал: «Когда придёшь в следующий раз, принеси, пожалуйста, расчёску…»

– Ну и отмочила! – воскликнул щуплый и, подняв упавшую папиросу, глубоко затянулся.

– Все женщины с приветом. Рехнуться можно, а она – принеси расчёску, – грубо выругался Столяровский и, подбадривая Михаила Степановича, сказал: – Тем более, после таких переживаний не помешает ещё пропустить, грамм по сто…

Кульмин больше не отказывался от водки и уже не испытывал к алкоголю отвращения. На душе у него было спокойно и радостно. В голове шумело. Он ощущал приятную сонливую слабость. Если вдруг он и пытался противиться, то внутренний голос робко говорил ему: «Миша, ещё чуть-чуть. Сын, ведь, родился».

Впервые за многие годы тихой семейной жизни Кульмину по-настоящему захотелось выпить. Ему даже понравилось быть захмелевшим. Он долго и рьяно о чём-то спорил, потом отрешённо задумался, загрустил, а затем пьяно и горько зарыдал.

Рудольф Столяровский уходил последним. На прощание он плеснул в стакан «Столичной», но не удержал его в руке и выронил на пол. По паркету рассыпались осколки мелких стёкол. Выматерившись, он, покачиваясь из стороны в сторону, неуверенной походкой направился к выходу.

На лестничной площадке он крепко обнял Кульмина и заплетающимся языком пролепетал:

– Ты не серчай за стакан. Я другой принесу.

– Не болтай, – отмахнулся Михаил Степанович, – дело житейское…

– Нет, ты не думай… Рудольф Столяровский – человек слова! Сказал, сделаю, – значит, сделаю…

– Один дойдёшь? – с сомнением спросил Кульмин, заглядывая в его блестящие осоловелые глаза.

– Обижаешь! – вскипятился Столяровский и тут же, цепляясь за перила, с грохотом покатился вниз по ступенькам.

Михаил Степанович сочувственно посмотрел на его ссадины и без особого энтузиазма предложил:

– Давай, провожу!

– Сам дойду! Не впервой…

– Подожди, – настоял Кульмин. – Пальто накину… Заодно проветрюсь.

Постоянно пошатываясь, и придерживая друг друга, они шли по немноголюдным в этот час улицам. Иногда падали, а затем, то смеясь, то ругаясь, с трудом поднимались и продолжали свой путь, не обращая ни на кого внимания. Столяровский несколько раз пробовал петь, но кроме диких выкриков и отдельных вульгарных куплетов, у него ничего не получалось. Попадавшиеся на их пути случайные прохожие с брезгливым видом обходили их стороной. Некоторые называли их алкоголиками, на что Михаил Степанович пристыжённо отворачивался, а Рудик отрицательно жестикулировал руками:

– Мы не алкоголики! У нас сын родился… – возражал он, и снова продолжал горланить похабные песни.

Однако вскоре это занятие ему надоело, и несколько минут он шёл молча.

– Степаныч! – словно очнувшись, прокричал Столяровский, пытаясь заглушить заунывный вой вновь разгулявшейся метели. – Смотри, как тебе подфартило…

Он резко отошёл в сторону и через какое-то мгновение уже катил перед собой коляску тёмно-голубого цвета.

– Как по заказу! – озираясь по сторонам, сказал он. – Импортная…

– Прекрати дурковать! – строго возразил Михаил Степанович.

– Сам просил. Бери. Пользуйся…

– Отстань, ненормальный! – возмутился Кульмин, пытаясь вырвать коляску из цепких рук Столяровского.

– Не желаешь?! Хрен с тобой… Мне самому сгодится, – пьяно икая Рудик демонстративно проволок её до следующего квартала. У своего дома он небрежно попрощался с Кульминым и, прежде чем с грохотом ввалился в подъезд, громогласно продекламировал:

– Пожалейте меня, сиротинушку! Подайте хлебца! Налейте вина…