Дурачок, или Эротический сон в августовскую ночь

Прейскурант

Я без осложнений снял деньги в банке и заказал карту. Поэтому, когда в комнатной двери нарисовался блин комнатосдавателя, мы быстро уладили наше дело.

Когда мягко и нагло давят, я теряю сообразительность. «Зачем отдал здесь, а не в банке?» – запоздало понял я, вспотел и покраснел. Но было поздно.

Толстый напоминал какое-то хищное животное, которое играло с жертвой перед тем, как съесть… Нет, ошибся: он походил на дельфина… Не слыхали? – Стая дельфинов окружает человека в море и начинает играть им с самым добродушным видом: кидают человека, как мячик. Человеку сначала смешно. Да только потом рёбра ломаться начинают от сильных подкидываний. Тут уже ор, мат, хрип… – Вы поняли.

– Тут вот ещё что, – сказал толстый, чуть прикрыв глазки. С них, казалось, сейчас жир потечёт. – У нас предусмотрены услуги для более полного удовлетворения жизненных потребностей постояльцев.

– Какие? – спокойно поинтересовался я. —

Толстый изобразил из себя жеманную девочку. —

– Поесть и удовлетворить желудок вы можете без труда. Опорожниться – пожалуйста, вот туалет. Но у вас же ещё есть и простата. А этот орган требует работы, как и все остальные. —

Глазки толстого сузились до предела. И сейчас он напоминал уже кота, внаглую съевшего блюдце сметаны. —

– И что же, – спросил я, хмурясь и глядя на жир, капающий из глазок толстого на пол – в самом деле, должна.

– А то, что у нас в штате девочки – проверенные, опытные, как хотите: спереди, сзади, в рот, на пару – по прейскуранту, – выпалил толстый на одном дыхании, опасаясь, что я перерву, и с вежливым поклоном, вытащив из папки, предложил мне упомянутый прейскурант. —

У меня, как у мужчины, конечно же, шевельнулось в штанах и произошло некое помрачение сознания. Но я, и даже не оттого, что я человек молящийся, а оттого, что жизнь прожил и на людей нагляделся до рвоты, решительно поставил между прейскурантом и моей грудью ладонь:

– Нет, дорогой мой, – тепло молвил я с задушевной улыбкой, напрягаясь, как бы соврать ловчее, чтобы не обидеть хозяина…

Люди гнуснейшую жизнь устроили, в которой, что ни поворот, а лгать необходимо – вечную душу марать. Иначе чревато… —

– Спасибо за душевную заботу. Но у меня оперированная аденома. Поэтому этот отсутствующий орган, к моему величайшему сожалению, работы уже не требует.

– А сколько вам?

– Да уж восьмой десяток пошёл. —

Блин посерел, будто неделю после масленицы пролежал не съеденным. А жир даже с пола испарился. —

– Кстати, паспорточек пожалуйста для временной регистрации. —

Я не увидел причины отказывать.

Добродушие сытого кота сменилось на нечто злое и голодное… – на морду крысы, пожалуй, шныряющей в поисках жратвы.

– В самом деле, в самом деле, – будто оскорблённо лепетал он, листая паспорт. – Хорошо сохранились… Ну что же, оставайтесь. —

Сунув мой паспорт в папку, толстый, не взглянув на меня, вышел…

Я – за ним:

– Куда же вы, уважаемый? А банк?

– Как-кой банк? – Толстый смотрел на меня, как на идиота. Он как-то враз перестал походить на крысу… Правильно: крыс не любит никто. И голос его почему-то сделался писклявым.

– Да деньги ж платить.

– Как-кие деньги, уважаемый? – И толстый сложил кожу на лбу морщинами вдоль. – Сущий клоун. —

– Да за житьё же! —

Толстый поскучнел:

– Ах, будет вам, полноте, что за формальности? – И он, оставив меня с носом, нагло вышел.

Я потёр нос и почувствовал – он распух: надули!.. А кто виноват? – Сам дубина… Бессильно возмущался, даже плакать хотел. Но и испытывал большое облегчение, смешанное с тревогой. И тревога усиливалась: анчутинг оказывался слишком крутым и вонючим для моей тонко устроенной натуры: «Как вообще можно жить в этом гадюшнике, не так давно бывшем моей замечательной Родиной?»..

Нет, я не стремился очернить Отечество. Потому что видел: люди во всём мире изо всех сил стремятся превратить земную жизнь в го. но и счастливо бытийствовать в этой духовно зловонной мерзости… Почему? – Мне ясно: такова воля Всевышнего о землянах… Дьявол?.. – Да ладно вам с иностранным народным творчеством… Но тут же Родина. И вдруг – вместо Отечества – вонючий, год не чищенный сортир… Тьфу!..

Топор, висящий в воздухе, оказался добротно вымазанным человеческим навозом. Не справившись с запахом, я несвоевременно заснул, чтобы избавиться от наваждения.

Чёрные когти

Постучали:

– Можно? —

Сон оказался чутким. Вскинулся и очумело молчал. Просунулась деваха в своём халатике с чужого плеча.

– С утрецом вас.

– Что? – вопросил я вместо ответа.

– Жирняга девок предлагал, да? – деловито вопросила деваха.

– Ну.

– Взяли?

– Мне не надо, – ответил я хмуро.

Деваха засмеялась:

– Всем надо. – И резко помрачнела. – Это вы напрасно… – А что, не стреляет уже? – сочувственно спросила она и подпёрла ладошкой подбородок. – Бедненький. —

В голосе чувствовалась слеза. Деваха укрепила своё изображаемое чувство хлопанием накладных ресниц.

Положение было невозможно нелепым. Но я боялся обидеть деваху: жить ведь с ней. Обозлится – такого натворить может, что без трусов убежишь.

– Может быть, не стоит вмешиваться в мою жизнь? – сказал я, не отвечая.

– Дурачок вы, – обиделась деваха, – я ж из сочувствия. Вы, сразу видно, приезжий, издалека. Не знаете, как тут и что. И хозява оберут вас за милую душу, выставят, а то и вовсе оптимизируют. —