Якса. Царство железных слез

Откуда они знали друг друга? О, Праотец, это дурной знак! В этом городе не любили Единоверцев, не преклоняли колени пред Знаком Святого Копья Ессы, а потому Грот предпочитал не выделяться. Он уже видел, что происходило в сборах, которые покидал Праотец и перенимал Волост.

– Вы меня узнали, благородная госпожа? Откуда, если могу… и кто вы?

– Зови меня госпожой Венедой. Я выкупила вас из ямы, но поблагодарите позже, а пока что садитесь за ужин, отче.

Красивый голос, чуть хриплый. Властный. Такую нелегко испугать; и наверняка еще сложней добиться ее благорасположения.

Он уселся за стол, где приготовили истинный пир. Хлеб, настоящий, испеченный на закваске, круглый, в трещинках. Рядом в миске – молодой мед, который звался патокой, пончик со сливами и сметаной. Оловянный кувшин – наверняка с вином, которого он и не пробовал вот уже две недели, – закопченная твердая емкость, утка или каплун, запеченный в глине. И еще – горячая репа, просяная каша со сметаной; яства, которых за дни бегства он не видывал.

Он сидел, а Венеда пододвинула глиняную миску, прикрытую льняным полотенцем. Он машинально принял ее, отбросил материю и…

Внутри был толстый кованый гвоздь. Железный. Удивленный Грот взял его в руки.

– Я знаю о вас все, инок Грот, – сказала она притворно милым голосом. – Я видела вас в сборе в Посаве. Вы прячетесь под одеждой простого селянина… И правильно делаете, поскольку тут вы места себе не нагреете – с того времени, как комес Стурмир вернулся к старой вере. Я также знаю, что вы были рыцарским человеком, прежде чем принесли обеты.

Грот отложил гвоздь на стол, взял хлеб, оторвал кусок. Налил себе вина.

– Этот гвоздь, – продолжала она, – для стрыгона. Того самого, что едва вас не убил; того, что наведывается в город всякую ночь. Вы найдете его и убьете. Так вы отблагодарите за то, что я выкупила вас из ямы.

– Или?

– Или Стурмир узнает, кто прятался в его околе. И как думаете, чье мясо достанется тогда чудовищу в следующий раз?

Грот равнодушно потянулся к запеченной глине с птицей внутри. Ударил по столу, раз и другой. Поверхность треснула. Он освободил мясо, отрывая куски глины и догадываясь, что за птица попалась ему в руки.

– Вы слышите, что я говорю?! – почти крикнула женщина. – Вас замучают, четвертуют, заставят страдать… А потом отдадут стрыгону, если вы выдержите…

– Бегите, госпожа, к Стурмиру как можно быстрее, – проворчал он с полным ртом, понимая по вкусу, что это утка. Оторвал крылышко, обгрыз неторопливо. Заел хлебом, запил вином. – Может, успеете, пока я не закончу жаркое. Если вы знаете, что некогда я был рыцарем, то должны помнить, что я нечувствителен к угрозам и шантажу. Я оставил пояс и остроги перед воротами сбора Праотца. Я не боюсь угроз.

И вдруг женщину охватила ярость, будто в нее вселилась душа мавки. Она прыгнула к иноку, вскидывая руки, ногти блеснули, будто когти! Будь он ее невольником – наверняка порвала бы его. Но Грот не испугался, даже не отшатнулся. Схватил Венеду за запястье правой руки, сжал, придержал.

– Сядь, госпожа, – сказал он. – Не сей непокоя. Я инок, учитель, садовник Праотца, а не дворняга, которой можно приказывать. Хочешь, чтобы я уничтожил стрыгона? Зачем бы, проклятие, мне пытаться это сделать?

– Потому что ты инок божий. Ты ел плоды в саду Праотца. Твоя повинность – охранять нас от зла, которое приходит из леса. «Средь диких боров вознес я сбор ваш, – почти пропела она строфы Символа веры Ессы, – чтобы свет мой охранил вас от бесов Волоста». Ты – ученый человек, а только такой и может одолеть чудовище. В око?ле прячется немало женщин, стариков и детей. Если мы выйдем отсюда, хунгуры устроят нам резню. А если останемся, то нас пожрет стрыгон, рожденный в неправедности и тьме!

Она говорила задыхаясь: была так близко, что он на миг ощутил – или же ему только так показалось – запах ее тела. Потому он прикрыл глаза, стиснул на миг зубы, чтобы избавиться от воспоминаний, что грызли его, подобно волкам.

– Со стрыгоном – непростое дело. Не получится, как в сказках, позвать дурачка с мечом, чтобы тот убил тварь за два скойца. Жизнь – не сказка, но дорога, с которой не возвращаются. Железо, серебро или золото не убивают упыря, восставшего из могилы. Стрыгон появляется, когда кто-то совершает большое зло, он приходит как следствие этого подлого поступка. Чтобы его уничтожить, необходимо устранить источник греха, и тогда тварь уйдет, успокоенная, и вернется в замирье. Потому, – он потянулся за кубком с вином, – кто в Дзергоне совершил нечто настолько жестокое, так обидел другое существо, что оно вернулось после смерти?

– Я не отсюда. Стурмир – это мой родственник. Дал нам укрытие. Он тверд в язычестве, и если узнает правду о тебе…

– Ты весьма уверена, госпожа, что я поддаюсь шантажу. Ты слишком смела!

– Я кое-что тебе покажу. Пойдем!

Взяла его под руку и подняла с лавки. Провела инока под стену, где на постели лежал некто, завернутый в шкуры.

Грот увидал маленького мальчика – едва ли шести, может, семи весен, – он свернулся под волчьими шкурами, с прикрытыми глазами, с волосами, постриженными под горшок – на одном уровне на затылке и над ушами. Малой спал. Спокойное личико, чуть раскрытые губы, олицетворение тишины и благости. Грудь его слегка приподнималась.

– Это Якса, мой единственный сын, – сказала Венеда, наклонилась над мальчиком, поцеловала его в голову. – Мы сбежали от орд, и если мы выйдем отсюда, нас убьют хунгуры. Убьют страшно, из мести, яростно, с ненавистью. С наибольшей болью, какую только этот помет Чернобога сумеет причинить. Потому что мы – Дружичи. Мой муж, мой господин, отец Яксы, убил на Рябом поле высшего кагана. Мы – его крови и плоти. Помоги нам! Мы действительно не можем отсюда выйти. Ты не слушаешь угроз – послушай же мольбу! Смилуйся, иноче!

Грот положил руку на голову спящего мальчика и сказал:

– Хорошо бы, чтоб из праха и костей рыцарей на Рябом поле встал мститель.

– Хорошо бы, чтоб такого не случилось, – пробормотала она, – иначе не останется в мире ни одного Дружича.

И вдруг пала на колени. Буквально: на оба колена, перед Гротом, целовала его в руку, прижимала к губам, а в глазах ее он видел слезы.

Эти глаза напомнили ему кое-что. Из-за таких же он некогда принял обеты, отбрасывая прошлое, словно поношенный плащ.

Из-за таких глаз у него всегда случались неприятности.

– Ради этого мальчика… я сделаю это. Да пребудет с ним сила Ессы… как и со мной. И с тобой, сестра.

5

Следующий день выдался мрачным и серым, словно близились дзяды, а не весеннее равноденствие. Солнце еще не вышло из-за туч, накрапывал легкий дождик, превращая землю в городе, стоптанную сотнями ног, в болотистую, глинистую грязь, перемешанную с конским и коровьим навозом. Женщины не выходили из домов ткать лен, не скрипели гончарные круги, не звенели молоты в кузнице. Все попрятались в домах, окруженных клубами седого дыма.

Око?л был богатым. Тут были мастерские, каких не встречалось во многих из замков. Улицы без мусора и человеческого дерьма, потому что нечистоты сливали в дубовые желоба, куда стекала дождевая вода с крыш. Колодцы с чистой водой и источник, откуда по долбленым стволам и трубам воду распределяли в важнейшие места. В каждой хате – глиняная печь, дым от которой уходил прямо в отверстие в крыше. Амбары, хлева и скотные сараи.

Был почти полдень, когда инок выбрался на обход око?ла. Начал он с майдана, где вокруг журавля расставлены были шесть жертвенных столбов. Третий – окровавленный. Кровь впиталась в мокрое дерево, проникла в его слои, словно ужасное напоминание; Грот все еще слышал жуткий вопль Редовии и глухой, бессильный крик ее мужа.

Вдруг под докучливым дождиком Дзергонь с его серыми стенами хат, выныривающими из грязи как ядовитые грибы, показался ему бездной. Уставшие, согбенные люди выглядывали из дверей, словно крысы, быстро пробегали уличками, словно кто за ними гнался. Стрыгон. Его присутствие, неощутимый смрад стояли над око?лом словно проклятие. Он ждал ночи, чтобы прийти снова. Интересно, кого нынче принесут в жертву?

Грот сжал кулаки. Он проявил трусость, он не должен был позволять такого – как инок, как жрец Праотца.

«Ты не станешь красть и блудодействовать в сборе отца моего. В том, что выстроил я средь лесной глуши. Не посягнешь на жизнь ближнего, поскольку всем я дал поровну».

Законы нынче казались пустыми словами. Он стоял здесь, посреди око?ла, небольшой сбор из грубых колод, с башенкой. Сад был вырублен, сожжен. Кто-то терпеливо подкладывал огонь под яблони, пока те не превратились в обугленные обрубки. Но из земли их вырвать так и не сумели. Вросли они глубоко, как истинная вера.

Грот заглянул в сбор, чтобы сразу отступить. Там, где должен был стоять камень со Знаком Копья, которым Бедда убил Ессу, избранника Праотца, высился мрачным валуном грубо отесанный болван языческого Стрибога. Стоял неподвижно, не вросший еще в землю, держа в левой руке рог, а в правой – огромный лук. Божество стрелков – как ветер раздавал дары и далеко нес стрелы. Двое людей с пустыми глазами, светлыми, стриженными под горшок волосами и усищами, заправленными аж за уши, обвешивали идола дарами. Мечами, сегментированными поясами воинов, колчанами и прямыми луками, набрасывали проткнутую, распоротую по бокам, чуть проржавевшую кольчугу. Таблички с законами на стенах покрыты были слоем глины. Выдавили на них языческие резы, представляющие старых богов: Мокошь и Карса, чьи изображения хранились лишь на камнях, в отличие от молодых, вытесанных из дерева.

«Не станешь кланяться богам из камня и дерева…»

Он обернулся и хотел уже выйти, и тогда что-то свистнуло; в стену сбора, ставшего храмом, воткнулась длинная перистая стрела. Железный наконечник был с косым крюком – редко виданным у лендичей и вообще у ведов.

В десяти шагах от него стоял Стурмир. Инок прекрасно видел его полысевшую ото лба голову, длинные волосы, которые спадали по сторонам черепа. Подозрительные глаза. За его спиной – двое воинов, в шлемах из Скандии, с забралами на лоб и лицо, с отверстиями для глаз. Воины опирались на топоры, комес же опустил лук, ступил ближе, встал в шаге, холодный и мокрый от дождя.

– Едва Венеда выпросила для тебя свободу, как ты принялся разнюхивать, чужак?! – заговорил Стурмир.

Грот схватил стрелу. Вырвал и сломал в кулаках, больших, как булыжники. Выше Стурмира на голову, он наверняка вызывал как беспокойство, так и злость.

– А может, – оскалил желтые зубы комес, – ты поддерживаешь Единоверцев? Пришел увидеть, что тут происходит с монашеским местечком? С иноком, который сбежал, едва пришли вести с Рябого поля? Он не остался защищать верных господних дерев! Но не забыл захватить с собой шкуры да шкатулки. Проклятый единоверческий род! Проклятые иноки, лекторы, иерархи и патриарх. Нам нет нужды в лендийской волшбе. У нас собственные боги. Из камня и леса.

– Я ищу следы стрыгона, милсдарь комес. Чтобы он не накликивал проклятия богов, проливая кровь невинных.

Стурмир сунул лук в луб, закинул за спину. Протянул руку к дружиннику.