Ученица мертвой белки. Книга 2

– Ты не находишь странным, что нигде не видно детей, о которых они так пекутся?

– Действительно, странно. Злата говорила, детей прячут. Неужели их держат взаперти сутки напролет?

– Или их от нас спрятали?

Охотник нахмурился:

– От этих всего можно ожидать.

Неожиданно сильно он сжал Янке руку, девушка в недоумении воззрилась на него.

– Как ты думаешь, – проговорил он тихо-тихо, не отнимая руки, – кого из этих очаровательных людей мне убить? Предлагаю карлика!

Охотник отпустил руку и по-волчьи усмехнулся. Янка не улыбнулась в ответ: она не могла доподлинно знать, шутит ее спутник или нет. А не бравада ли это – пустая, лживая? Кто, как не он, не колеблясь бросил оружие к ногам карлика? И сердце вдруг сдавила тоска по милому, доброму, честному Мартину, которого, вероятно, уже не было в живых.

Глава 4

Идеальная мишень

Пан Миклош Перст не обманул. Деревенские накормили гостей досыта. За всю жизнь Янке еще не доводилось за раз съедать столько мяса. Их потчевали как королей, и вино лилось рекой. Правда, Охотник был сдержан в еде и от вина вежливо отказался, сославшись на предстоящую ночную работу, ради успеха которой, собственно, и затевался пир. Янка все же позволила себе пару бокалов: безумно хотелось снять напряжение. От принятого в голове зашумело, накатила усталость, смерть как захотелось вздремнуть. Охотник проводил ее в избу, заверив, что все хлопоты с фантастическими крысами берет на себя.

В отведенной им избе стояла тяжелая духота, по-видимому, помещение давно не проветривалось. В передней у окна располагался довольно сносный на вид диван, в смежной комнате у печи – двуспальная кровать, у которой висел настенный ковер с вытканным на гобелене изображением лесного оленя, а посередине комнаты – круглый деревянный стол на громоздких закругленных книзу ножках – отчего-то вспомнился сетчатоголовый староста-карлик.

Янка распахнула форточку – приятно повеяло свежей листвой, и прилегла на диван. Но, невзирая на дремоту, сон не шел к ней. И все по вине Охотника, который с завидным усердием, движимый неясной целью, шарил по углам, гремя мебелью, перетряхивая тумбочки, перебирал старое тряпье.

– Ты что-то ищешь? – сквозь дрему спросила Янка.

– Знаешь ли, нет у меня доверия к этим «добрым» людям, и хитромудрому педанту-карлику, главарю их, я не верю. Нутром чую подвох. И дело вовсе не в крысах. Их проблема в чем-то другом. Очень хочется докопаться. Нет, я обязан… до рассвета, пока мелкий ушлепок не заявится насадить нас на вилы.

Дремоту как рукой сняло.

– Ты не собираешься ловить крыс? – спросила Янка, наивно вылупив глаза.

– Увижу – поймаю, – ответил Охотник, не прерывая поиска. – Чую, крысы – не главное. Настоящая угроза – в другом.

– В чем?

– Это я и пытаюсь выяснить. Найти зацепку, которая поможет прояснить картину.

К тому времени Охотник добрался до круглого стола, такого же кривоногого, как староста деревни.

– А вот это уже интересно…

Парень принялся отодвигать громоздкий стол. Янка поспешила на помощь. Вместе им удалось подвинуть громадину ближе к стене, освободив пространство на полу в центре комнаты. Сперва Янка не заметила ничего, на что следовало бы обратить внимание, но Охотник показал, куда смотреть: среди дощатой кладки выделялся квадрат, где щели между половицами казались чуточку шире остальных. У глиняной печи лежала кочерга. Охотник поддел ею половицу. Со скрипом доска поддалась, потянув за собой весь квадрат.

Напольная дверь вела в подпол, откуда резко пахнуло холодной сыростью. В деревне не было электричества, похоже, здешние о нем не имели понятия, так что пришлось раздобыть среди сваленного в углу старья масляный светильник с закопченной ручкой.

Попросив Янку посветить, Охотник, держась за края люка, полез вниз. Подвал оказался неглубоким. Он без труда нащупал дно и принял из рук девушки фонарик, в котором лениво тлел фитиль. Неровные половицы при каждом движении издавали неприятный хруст, действовавший на нервы, Охотник направил свет фонаря под ноги. Увиденное заставило его мгновенно отдернуть ступню, но под отставленной в сторону ногой вновь отвратительно затрещало, и, к сожалению, Охотник уже знал, что именно.

Отпихнув подошвой раздавленный человеческий череп, он грубо выругался и осветил фонарем дно, дав возможность Янке самой осмотреть страшную находку. Убедившись, что обнаруженный подвальчик сплошь завален отнюдь не гнилыми досками и прочим барахлом, а устрашающим ассорти из людских останков разной степени разложения, Янка закрыла ладонью рот, чтобы не закричать. Ее мутило: пахло не сыростью, а тленом.

– Как там вещал подлый карлик? Нечасто захаживают гости? Сдается мне, врал безбожно, – сказал Охотник, продолжая разгребать подошвами залежи костей.

– Почем знать, чьи это… мощи? – пролепетала Янка, собравшись с духом и мысленно сетуя, что с таким трудом подобранное слово совсем не вписывалось в гнилостный подвальный антураж.

В тот момент она несказанно сожалела, что не отказалась от вина: теперь во рту ощущался привкус крови.

– Своих убивают? Навряд ли. И почему бы их не похоронить? Не по-людски как-то.

Охотник выбрался из подвала, закрыл люк. Вместе с Янкой они придвинули стол на место, оставив в комнате все как было. Выходя из помещения, Янка оглянулась, поймав себя на нелепой мысли о том, что беспокоится, надежно ли закреплен люк, как будто опасалась восстания мертвецов.

– Ляг поспи, мертвые не представляют опасности, – произнес Охотник, вторя ее мыслям, – чего не могу сказать о «милых» жителях Доброй деревни. А я пойду разведаю, глядишь, и детишки найдутся! Надо же понимать, откуда именно следует ждать появления крыс.

Мысль о том, что ей придется спать в доме над десятками не преданных земле безымянных останков, приводила в дрожь, но лживые гостеприимные улыбки «добрых» людей вызывали куда большее отторжение. И усталость накатила новой волной…

– Хорошо, – сказала она, укладываясь с ногами на диван.

Ей сделалось безумно холодно в летнем платье, по рукам поползли мурашки. Внимательный Охотник накрыл ее покрывалом заботливо и нежно. В тот момент она узнала в нем Мартина, и тоска по чему-то упущенному безвозвратно снова закралась в сердце…

За Охотником затворилась дверь, и звук его шагов не слышался более. Прохладный ветерок поддувал из форточки, обещая вечер. Флисовое покрывало, мягкое и легкое, согревало. Мысли, шедшие чередой, отдаляясь в сознании, делались ему безразличными. Янка не пыталась ловить их на лету, не пыталась придать им значение – Янка исчезала во сне.

Проснулась внезапно, в полной темноте. Ритмичный стук в дверь выдернул ее из сна. Ей бы следовало испугаться, но обиталище страха, по всей видимости, до сих пор пребывало в грезах, отделив от себя ту, что едва покинула сон. И Янка, не заботясь ни о чем, отворила дверь.

Перед глазами в желтом свете масляного светильника возникло веснушчатое лицо Златы. Извинившись, девушка сообщила, что пришла проводить Янку к старосте. По словам Златы, глава деревни собирался обсудить с ней нечто важное тет-а-тет. Выспавшись, Янка была рада представившемуся поводу выйти из дома, тем более компания ее устраивала: Злата, похоже, являлась единственным человеком в деревне, вызывающим искреннюю симпатию. Гнусного карлика она, разумеется, не мечтала лицезреть, однако ей стало любопытно, – все лучше, чем сидеть на месте в ожидании блудного Охотника.

– Где вы прячете детей? – задала Янка давно волновавший вопрос. – Сколько мы здесь – ни одного ребенка не встречали.

Она не питала особых надежд на ответ и тем более на откровенность. Но рассчитывала распознать скрытое в неосторожном взгляде, правду – в потоке лжи, что непременно, будьте уверены, изольется. Как-никак, о лжи Янка знала немало. Она немедля принялась всматриваться в глаза Златы, словно в экран, изрезанный волнами шума, отыскивая зерно истины за ретушью помех. Но ее ждала неудача, а возможно, неудача и была истиной – с какой стороны посмотреть. Янка увидела то, что не вписывалось ни в оно из ее предположений: ее вопрос опустошил взгляд Златы, опустошил тотчас и начисто. И Янке сделалось неуютно в компании с ней, и тени от нависавших над тропинкой плодовых деревьев, и скрежет гравия под ногами, и негасимые звезды в подозрительно синей ночи – все разом превратилось в угрозу.

– Ты что-то спросила? – Голос Златы, лишенный интонации, сквозил металлом, а в глазах ее как будто заснула сама смерть.

– Да так, ерунда, ничего. – Янка не решилась спросить снова.

– Вот мы и пришли! – радостно сообщила Злата, и жизнь вновь поселилась в ней, наделив легким румянцем веснушчатое лицо и веселыми искорками – глаза.

На крылечке дома у мельницы гостью встречал староста. Он не стал спускаться навстречу, а приоткрыл дверь, жестом радушного хозяина приглашая войти.

– Милости прошу, Янина! Позвольте вас так называть!

– Как вам будет угодно, – ответила Янка, с подозрением оглядывая карлика: сеточка с его волос улетучилась, открыв жестко налаченные черные кудри.

Переступая порог дома, Янка оглянулась на Злату, но девушки и след простыл. С неожиданным уходом Златы Янка почувствовала себя брошенной. Тяжело вздохнув, она вошла в помещение.

Нельзя было не поразиться тому, как резко оно отличалось от той избы, где ей довелось вздремнуть, а вернее всего, и от прочих изб тоже. Под потолком по обе стороны полукругом висели серебряные канделябры со множеством свечей. Завораживающий свет падал на восточный ковер ручной работы, богатый красочной замысловатой вышивкой – на него неловко было ступить. На стене висело грандиозное зеркало в кованой оправе с изображением амурчиков, нацеливших свои стрелы на смотрящего. У зеркала на туалетном столике из красного дуба стояли две медные курильницы в форме короны, увенчанной драгоценным камнем. Из курильниц тонкими струйками змеился белый дымок, заволакивая пространство. Пахло маком и корицей.

Взгляд девушки остановился на необъятном ложе, расположенном под столь же внушительных размеров окном, завешанным легким светлым тюлем. На ложе волнами лежало покрывало из алого бархата. Восторженный чудодейственный эффект от роскошного убранства жилища старосты развеялся, не успев окончательно заморочить, стоило Янке представить карлика на этом исполинском настиле, достойном королей. Воображение разгулялось не на шутку, являя сцены, как малыш Миклош дрейфует в неохватном море алого бархата. Янка не сдержала смешок.

Тут же дверь с шумом захлопнулась за спиной. Ароматы мака и корицы вдруг отяжелели, слившись в единую едкую приторную смесь. Веселье перерастало в панику. Ощущение сродни тому, когда ребенком вдруг осознаешь, что рисунок на лице клоуна, повторяющий губы, – отнюдь не улыбка. Янка стремительно перевела взгляд на карлика – тот более не вызывал смех, скорее ужас. Клоун при власти – что может быть страшнее?