Он уже идет

– Мне? Да куда… какая девушка пойдет за нищего…

– Я, Самуил, отдам за тебя мою дочь. Она тоже из наших, продвинутых. С ней ты станешь не подниматься со ступеньки на ступеньку по лестнице учения, а полетишь вверх, как птица. Драгоценности в шкатулке употребишь следующим образом: кольцо для обручения, а все остальное – приданое. Думать о деньгах тебе больше не придется. Согласен?

– Конечно!

– Тогда следующей ночью не спеши ложиться, я приведу дочь. Познакомитесь, поговорите, приглядитесь – супруги должны нравиться один другому. Если этого нет, нет и семьи.

Весь следующий день Зяма не находил себе места. Книги он даже не открывал, ушел из бейс мидраша и бродил по полям вокруг Курува. Думал, готовился, волновался.

«Конечно, лучшей жены, чем дочь скрытого праведника, не отыскать. Да и она сама, как сказал Самуил, – одна из наших. Но вдруг девушка уродлива, может же такое быть? Конечно, может. Или просто не придется по сердцу. Ведь до сих пор мне не нравилась ни одна девица. Глупые, самовлюбленные, писклявые создания с кучей претензий. И болтают без умолку, подобно моим сестрам.

Нет, дочь праведника не должна походить на моих пустоголовых сестричек. И приданое Самуил дает – о-го-го! Правда, что мне это приданое, ем я черный хлеб с луковицей, один кафтан ношу годами, сплю на лавке в бейс мидраше. Лишь бы девушка по сердцу пришлась…

А если нет, как тогда быть? Отказаться, обидеть не только ее, но и отца, Самуила. Он, конечно, сделает вид, будто все в порядке, но у праведника тоже есть отцовские чувства, и он хочет счастья для дочери. Выбрал меня, а я нос отворочу. Невозможно, немыслимо! Боюсь, что на этом учебе моей придет конец. Нет, он продолжит, разумеется, возиться со мной, но уже не так и не столько. Вот и загублю я свой счастливый случай, удачное стечение обстоятельств, посланное Всевышним!

Женитьба по расчету не самое большое зло в жизни. Тысячи, сотни тысяч людей делают это из-за денег, продвижения по работе, в поиске протекции. Мой расчет святой – учеба у скрытого праведника. Ради этого я готов на все и уверен, что Всевышний поможет. Да, поможет сделать счастливым даже брак по расчету».

Долгая прогулка, размышления и свежий воздух сделали свое дело. Под вечер Зяма успокоился и вернулся в бейс мидраш в приподнятом состоянии духа. Он был готов ко всему, жизнь – наконец-то! – начала поворачиваться к нему доброй стороной, и будущее рядом с нистаром и его дочкой, как бы она ни выглядела, представлялось наполненным удачей и духовным возвышением.

Дверь в бейс мидраш отворилась вскоре после полуночи. Вошел улыбающийся Самуил, а за ним, закутанная в темный платок так, что видны были только глаза, – девушка.

«Ох, я так и знал! – ударило сердце Зямы. – Дурнушка, оттого и лицо прячет. Ох-ох-ох…»

– Простите, у вас не найдется горячего чаю? – вместо приветствия произнесла девушка. – Я так озябла, на улице настоящий колотун!

Голос у нее были низкий, чуть хрипловатый, видимо с мороза, и очень волнующий. Зяма никогда еще не слышал таких интонаций, от них его сердце затрепетало, как птица в силке птицелова, и сделало несколько лишних ударов.

– Да-да, есть, печку сегодня топили!

Он засуетился, налил вторую кружку для Самуила, одобрительно поглядывавшего на его сбивчивые движения, поставил на стол и сделал приглашающий жест. Кроме чая у Зямы ничего не было, он долго думал, какое угощение принести, и в конце концов решил обойтись без него. Ну не предлагать же девушке похрустеть луковицей или испачкать пальцы об остатки выпрошенного у матери кугла!

Та благодарно кивнула, села на скамью, приподняла платок, занесла под него кружку и принялась пить.

«О Боже, – содрогнулся Зяма, – почему она так явно прячет лицо? Неужели кожная болезнь? Вот этого я не смогу вынести!»

Девушка допила чай, вернула кружку на стол и, словно отвечая на мысли Зямы, двумя плавными движениями сняла платок. Тот глянул и обомлел. Такой красавицы ему еще не доводилось встречать!

Огромные миндалевидные глаза, черные, как ночь за окном, алые губы, высокий чистый лоб, румяные щеки, соболиные брови, смуглая, покрытая персиковым пушком кожа, рыжие, как у отца, сияющие волосы. Но главным, самым главным было то, что во всех этих чертах, красивых по отдельности, существовала какая-то изумительная пропорциональность и согласие, гармония красоты, от которой у Зямы перехватило дыхание.

– Мою дочь зовут Михаль, – произнес Самуил. – Я ей про тебя уже все рассказал, а вот тебе про нее скажу лишь два слова. Она скромна, словно праматерь Сара, а умна и начитанна, точно Брурия, жена ребе Меира Чудотворца. Если тебе захочется обсудить сложный вопрос из Талмуда, не нужно искать раввина, можешь смело обращаться к жене.

– Отец, отец, – возразила Михаль, – мы с Залманом еще ничего не решили.

От ее «мы» у Зямы по спине побежали мурашки. Неужели эта неземная красавица, с которой можно обсуждать Талмуд, станет спать с ним в одной постели, готовить для него еду, рожать и воспитывать детей?!

– Мне кажется, – усмехнулся Самуил, – все уже решено. Залман, готов ли ты взять в жены мою дочь, Михаль?

– Да, да, да! – вскричал Залман.

– Михаль, готова ли ты выйти замуж за Залмана?

– Да, – еле слышно произнесла девушка, заливаясь ярким румянцем.

– Будьте счастливы, дети мои! – воскликнул Самуил, и его глаза подозрительно заблестели. – Я счастлив, что дожил до этой минуты и увидел дочь рядом с достойным.

Он помедлил несколько секунд, а затем продолжил:

– Что ж, тогда завтра же устроим помолвку. Прямо здесь, в бейс мидраше.

– Как, прямо здесь?! – изумился Зяма. – Я же должен сказать родителям, пригласить родственников. Надо приготовить угощение, купить водки…

Самуил остановил его протестующим взмахом ладони:

– Забыл тебя предупредить. Мы не любим света, людских глаз, шумных компаний. Стараемся избегать любой огласки, как можно меньше показываться на людях, уходить в тень, обходиться без свидетелей. Наши лица могут видеть только посвященные, самый близкий, ограниченный круг. Свадьбу, деваться некуда, придется делать как у всех, но помолвку необходимо скрыть.

Помолвка просто символическая церемония, главное в ней то, что юноша и девушка дают друг другу обязательство. Моего присутствия в качестве свидетеля вполне достаточно, а лишние глаза и нескромные взгляды, без которых, увы, не обойтись, нам ни к чему. Михаль их очень не любит, ведь она – само воплощение скромности. Все достоинство царской дочери спрятано внутри ее дома, ведь так же сказано в писании?

– Да-да, – подтвердила Михаль, – отец прав.

От ее низкого голоса Зяму затрясло. Ему захотелось немедленно, прямо сейчас заключить девушку в объятия, прижаться к ней все телом и… Что дальше, он плохо себе представлял, ведь до сих пор единственная женщина, к которой он прикасался, была его мать. Но какое-то подспудное, внутреннее знание вело его за собой, вернее – тащило безжалостно, точно щенка за привязанную к шее веревку.

– Учись, учись, Зяма, мотай на ус, – завершил свою речь праведник, поднимаясь из-за стола. Михаль встала вслед за отцом, и они направились к выходу. У порога отец и дочь повернулись попрощаться, и Михаль одарила Зяму взглядом, от которого кровь закипела в его жилах. Оторопь поруша не ускользнула от глаз нистара, он улыбнулся и заметил:

– Ну, ты это, завтра приготовь для невесты что-нибудь вкусненькое, девушки любят сладкое.

– Конечно! – вскричал Залман. Он хотел еще говорить и говорить, а главное – смотреть в мерцающие глаза своей невесты, но дверь закрылась, и он снова остался один в пустом полутемном бейс мидраше.

Темнота была ему привычна, он ведь провел тут сотни ночей, прислушиваясь к потрескиванию свечи, к тому, как хрипло кричит свое «кау-кау» ночная выпь, как под утро начинают ворковать на крыше просыпающиеся голуби. Знакомая, привычная обстановка, родные стены, которые защищают и спасают, возвращая мыслям обычный ход и распорядок.

«Ну, как ни крути, все это выглядит более чем странно, – думал Зяма. – Первый раз в жизни я слышу о помолвке без близких родственников, без раввина, двух свидетелей, без торжественной трапезы. Откуда такое неодолимое желание прятаться?

А с другой стороны, много ли мне известно про обычаи скрытых праведников? Возможно, именно так они себя и ведут. Теперь я вышел на этот путь, надеясь, что когда-нибудь стану одним из них. А это значит, надо много и много учиться, держать уши навостро, а глаза широко распахнутыми. Ведь никого нельзя ничему научить, можно только самому научиться. Самуил показывает, а я обязан ловить на лету. Вон же не зря он сказал два раза: учись, учись. Значит, надо учиться».

Эту ночь Зяма спал легко. Утром ничего не болело, ночные страхи отошли, уступив место хорошему настроению. Он сходил в баню, окунулся в микву и отправился к Фане-стряпухе за тейгелах.

О, тому, кто не вкушал Фаниных тейгелах, не знакомы ни подлинная радость, ни высокое наслаждение. Замотанный бедностью, понуренный миллионом забот еврей, откусив небольшой кусочек, вдруг начинал понимать, какая награда ожидает его в будущем мире за все страдания и унижения в этом.

Казалось, что особенного может быть в сваренном в меду тесте? А вот поди ж ты, у Фани оно получалось таким, будто не она готовила это лакомство, а сами ангелы, спустившись с заоблачных высот, месили тесто святыми мягкими руками и опускали его в горячий, пышущий ароматом мед.

Зяма долго стоял на кухне у Фани, примериваясь, приглядываясь и принюхиваясь к горке рассыпчатых медовых тейгелах; каждый кусок размером с кулачок трехлетнего ребенка.

– Попробуй, попробуй, – предложила стряпуха, видя нерешительность Зямы, и протянула ему посыпанный маком кусок. Зяма произнес благословение и начал грызть хрупчатый пряник, сгрыз которого напоминал склеенные потемневшим медом мелкие фасольки. Как только рот наполнился дивным вкусом, в голове сама собой возникла мысль: а ведь Михаль куда слаще, чем тейгелах!

Зяма уже привык к самостоятельно возникающим мыслям, но до сих пор они касались только Знания. А тут, а тут, а тут… Его так понесло по неведомым до сих пор усладам, так жарко с головой макнуло в горячие глубины сластотерпия, что он едва не выронил из рук тейгелах.

Вечером, облаченный в субботние одежды, он никак не мог дождаться полуночи. Обуреваемый волнением, Зяма без устали вышагивал по бейс мидрашу, накручивая круги вокруг стола, где, прикрытая чистым полотенцем, высилась горка тейгелах.

Михаль пришла, трепещущая, как листва под ветром, плывущая в ворохе рыжих волос, осиянная блеском черных глаз, и от всего этого роскошного, предназначенного для него великолепия у Зямы поплыла голова. Остолбеневший, он замер возле стола, не в силах двинуться с места, не в состоянии придумать слова приветствия. И тут ему явилась – опять сама собой! – счастливая мысль.