Пустая ваза

– Мне надо срочно отойти, – сказал он приглушенным го-

лосом, вскоре вернувшись и кладя деньги за пиво на стол. —

Извините. Эта розочка вам! Вы потрясающе красивая женщина!

Она осталась одна и долго сидела, задумчиво глядя через боль-

шое окно кафе на улицу, но не видя того, что там происходило.

– Почему он не подготовился? – задавалась она вопросом. —

Или это были только слова? Слова, призванные служить тому же,

чему служит макияж – создать таинственный образ, приукра-

сить действительность, создать впечатление; через эти слова

создать о себе впечатление умного, образованного, заботливого.

Как человек хвастливый он хотел только казаться, но не быть,

набрасывая на себя макияж слов; он меня возвышал, чтобы воз-

высить себя, он меня воспевал, чтобы пели о нем. Он казался,

и остался кажущимся. А я стала, я вылепила себя вновь…

Она поднялась, заплатила за эспрессо, пошла к выходу и опус-

тила розочку в мусорный контейнер. Теперь она знала. Ей нужен

тот, кого любовь обязывает, кого любовь поднимает, развивает,

дает ему крылья, обогащает и возносит, кого делает интересным

и любознательным, кому она раскрывает глаза, делает сердеч-

ным и внимательным к миру…

Часть 2

Портрет

мы выходим из тьмы, чтобы кануть во тьму…

Омар Хайям «Рубайят» (1048–1131)

Граница между светом и тенью – ты.

Станислав Ежи Лец (1909–1966)

художник брел домой; в ночном тихом воздухе отчетливо

были слышны его тяжелые, шаркающие шаги. Его немного

шатало от выпитого с друзьями, он был раздражен и бормотал

что-то про себя. Он ушел от друзей из ресторана, где они до-

вольно часто собирались, чтобы поговорить обо всем, исключая

искусство, о нем не было принято говорить на хмельную голо-

ву, о нем нужно говорить только серьезно и глубоко. Но вопрос

Генриха его обозлил: «Почему ты, Мати, пишешь посредствен-

ные вещи?» Этот вопрос среди легких тем и легкого хмельно-

го тона прозвучал неожиданно серьезно, не в тон, не во время,

не к месту. И если бы он исходил от кого-то другого, от знаме-

нитого Рихарда, например, он бы отшутился, но вопрос задал

Генрих, который был еще малозначащим, как художник, и са-

мым молодым членом их дружеского круга, его вопроса можно

было даже не заметить, но Матиас заметил и оскорбился. Даже

этот юноша заметил, что я стал рисовать посредственно, поду-

мал он с раздражением, поднялся и пошел прочь, домой, по ноч-

ному городу, залитому ясным лунным светом, хмельной и раз-

драженный. «Почему? – спрашивал он себя. – Когда я съехал

на писанину посредственных картин?» Сам не заметил, и дру-

зья тактично молчали. Только этот начинающий художник, еще

юноша, честный и открытый, заметил и не посчитался с его сла-

вой, его именем, спросил и даже, похоже, ждал ответа, смотрел

выжидательно…