Фабрика #17

Фабрика #17
Ян Михайлович Кошкарев

Несостоявшийся писатель работает журналистом в местной газете провинциального городка. Выполняя поручение главного редактора, попадает на выставку детского рисунка, где среди множества детских работ видит изображенное на белом полотне ужасное женское лицо со следами увечий – у девушки на портрете вырван язык. Автор картины – немая девочка, удочеренная из детдома. Картина потрясает журналиста и не выходит из его головы, доводя до бессонницы.Возвращаясь после общения со старым другом домой, журналист замечает открытую дверь в соседнюю квартиру. Войдя, обнаруживает труп старушки, убитой тем же способом, что и на рисунке девочки…

ЧАСТЬ #I. ВИШНЕВОЕ ПОВИДЛО

#1.

Ленка торопливо одевалась, пока Коренев лежал и наслаждался видом ее идеальных ягодиц. Если бы она не опаздывала на работу, завалил бы ее еще разок и снял одежду по второму кругу. Процесс обнажения возбуждал его едва ли не больше, чем само женское тело.

Ленка скользнула в платье, шутливо хлопнула по руке, забравшейся под подол, и убежала. На лестничной площадке с кем-то столкнулась и поздоровалась.

Коренев никуда не собирался и выполз из-под одеяла после обеда. Выскреб чайный мусор со дна жестяной банки и залил кипятком. Выждал пару минут и отхлебнул. Увы, металлический привкус кипяченой воды одержал победу над вкусом вываренных опилок.

Позвонил Ваня – молодой человек с синюшным лицом и по совместительству главный редактор «Вечернего города» – и без приветствий и предисловий потребовал:

– Андрей, немедленно дуй к выставочному центру!

– Очередные достижения народного хозяйства? – предположил Коренев с кислой миной презрения к «местной самодеятельности».

– Конкурс детского рисунка.

Иногда внутренний бес нашептывал Кореневу оставить законы приличия и удариться в гонзо-журналистику – грязную, грубую, необъективную, но живую. Разврат, алкоголь и полная свобода. Там точно нет места детским рисункам.

– Обалдел, что ли? – возмутился он. – Я такой ерундой не занимаюсь. Карапетяна отправь, он фотографом на утренниках халтурит, ему не привыкать с мелюзгой возиться.

Через месяц Ваню женили. Он поддался увещеваниям матери, грезящей о внуках, и согласился на первую же кандидатуру. Но под действием алкоголя плакался всякому встречному заплетающимся языком: «Эта чертова Федотова, конечно, дура, но с мамой они спелись замечательно».

– Сходи, полюбуйся, черкани статейку. Зуб даю, понравится. Ты личность творческая, можно сказать, писатель с мировым именем, оценишь по достоинству.

– Еще одна подобная шутка – и рассчитаюсь, – пригрозил Коренев, жалея, что проболтался о рукописи. – И детские рисунки засунь в соответствующие места. У тебя «заказуха» есть на примете? Деньги нужны.

– Кому они не нужны? – заметил Ваня. – А вот выставка хороша. Вчера сходил, получил заряд эстетического наслаждения, теперь твоя очередь. Мне, как бы выразиться точнее, в момент посещения нездоровилось…

– Скажи честно, нажрался.

– …поэтому ничего не запомнилось, кроме общего приятного впечатления.

– Ерунда какая-то! Детский сад…

– Не занудствуй, с таким подходом долго не протянешь, помрешь молодым. Веселей на жизнь смотреть надо, с оптимизмом, а я тебе заказ подыщу, намечается клиент. Кстати, захвати Оленьку, пусть сляпает фотоотчет для коллажа.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Будто самой по себе выставки мало, чтобы испоганить весь настрой.

– Ваня, можно без нее? Она же тупая, как пробка, и горизонт заваливает на правую сторону. Я на «мыльницу» лучше щелкаю.

– Пусть учится, зачем я ей «зеркалку» покупал? Она платные курсы закончила! – возмутился Ваня придушенным голосом. – И вообще, кто тебе разрешил болтать о ней гадости?

– Сам-то ты их говоришь постоянно.

– Мне можно, я пострадавшая сторона, – прошептал главный редактор и положил трубку.

Оленька (зашедший в редакцию Виталик как-то пошутил, что это имя произошло от слова «олень», и в наказание за острый язык был бит увесистой женской сумкой по голове) получила работу по просьбе тети Лили – подруги Ваниной мамы. По ее рассказам, Оленька обладала тягой к прекрасному и глубокими познаниями в композиции. Реальность входила в резкий контраст с резюме – тяга имелась, а вот с познаниями не срослось.

Отсутствие способностей не мешало Оленьке щеголять железобетонной уверенностью и маниакальной целеустремленностью. Непреодолимые крепости она брала измором.

Коренев схватил диктофон и побежал забирать Оленьку у соседнего подъезда, пока она не разнервничалась. Она всегда опаздывала, но возмущалась, если задерживался кто-то другой.

Оленька вышла на задание в полном боевом облачении. Серое пальтишко, высокие каблуки и ногти, каждый из которых – самостоятельное произведение искусства. Фотоаппарат с огромным объективом-телевиком болтался на плечевом ремне и внушительным размером подчеркивал беспрецедентную квалификацию владельца.

– Я готова! – сообщила она.

– А я нет, – пробормотал Коренев.

Пустились в путь, застревая у каждого куста, чтобы сделать пару снимков – то ей бездомный котик приглянулся, то облачко распрекрасное попалось, то «гляди-гляди, какой у птички клювик». Редакция с нетерпением ждала, когда в соответствии с диалектическим материализмом количество снимков перейдет в качество.

– Пришли, – известила она при виде стенда.

Выставочный центр

Выставка воспитанников художественной студии В. Л. Тронько

«Апокалипсис глазами ребенка»

Бумагу на щите прилепили вкривь и вкось. Угол от сырости отклеился и трепыхался на ветру флагом враждебной державы.

– Идиоты, – проворчал Коренев. – Не выставка воспитанников, а выставка картин воспитанников!

– Вечно ты недоволен, – сказала Оленька и прошла в фойе. – Как тебя Ваня терпит? Я бы на его месте тебя выперла из редакции за вредный характер и кислую рожу.

Разделись в гардеробе под пристальным взглядом старушки в сиреневом вязаном берете. Их куртки оказались единственными, однако гардеробщица повесила обе на один номерок – триста двадцать третий.

Купили в кассе билеты и, пройдя по голубым указателям на полу, отыскали нужный зал. Коренев задал в пустоту вопрос «Есть тут кто?», но ответа не дождался и в шутку спросил «Is anybody here?» с тем же результатом.

Детские картинки маслом и акварелью, вставленные в пластмассовые рамки «под дерево», расползлись по сиреневым стенам под цвет берета гардеробщицы. Бумажка в уголке каждого «шедевра» сообщала название и имя-возраст автора.

– Горизонт не заваливай! – взмолился Коренев.

– Андрей, где ты видишь горизонт? Мы в помещении!

– Стой прямо и не раскачивайся! Вечно у тебя перекашивает на одну сторону.

– Это «голландский угол», – ответила Оленька снисходительно.

– Оля, вот начнешь снимать фильмы ужасов, тогда суй угол хоть в каждый кадр, а пока обойдемся без творческих изысков.

Оленька стянула с объектива крышку и направила телевик на ближайшую картину. В кадр ничего не влезло, и она начала пятиться, пока не уткнулась спиной в стену.

– Места не хватает, помещение маленькое, – пожаловалась она и смахнула сиреневую побелку с плеча.