Ведьма

Ведьма
Ян Сергеевич Сущевский

Новая Англия. Охота на ведьм. Время от времени поднимается ветер и приносит мучительные крики на богом забытый город. Рядом разрастается проклятый лес, проглотивший десятки, если не сотни людей. А Мэри, девушка, которую ненавидит собственный отец и чью мать казнили за прелюбодейство, видит сны, в которых таинственная женщина с белой кожей обещает исполнить ее заветную мечту.Но какая будет цена?

Ян Сущевский

Ведьма

Бежать невыносимо трудно, в боку кололо. Лес стал гуще, ноги то и дело цеплялись за вьющиеся змееподобные корни. Внутри тела все было настолько напряженно, что, казалось, расслабься и сердце выдавит внутренности. Мэри заметила впереди широкое дерево, отдаленно напоминающее дуб, и потянула к нему брата. Она обогнула его, прислонилась спиной и прижала к себе брата, закрыв его рот ладонью, чтобы не вздумал кричать. Мэри задержала дыхание. Спиной она чувствовала пульсацию. Будто бы это было не кора, а живая плоть. Горячая, дышащая, с венами и артериями. Казалось надави чуть сильнее, кора прогнется и на ней останется, как на коже, бледный отпечаток. Странным образом пульсация расслабляла. Бешеное биение сердца понемногу вернулось к привычному ритму.

Где-то неподалеку повторялся хруст веток и шелест листьев – так звучали шаги в лесу. Они то приближались, то отдалялись, но, все же, понемногу затихали, пока не пропали вовсе. Еще несколько долгих минут прошли в тишине. Было до ужаса страшно пошевелиться, даже пальцем, даже проглотить слюну. Иначе звук разнесется так далеко, что все узнают, где она прячется. Мэри казалось что вот-вот рядом вновь послышатся тяжелые мужские шаги. Но их все не было. Наконец она решилась. До скрежета стиснув зубы, Мэри выглянула из-за дерева. Преследовавшего ее отца видно не было.

Мэри облегченно вздохнула и вернула нож, который сжимала в руке, в подвязку на ноге. Если отец решил вернуться в деревню – она спасена. Правда, надежда на это такая блеклая, что проще поверить, что он появится в любой момент. Значит ничего не остается, кроме как идти дальше, глубже в лес. К месту из снов. К ней.

Николас сдавленным стоном напомнил о себе. Мэри до сих пор крепко обнимала брата. В его заплаканных глазах было что-то неразборчивое: то ли обида, то ли смирение. Но, в тоже время, и искреннее доверие. Проще говоря беспомощность. На лице остался отпечаток ладони, а на щеках соленые следы. Удивительно как легко он согласился сбежать из дома. Мэри всего лишь сказала, что нет другого выбора, нужно спасаться от смерти, и Николас тут же увязался за ней, как щенок, которого накормили и приласкали. Может для него Мэри была больше похожа на мать, чем на сестру. Глубоко внутри, на мгновение, что-то острое укололо душу. Может быть совесть или жалость или стыд. Вновь что-то неразборчивое.

Когда мама хотела похвалить Мэри или утешить, то гладила ее по голове. Легонько, немного потрепав волосы. Мэри вытерла рукавом пот с лица Николаса и, немного помедлив, погладила его по голове. Николас улыбнулся. Невинная детская улыбка на фоне густого проклятого леса выглядела до ужаса ненастоящей.

Мэри тоже улыбнулась, но не брату, а всей этой нелепой ситуации. Отец всегда запрещал приближаться к кромке леса. А теперь она прячется здесь. Когда Мэри, глупая и маленькая, в первый раз ослушалась наказа, отец ее поколотил. Мэри выросла, вместе с ней вырос шрам над губой. С Николасом же, когда тот сбежал в лес, отец не был так строг. Может быть потому что всегда хотел сына. А может быть из-за того, что Мэри слишком напоминала ему супругу. Отец ее любил. Всем сердцем, всей душой. После рождения Николаса ее повесили за прелюбодейство. Каждое утро отец в молитвах благодарил господа за сына и никогда – за дочь.

Лес всегда, сколько себя помнила Мэри, называли проклятым. Слишком уж легко в нем заблудиться, как будто бы и так редкие тропинки жили своей жизнью, сами собой искривлялись, желали запутать человека. У этого места много тайн. Много опасностей он таит. Дашь слабину, проклятый лес распахнет клыкастую пасть, вцепиться так, что уже не выбраться. За долгие годы очень много людей исчезло. Со временем горожанам строго настрого запретили ходить в лес. Но запрет не касался лесников и охотников, которых, все же, становилось все меньше и меньше. Кто-то пропал. Кто-то струсил и сменил ремесло. Остались самые храбрые, отчаянные и безумные. Таким был отец Мэри и Николаса. Каждый раз собираясь в лес, он обязательно брал с собой большой острый нож, пороховницу с запасом пуль, ружье и железный крест.

Когда кто-нибудь из жителей исчезал, откуда-то из-за леса, а может быть из самого его сердца, поднимался ветер. И приносил на своих потоках настолько мучительные вопли, что разобрать женские они или мужские было попросту невозможно. Поначалу крик тихий, отдаленный, но чем сильнее дул ветер, тем громче он становился. Услышав его, жители собирались в церкови. Пастор дожидался всех до единого, запирал двери на засов и читал проповеди, пока люди, стоя на коленях, молились. Отчаянно, умоляя о прощении и спасении. Их губы двигались слово в слово. Даже лица обретали схожие черты. Яростные. Самоотверженные. Искаженные от ужаса.

Пока люди молились, пастор ходил меж ними с треххвостым кнутом. Тем, кто был недостаточно усерден, он рассекал спины. Мэри боялась, что на нее попадут брызги крови, или же юбка испачкается в крови, которая стекала из ран на дощатый пол. Рука отца тяжелее руки пастора, ненависть глубже, а боль от удара кнутом куда мучительнее. Однажды Мэри запачкала своей нечестивой кровью платье. Отец колотил ее с такой силой, что от боли потемнело в глазах, а потом, вдруг, боль растворилась вместе со всеми мыслями. Осталась пустота и дрожь. Если бы в тот момент ее повесили, как мать, Мэри была бы счастлива.

А через пару часов ветер стихал. Но, все же, крик не исчезал полностью. Он оседал на крышах домов, как роса и еще долго звучал в тишине.

Мэри и Николас продвигались все глубже в лес. Ближе к городу росли сосна и дуб. Но чем дальше, тем больше незнакомых деревьев попадалось, а в воздухе все время ощущался едва уловимый сладковатый терпкий аромат.

Твердая почва стала мягче. Шаги приобрели чавкающее звучание. Поначалу едва заметное, но с каждым шагом оно становились громче. Стоило наступить чуть сильнее, потерять равновесие, вложить чуть больше веса и нога так и норовила увязнуть в мягкой почве. Началась топь, идти стало куда тяжелее. Кое-где по пути встречались колючие кусты. Мэри бы поклялась, что они тянутся к ней, вытягивают ветки, лишь бы зацепиться за плоть иголками. Мэри велела Николасу обходить кусты и переступать выглядывающие из под воды ветки.

Топь разрасталась. Вокруг остались только гнилые деревья, сухие пни, да мутная зеленая вода. Редкие до этого кусты стали попадаться чаще. Каждый шаг давался с огромным трудом. Грязь засасывала ноги, приходилось их силой вырывать, чтобы сделать еще один шаг. Несколько раз Мэри поправляла соскальзывающие с ног башмаки, но те все равно потерялись. Застряли где-то на дне. Сначала башмак слез с правой ноги, затем с левой. Потерялись так незаметно, что Мэри поняла это только когда склизкая почва забилась под ногти. Мэри закатала рукава и попробовала нащупать обувь, но безрезультатно. Пришлось идти босиком. Иголки кустарника впивались в кожу стоп. Николас остановился и поднял над водой сначала одну ногу, затем вторую. Он тоже был босым.

Мэри знала, что нужно пройти топь, она видела это во снах, но в них не было кустарника. Уже в реальности его ветви тянулись к Мэри и Николасу. Рвали одежду, царапали ноги до кровоточащих ран. Еще немного и ветви бы забрались под кожу. Еще немного и она бы сдалась. Мысли вернуться обратно в город появились незаметно, будто мухи над сгнившей едой, с каждым шагом они все назойливее жужжали над ухом. Но, к счастью, первым сдался Николас. Он остановился и заплакал. Тихо, тихо. Чужая боль помогла Мэри отвлечься от своей. По Николасу было видно, что он при всем желании больше не сможет идти. Мэри успела взять его на руки прежде, чем дотянулся кустарник. Еще немного и лес захлопнет пасть. В состоянии близком к лихорадочному помутнению, она несла брата сквозь топь, пока не почувствовала под ногами твердую землю.

Мэри выронила брата, и обессиленная упала на землю. Руки сводило от напряжения. Ноги болели от ран. Пару минут она неподвижно лежала и слушала тихие всхлипы брата. В голове жужжала мысль – может быть вернуться домой. Если попросить прощения, если встать на колени и долго умолять, то, может быть, отец ее простит. Прежде накажет, изобьет до кровавых соплей, а затем, может быть, простит. И жизнь вернется на круги своя.

Мэри приподнялась и оглядела покрытые иголками ноги. На них не было живого места. Мэри пальцем дотронулась до одной из иголок, ощупала ее и, сжав зубы, с тихим стоном вынула. Боль такая, будто порезалась ножом. Неприятно, но быстро. Одну за другой, резкими движениями, Мэри вынула оставшиеся иголки. Несмотря на аккуратность, из открывшихся ран тонкими ручейками потекла кровь. Закончив, Мэри занялась Николасом. Он больше не плакал, просто сидел рядом и смотрел куда-то вдаль. Несколько иголок на нем застряли в плотной рубашке рядом с шеей. Мэри легко их скинула. С остальными пришлось повозиться. Николас сильно дергался. На последней иголке Мэри и Николас одновременно громко выдохнули.

Мэри легла на холодную землю. По крайней мере она должна была быть холодной, как и всегда в этих краях, что зимой, что летом. Сейчас же, под тенью густых крон, от земли шло необычное тепло. Мэри разморило. Стало уютно, будто листья и трава превратилась в мягкую постель. Даже боль в ногах исчезла. Голова осталась совершенно пуста. Без мыслей о доме, без сожалений, без страха. Мэри чувствовала пульсацию под землей, похожую на сердцебиение. В глубине бурлила кровь. Воткни Мэри в землю нож, то, должно быть, кровь брызнула бы маленьким фонтаном.

Перед глазами возникла мама. Ненастоящая, просто сон наяву, как иногда бывает. Мама присела рядом и погладила ее по голове. Ребенком Мэри этого не любила, считала себя слишком взрослой для нежностей. А теперь безумно хотелось, чтобы кто-нибудь погладил ее по голове, только по-настоящему. Мэри почувствовала как из глаз потекли слезы. Совсем немного. Всего лишь пара капель.

– Он близко.

Мэри подскочила от неожиданности. Голос казался знакомым, но и в тоже время чужим, слишком реальным. Рядом никого не было, даже брата. Если Николас сбежал, то нет никаких шансов найти его. Это конец. Мэри встала и огляделась. Лес отличался от того, каким был всего лишь несколько секунд назад, до того, как Мэри моргнула. Или, все же, незаметно уснула. Яркое полуденное Солнце сползло с неба и лес наполнился тенями. Слабый ветер стих. Наступила полная тишина, без шелеста листьев, без хруста веток, без пения птиц. Как духота перед грозой, она предвещала нечто неотвратимое. Из всех возможных звуков, которые должны были быть, Мэри слышала только свое сердцебиение и дыхание.

От топи поднимался густой белый туман. Внутри, высоко над водой, то и дело вспыхивали небольшие яркие огоньки, напоминающие своей формой пламя свечи. Хотя жар, исходящий от земли, только усилился, Мэри стало зябко. Ей снились эти огоньки – неупокоенные души детей, все ждущие, когда кто-нибудь им поможет.

Огоньки вдруг погасли. Также неожиданно, как и появились. Мэри заметила, что туман выбрался из топи, вокруг все стало белым, как зимой.

– Мэри.

Слишком реальный Женский голос ветерком закружил вокруг. Из ниоткуда, из завихрений воздуха над топью, будто бы скинув мантию, появилась женщина. Женщина из снов. Та, кто заботилась о Мэри долгие годы, утешала, когда было плохо и больно, рассказывала сказки и показывала невероятные вещи. Несмотря на густой туман Мэри видела ее отчетливо, как в ясный день. Женщина, как и потерянные души детей, зависла в воздухе. На благородно-белой коже разительно выделялись багровые губы, и, покрытые чем-то таким же багровым, руки. В чистых, как зеркала, глазах отражалось то, во что Мэри очень давно боялась верить. Любовь.

Белокожая женщина плыла над поверхностью воды едва ли касаясь ее пальцами ног, а за ними расходились легкие волны. Кустарник не смел прикасаться к ней и расступился. Деревья склонили свои кроны в стороны. Вся церемония была пропитана загадочным волнующим трепетом. Губы белокожей женщины двигались беззвучно, но голос звучал как гром ночью.

– Лучше вернись домой.

Любой другой человек, должно быть, так бы и сделал. Но не Мэри. Она слишком долго ждала этого. После смерти мамы только с белокожей женщиной Мэри чувствовала себя дома.

– Нет.

Уголки губ женщины приподнялись. Всего лишь на долю секунды. Достаточно, чтобы заметить улыбку. Белокожая женщина приблизилась так близко, что ее светлые волосы упали на лицо Мэри. Пахло цветами и сладкими фруктами, как от духов мамы. А еще пахло железом.

Белокожая женщина прошептала:

– Ты уверена?

– Да.

– Чего ты желаешь?

Желаний у Мэри было много, даже слишком, чтобы выбрать самое важное. Многие были заветными. Многое хотелось изменить и узнать. Но, все же немного подумав, Мэри решила, что есть одно почти неосязаемое желание.

– Хочу быть счастлива.

Белокожая женщина взяла в ладони лицо Мэри и заглянула в душу. В ту замшелую яму, где хранились самые разные чувства и эмоции. Неожиданно они затихли и тут же вспыхнули с такой силой, что захотелось зажмуриться. На несколько секунд душу наполнило умиротворение. Тихое, трепетное. Затем появилось нечто похожее на… счастье. Хотелось ухватиться за него, но оно выскользнуло и тут же преобразилось, стало громче, яростнее, обрело угрожающие черты чувств, которых Мэри всегда опасалась. Потому прятала как можно глубже.

Женщина убрала ладони и указала пальцем за спину Мэри, на мирно спящего рядом Николаса.

– Приведи его ко мне. Туда.

Она повела пальцем в воздухе и показала на чащу, ту ее часть, что все дальше отдалялась от города, туда, где было сердце проклятого леса.

Мэри кивнула. Затем решила спросить, как далеко придется идти, но белокожая женщина уже исчезла. Вместе с туманом и вместе с давящей тишиной. Солнце вернулось на свое место. Заскрипели деревья, где-то высоко над головой закричали птицы. На руках Мэри остались красные следы. Если принюхаться, то можно было поймать едва ощутимые нотки железа.

Внезапно послышался окрик. С той стороны, где была топь. Где-то за ней выкрикнули имя Николаса, а то, в свою очередь, эхом разнеслось по лесу. Эхо, имеющее голос отца, исказилось, обрело неприятные, до ужаса пугающие черты.

Мэри покосилась на брата. Он уже сидел, обняв колени, и вглядывался вдаль. Мэри приложила палец к губам, прошипела нечто неразборчивое. Постаралась сделать такой взгляд, какой был бы у отца. Строгий, тяжелый и угрожающий. Это было несложно. Меньше всего она хотела, чтобы Николас ответил. Возможно получилось не точь в точь, но Николас помрачнел и, как бы отвечая, повторил жест и приложил палец к губам. Если отец их нагонит, то убьет, прошептала Мэри.

Нужно было идти дальше. По эху сложно сказать насколько отец далеко. Да и почему кричит. Может его одолело отчаяние из-за потери любимого сына. А может он нашел их след, идет по нему, решил, что Николас отзовется. Все таки он знал, как выслеживать испуганное, измученное зверье.

Мэри чуть ли не силой подняла брата на ноги. Шли они медленно. Казалось за целую вечность ушли от топи не дальше сотни метров. Николас все больше отставал, громко сопел, стонал и в какой-то момент попросту замер на месте. Чтобы Мэри не сказала, он не слушал ее. Такие капризы всегда раздражали. Хотелось выбить их. С трудом сдерживая пробудившиеся эмоции, Мэри взяла брата за руку. Сжала ее так сильно, что захрустели пальцы, но Николас выдернул ладонь. Внутри вспыхнул пожар и дым застелил глаза. Мэри увидела, будто со стороны, как ударила брата по щеке с такой силой, что его голова неестественно повернулась. Ладонь болела. Мэри прижала ее к груди. К тому месту, где образовалась зияющая дыра. Дыру тут же заполнила кипящая смесь стыда и жалости. Но было кое-что еще… Должно быть, когда отец бил Мэри, она выглядела также глупо, как Николас сейчас. Это несуразное движение головы и пошатывающееся тело. И, наверное, он испытывал такое же наслаждение, которое испытала Мэри.

Еще некоторое время мысли в голове были похожи на кашу, а в висках стучала кровь. Стало легче после того, как Мэри несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Николас все это время неподвижно стоял рядом и смотрел под ноги. Интересно, было ли ему стыдно. Ей – да. Совсем немного. Мэри подумала, что стыдно было перед братом за причиненную боль. Но это не так. Стыдно было за то, что ей хотелось большего. Будто бы ее очень долго мучала жажда, так долго, что высохла даже слюна, но, наконец-то, она нашла несколько капель воды. Их едва хватило, чтобы напиться.

Мэри показалось, что Николас вот-вот заплачет, тогда его услышит отец, а то и убежит, спрячется где-нибудь, да так, что не найдешь. Мэри приобняла брата и легонько потрепала его по голове. Как мама.