Сердце Проклятого

Криницкая застонала, потом зашипела от боли и, извернувшись, ногтями вытащила из плеча бесформенный комок горячего железа. Из раны толчками била кровь, сочилась через пальцы, заливая кожу сидения и все сильнее пропитывая рукав.

Профессор пошарил на полу возле сидения и поднял автомат.

– Все живы? – спросил он и потряс головой.

Рувим чувствовал себя словно контуженый. Кружилась голова, звуки плыли, хотелось сощуриться, чтобы навести резкость, но резкость не наводилась, что бы он ни делал.

За спинкой водительского сидения заворочалась Арин.

Профессор посмотрел на нее через зеркало – повернуть шею оказалось нерешаемой задачей. Девушку тоже оглушило и, хотя выглядела она чуть получше Криницкой, но тоже очень потрепанно.

– Жива я, жива… – голос у Марины был чужой, искаженный болью. – Рука…

– Вижу… – отозвался Рувим. – Не выходить, барышни! Я прикрою. Арин, перетяни Марине руку.

Кац приоткрыл дверь и выскользнул наружу.

Это оказалось сложным, профессора болтало из стороны в сторону, как пьяного, он даже был вынужден опуститься на одно колено, но тут же встал. По ушам больше не били выстрелы, воздух заполнял высокочастотный вой турбины и клекот винтов. Тот, кто слышал звук подлетающего вертолета, ни с чем его не спутает.

Кац пригнулся, прячась за искореженным крылом.

«Патфайндер» отгораживал его от лестницы, по которой они только что слетели, и не давал оценить обстановку. Возможно, что нападавшие уже были рядом. Тогда он – единственный, кто мог дать время и возможность женщинам выбраться из джипа прежде, чем противник подойдет вплотную. Больше всего Рувиму хотелось лечь на горячий асфальт и перевести дух. У него просто не было сил куда-то бежать, стрелять и даже прятаться. Болела каждая клетка избитого тела, каждая косточка, каждая мышца, работавшая в невероятном напряжении эту последнюю безумную неделю! Возраст, о котором он так не любил вспоминать, навалился на него всей тяжестью, заставив колени дрожать, а сердце – трепыхаться.

Кац медленно выдохнул через стиснутые зубы, со свистом выпуская из легких наполненный болью и усталостью воздух. Турбина вертолета выла все больше, на остатки «патфайндера» упала тень винтокрыла. Черный геликоптер висел метрах в пяти над джипом, развернувшись фонарем к входу в Бахайские сады.

Какого черта, подумал Рувим, что тут делает эта птичка? Под брюхом вертолета был виден пулемет. Стволы вращались, но пилот не стрелял, просто завис над джипом, словно стоял в почетном карауле. Ждал? Но чего? Неужели кончились патроны? Винтокрыл явно не принадлежал террористам, иначе ни Каца, ни его спутниц уже не было бы в живых. Впрочем, времени на размышления, сомнения и ожидания у Рувима уже не было. Пора было действовать, и он высунулся из-за машины и тут же юркнул обратно: худшие опасения подтвердились – по лестнице бежали люди с автоматами. Их было всего трое, но сейчас для обессиленного профессора и один был бы чересчур.

– Не высовываться! – крикнул Кац по-русски.

Гул вертолета был силен, воздушный столб от работающего винта гнал во все стороны мелкий мусор, прижимал звуки к земле, но Арин и Марина должны были его услышать.

Ну, сказал себе Рувим, на раз-два-три. Пошел!

Он выскочил из-за машины с оружием наизготовку, на полусогнутых, двигаясь не по направлению к противнику, а в сторону, с расчетом на то, чтобы найти укрытие за припаркованной в десятке метров слева машиной. Атакующие были частично закрыты разбитой оградой, но Кац учел это и дал три коротких очереди над ней, не попал и снова нажал на курок. Выстрелов не было. Затвор застыл в заднем положении.

Профессор шмыгнул за старенький «субару» ровно в тот момент, как по нему выстрелили из нескольких стволов. Пули ударили в машину, послужившую укрытием, выбили боковые стекла и они осыпались на голову Рувиму мелкой крошкой. Кац отсоединил магазин, хотя заранее знал, что увидит. Пусто. Патроны кончились.

В джипе были и пистолет, и автомат, но теперь, чтобы попасть к «патфайндеру», надо было преодолеть те же десять метров. Те же десять метров, но под огнем врага, который был рядом и с каждой секундой становился еще ближе.

Профессор посмотрел в сторону «ниссана» и столкнулся взглядом с Мариной, она высунулась из-за сидения и, очевидно, видела его перебежку. Кац даже не успел открыть рот, как из джипа вылетел пистолет и, упав на асфальт, благополучно скользнул к его ногам.

Рукоять привычно легла в ладонь, и профессор опустил флажок предохранителя. Он не слышал шагов убийц, но знал, что они рядом. На этот раз он не стал двигаться перебежками, чтобы автоматный огонь террористов не пришелся по «патфайндеру», Кац просто встал и вскинул «беретту» на уровень плеча. Он двигался легко, неторопливо и так спокойно, словно дело происходило на тренировочном стрельбище, а не на улице, и трое убийц с автоматами были просто мишенями, нарисованными на фанере.

Девятимиллиметровая «беретта» недаром служит штатным оружием в спецподразделениях многих стран, и Рувим в свое время выстрелял из нее не одну тысячу патронов. Между ним и террористами было чуть больше двадцати пяти шагов – прекрасная дистанция для тренированного стрелка. Чужой «субару» прикрывал профессора от огня противника, давая возможность прицелиться. Пистолет сухо щелкнул, посылая в цель первую пулю. Второй и третий выстрелы прозвучал почти сразу за первым, за секунду. Двое убийц были мертвы еще до того, как упали на землю, а третий, получив пулю в шею, успел дать очередь в ответ, прострелив «субару» обе дверцы. Кац выстрелил еще раз, и еще… Террорист выронил АК и медленно завалился навзничь…

Профессор еще не опустил оружия, как услышал отчаянный крик Марины: «Берегись!» и совершенно инстинктивно бросил тело в сторону, не видя опасности, но понимая, что она есть.

Черный пикап зацепил его крылом, и врезался в многострадальный «субару» с такой силой, что разбитую машину вышвырнуло на тротуар. Касание многотонного авто со стороны могло показаться легким, но даже этой малости хватило Кацу для того, чтобы пролететь по воздуху несколько метров, вращаясь, словно детский волчок. Он ударился об асфальт, несколько раз перевернулся через голову, и, на мгновение потеряв сознание, перестал дышать. Треснувшие давеча ребра на этот раз сломались, и острая боль накрыла профессора волной. Он попытался вздохнуть и встать, но не смог сделать ни того, ни другого, только заворочался, как перевернутый на спину краб.

Он отчетливо видел висящий в небе вертолет, белые облачка на голубом фоне и даже мог рассмотреть застывших в полете птиц, но ничего не слышал. Он потряс головой, стараясь прогнать глухоту. В ушах зазвенели колокольчики, мир расплылся и тут же снова стал резким.

От черного пикапа к Рувиму шагал накачанный, сравнительно молодой человек в черной футболке без рукавов, и руки его были от плеч и до самых кистей покрыты сплошными узорами цветных татуировок. Он улыбался. У него была хорошая улыбка, белые зубы и короткоствольный автомат. Глаза скрывались за темными стеклами каплевидных «рей-банов», но Кац был уверен – они тоже смеются.

Татуированный шел, как по бульвару: не скрываясь, не пригибаясь, держа руку с автоматом чуть на отлет. Весь в черном, разрисованный наподобие якудза, он был словно Азраил сегодняшних дней – смертоносный и неумолимый, и Рувим подумал, что никогда не предполагал для себя настолько экзотической смерти!

Такой не будет произносить речи, такой не станет тянуть. Это в фильмах категории «В» убийцы долго говорят речи над раненым главным героем, оставляя ему время и шанс на спасение. В реальной жизни все заканчивается гораздо быстрее. Вот, как сейчас.

Татуированный Азраил начал поднимать руку с автоматом.

За его спиной мелькнула черная тень, но убийца и ухом не повел – ствол автомата уже смотрел Кацу в грудь, когда тень превратилась в сверкающий круг, летящий над землей. Воздушный вихрь толкнул татуированного в спину, он начал поворачиваться, почувствовав опасность, но было уже поздно.

Бешено вращающийся вертолетный винт снес верхнюю часть туловища Азраила за доли секунды, превратив торс убийцы во взвесь из крови, осколков костей и крупно нарубленной плоти. Тело татуированного, полностью лишенное верхней части, все еще осталось стоять на залитом кровью асфальте. Потом колени подломились, и останки рухнули на мостовую. Вертолет завилял хвостом – несущий винт вращался по какой то странной траектории – и рухнул на нос. Лопасти ударили о мостовую, разлетаясь на куски, теряя обороты закашляла турбина, и юркий винтокрыл тут же стал похож на подстреленного воробья. Бескрылая тушка заскакала по асфальту на погнутых лыжах и, въехав боком в витрину магазина, затряслась в агонии, все еще разбрасывая вокруг куски пластика, стали и стекла.

Все было кончено.

Профессор закашлялся. Во рту стало солоно, и он почувствовал, как по подбородку стекает кровь. Рядом с ним лежала разукрашенная рука – кусок от локтя до кисти – все еще сжимавшая в ладони рукоять автомата. Кац попытался дотянутся до оружия, но не смог. Колокола, звенящие в голове, стали громче, он успел увидеть бегущих к нему Арин и Марину, а потом понял, что пора отдохнуть, и закрыл глаза, успев удивиться наступившей тишине.

Глава 21

Адриатическое море

неподалеку от острова Мелит

62 год н. э.

Судно замерло на якорях посреди бушующего моря, раскачиваясь, словно пустая колыбель. Иегуда упал у самого борта, подставляя горящее от перенапряжения лицо ветру и соленым брызгам. Грудь тяжело вздымалась, удары сердца раздавались в ушах стуком огромных военных барабанов. Суеты на палубе не было. Люди лежали вповалку, жались друг к другу и мачте, силясь сохранить тепло, но ветер со свистом проносился над кораблем и забирал последние силы и надежды. Голос прибоя звучал все явственнее, скорее всего, берег был в трех тысячах футов или еще ближе, только ночью это не имело никакого значения. С таким же успехом вода могла биться о скалы и десяти тысячах футов от них, и в тысяче – ни добраться вплавь, ни подвести корабль ближе к земле не представлялось возможным.

Иегуда посмотрел на лодку, закрепленную у мачты, ближе к носовой части, и увидел рядом с ней кормчего, нескольких матросов, центуриона Юлия и его четверых солдат да Шаула га-Тарси. Кормчий что-то с жаром доказывал центуриону. Иегуда заставил себя встать и, держась за остатки деревянного ограждения, подобрался поближе. Стоявший рядом с Юлием га-Тарси мазнул по Иегуде взглядом (на этот раз почудилось, что в глазах Шаула мелькнула тень узнавания) и снова повернулся к шкиперу: разговор занимал его куда больше, чем подошедший ближе пассажир.

– Мы должны переставить якоря! – с жаром говорил кормчий. – Канаты нужно натянуть, чтобы судно меньше трепало…

– Натяните воротами, – центурион отвечал насупившись, склонив массивную короткостриженую голову. Создавалось впечатление, что он готовится боднуть собеседника. – Если сил не хватает, мои солдаты помогут…

– Якоря в шторм так не переставляют, – возразил шкипер, пожилой грек, низкорослый, седой, кудрявый, как юноша. Глаза у грека – маленькие, черные – бегали жучками, казалось, он не может долго смотреть в одну точку. Рот у него был пухлый, брезгливый, и губы постоянно кривились, словно кормчий только что укусил лимон. – Если мы поднимем хотя бы один, то потеряем все остальные. Ты что, не видишь, как нас болтает? А если подойдем лодкой, то оттащим его в сторону!

Он ткнул коротким кривым пальцем куда-то в темноту, в сторону рева прибоя.

– Оттащим, не поднимая! Мы всегда так делаем!

Иегуда много раз видел, как в штиль якоря завозили на шлюпке подальше от корабля, но сделать подобное в шторм? Опасно и бессмысленно! Сугубо сухопутный человек, такой как сотник, говорил дело, кормчий…

На лице шкипера была такая гримаса, что Иегуде подумалось, что этому кудрявому человечку с лицом сатира он бы не поверил ни при каких обстоятельствах. В начале плавания кормчий вовсе не производил впечатления лжеца, но несчастье наложило печать на его физиономию, и эта печать изменила его до неузнаваемости. Перед сотником стоял обманщик, испуганный насмерть человек, который ради своего спасения был готов лгать, предавать, убивать… Во всяком случае, этот человек был готов с легкостью бросить и корабль, и пассажиров, и даже большую часть команды, служившей ему верой и правдой не первый год!

Иегуда уже было открыл рот, но тут в разговор вступил га-Тарси.

– Я бы на твоем месте не стал слушать этого человека, центурион, – сказал Шаул своим вкрадчивым голосом. – Кажется мне, что он задумал покинуть нас…

– Да как ты смеешь! – вскричал кормчий, делая шаг вперед.