Изгнанники. История, написанная по снам

– Ему пришлось уехать из нашего города, и с тех пор я не могу его найти. Уже два года прошло. Я… вы, наверное, последняя моя надежда.

– А вы уверены, что он хочет, чтобы вы его нашли? Раз он уехал.

– Послушайте… я понимаю, это все может казаться странным… Но мне нужно найти его.

– К сожалению, я не могу сказать вам, что среди моих близких знакомых есть человек с таким именем. А тех, кто зачем-то ко мне обращается, много, и некоторым я действительно отвечаю. Таких тоже немало.

– Давайте, я… давайте, я вам о нем расскажу.

Человек молчит. Девушка снова вздыхает.

– Я вам о нас расскажу, – задумчиво произносит она. – О себе и о том, что произошло. Может быть, вам потом захочется написать об этом книгу… А мне давно хочется кому-нибудь обо всем рассказать. Можно это будете вы?

– Можно, – отвечает человек очень серьезно.

Официантка ставит перед ними кофе и блюдце с тортом и снова немного медлит, прежде чем уйти. Человек пододвигает все это к девушке:

– Угощайтесь.

Она с готовностью делает большой глоток горячего кофе и морщится, обжегшись. Потом берет ложку и робко ломает маленький кусочек десерта. Смотрит на человека: он одобрительно кивает. Свое пиво он так и не пьет.

– Я с готовностью вас выслушаю, – говорит он. – У меня время до самого утра. У меня всегда есть время до утра, так что рассказывайте хоть всю ночь. Постараюсь вам помочь, если смогу.

Проглотив торт и снова, на этот раз осторожно, отпив кофе, девушка отстраняется от стола, облокачивается на спинку скамьи и складывает руки на коленях. Ее худые узловатые пальцы сплетаются, крепко сжимают друг друга. Из-под манжет показываются острые косточки запястий.

– В том, что мой брат уехал, виновата я, – начинает она. – Он сделал это не по своей воле. Он не знает, что давно может вернуться в родной дом. Нам обоим было по жизни уготовано изгнание, но только я знаю, за что мне это, а он – нет…

Человек слушает ее историю, а она говорит и говорит, и с каждой минутой ее голос крепнет. Она уже и не смотрит на реакцию своего слушателя, увлекшись воспоминаниями. Слишком долго она не имела возможности поделиться тем, что в итоге привело ее ночью в прокуренный паб в ярком городе, сверкающем посреди заснеженных лесов.

ГЛАВА 1

Моё полное имя Алита Черис Маргори. Я выросла в городе под названием Архента. Вы слышали о таком? Вряд ли, конечно. Он далеко отсюда. Я даже не очень хорошо представляю, как мне теперь туда добраться. Но это и не нужно, я все равно уже туда не вернусь.

Знаете, чем примечательна Архента? Это замкнутый мир. И очень спокойный. Там нет печалей, и радостей тоже нет, все так ровно, почти безмятежно. Люди рождаются в местной больнице, живут в Архенте, умирают и оказываются на местном же кладбище. Они работают врачами, почтальонами, продавцами, учителями. Выращивают сады, строят дома. Воспитывают детей. Влюбляются, ссорятся, мирятся. В больших городах, я теперь это знаю, все намного сложнее. А в Архенте – до крайности просто.

Соседи ходят друг к другу по выходным на чай с пирогом. С утра учительница может поставить тебе двойку, а вечером прийти к вам домой поболтать с мамой о цветах настурции. Невозможно сделать что-то гадкое и скрыть это, так тесен этот замкнутый мир. Никому, впрочем, и не приходит в голову нарушать его.

В таком месте никогда не заблудишься, потому что за час пройдешь городок насквозь. Никогда не останешься без денег или еды, потому что даже в самой сложной ситуации перед тобой распахнется первая же дверь, и откроют ее твои знакомые – откуда там взяться незнакомым? Да и какая может случиться сложная ситуация? Тихий городок, дома с цветущими садами, огороды с клубникой и базиликом. Два раза в год – общие собрания, где горожане с мэром во главе обсуждают будущие планы. Все вопросы решает этот же мэр, от даты Ярмарки Урожая до назначения нового доктора. Есть еще прокурор, но нарушений почти не бывает, а потому и работы у прокурора немного.

У вас тут, в большом мире, каждый сам по себе и сам себе хозяин. Куда захотел – туда пошел. С другой стороны, сколько же у вас ограничений. Сколько разных организаций. Законов. В Архенте все люди вместе, один за другого, правила жизни просты, а охраняет их традиция. И уйти из этого мира равносильно предательству. Редко кто уходит по собственной воле. Жизнь идет своим чередом, течет и не меняется. А когда происходит что-то необычное, люди очень долго обсуждают это событие.

Вот однажды почтальон принес известие, что наш плотник выиграл в лотерею. Представляете, плотник, он делал мебель для всего города, такой простой смешливый человек, и вдруг он выиграл в национальную лотерею большие деньги! Все гадали, что он, бессемейный, сделает с такой суммой. И знаете, что он сделал? Привез к нам какого-то архитектора и построил вместе с ним маленькую деревянную крепость на развлечение детям. С деревянным шпилем, с фигурами стражей у входа, с резными воротами. И почему? Потому что куда ему деньги в Архенте!

А еще как-то раз случилась авария на шоссе, после урагана, и к нам хлынули люди. Они побросали свои машины и стали искать у нас возможности переночевать. Их привели в городское кафе, каждого накормили, напоили, каждому предложили дом, где выделили лучшие кровати. Почему? Потому что архенчане почти преклоняются перед незнакомцами. Общение с приезжими – это глоток свежести, весточка из невиданного, богатого и великого мира. Ведь мало кто из жителей Архенты выбирался дальше соседнего города, где есть кино и большой рынок.

В тот день, когда дороги закрыли, мы все долго не спали, сидели в кафе, говорили с этими людьми. Ужасно им надоели. Они были такие занятые и современные, хорошо одетые. Женщины пахли цветами, мужчины доставали тонкие телефоны, дети просили неведомого нам фисташкового мороженого. Утром они все разъехались, а в городе еще долго обсуждали, на ком была какая куртка и кто что хотел заказать из еды. Даже мода новая появилась, в подражание некоторым из тех людей с шоссе. Мой брат Том, помню, заказал себе у швеи поясную сумку, как у кого-то из них. Ему тогда было пятнадцать, как мне сейчас. Он ходил с ней в школу, но туда мало что вмещалось, поэтому он вечно был без учебников. В итоге его учительница как-то между делом сказала об этом маме, и с тех пор модная сумка у Тома на поясе появлялась только во время прогулок.

А зимой связь с нашим городом поддерживалась только по железной дороге, потому что проезд, ведущий к нам, от снега не чистили. Шоссе летело далеко от Архенты, и машины проносились по нему, не имея никакой необходимости заворачивать в наш тупик. Поезда останавливались внизу под горой, на которой размещался город, они стояли у перрона меньше минуты и ехали дальше. Почти никогда никто с них не сходил, никто не садился. По ночам гудки поездов протяжно напоминали о далеких, сияющих городах, в которых женщины пахнут цветами, а мужчины складывают тонкие телефоны в маленькие поясные сумки.

Четырнадцать лет я жила в этом утопающем в зелени летом, заснеженном зимой городке. Как обычный подросток, я ходила в школу. Вечерами я любила гулять по улочкам или сидеть в нашем саду, а еще я много читала. Так уж вышло, что друзей у меня не было, и общение с людьми мне в полной мере заменяли книги. И я чувствовала себя счастливой! Я не думала, конечно, счастлива я или нет, но теперь с тоской вспоминаю ощущение покоя, безмятежности, уверенности в будущем, которые тогда у меня были. Ведь именно это и есть счастье – ощущение безопасности и непреходящего благополучия.

Я перешла в старшие классы, фантазировала, куда пойду после школы. У нас студенты учились обычно заочно, мало кто уезжал из привычного мира, а те, кто уехал, почему-то не возвращались… Несколько раз в год к нам приезжала целая команда преподавателей, и старшие ребята сдавали экзамены. Так и учились. А потом оставались работать в Архенте, сменяя родителей. Сын учителя – учителем, дочь медсестры – медсестрой. Все просто и понятно. Многие после школы сразу шли работать, перенимая опыт старших на практике. Мои родители были художниками, так что и я была научена рисовать, хотя мне больше нравилось сочинять истории. А мой брат, он заканчивал школу, хотел управлять городским хозяйством, заниматься развитием маленькой Архенты, или лечить животных, возиться с ними. А мне это было совсем не интересно. Я любила работать в саду, я могла бы выращивать хороший урожай… Наверное.

* * *

Но все-таки я не была обычным подростком, таким же, как и все остальные в Архенте. Потому что я не родилась архенчанкой, и все горожане об этом знали. У меня была грустная и странная история.

Однажды поздним вечером я, младенец, лежала на перроне, в одеяле, плачущая, возле сумки с детскими вещами. В ту пору в Архенте не было беременных. Никто не знал, откуда я взялась. Меня нашла женщина, приехавшая на электричке домой в Архенту. Она работала учительницей и иногда занималась с детьми в соседнем городе, до которого была пара часов езды. У нее не было семьи, и она с радостью приняла меня. Она была скромным и консервативным человеком, и меня воспитывала так же. Поэтому, даже повзрослев, в школу я ходила только в темном, волосы всегда заплетала, книги в читала классические, с моралью. А еще она учила меня шить и работать в саду. Я не знала, что она мне не родная. Я звала ее мамой и очень любила.

Нам было хорошо вместе. По вечерам мы читали вслух, ужинали, смотрели на звезды. Перед сном она всегда приносила мне стакан теплого молока. В школе я училась в ее же классе, поэтому она могла за мной присматривать. Я до сих пор помню запах свежего чая, который каждое утро разносился по нашему маленькому дому. Мама никогда не пила вчерашний чай. Дом мы украсили ковриками, которые сплели сами. А еще у мамы было много маленьких белых салфеток, которые она вязала из тонкой пряжи.

Наш дом был самым безопасным местом на свете, коконом, спрятанным в деревьях тихой Архенты. И этот наш вязано-чайный мир был теплым, уютным и скрытым. У мамы не было больше близких, у меня тоже. Я росла тихим, необщительным ребенком. Мама и этот дом являли для меня практически все, что мне нравилось и что я любила.

Но однажды моя мама, единственный мой родной человек, не вернулась домой со своих занятий. Наутро ее стали искать коллеги. Меня временно поселили прямо в школе. Маму нашли через несколько дней, мертвую. Она опоздала на электричку и, видимо, шла пешком. Кто-то убил ее прямо на дороге в поле и забрал все ее вещи, которые так никогда и не были найдены. Она не дошла до безопасной Архенты только часа. Ее ударили по голове, она сразу потеряла сознание и умерла от потери крови, так же тихо, как и жила. Мне тогда было только девять.

У меня появились новые приемные родители, и я переехала к ним. Старый наш маленький дом пустовал, и я приходила туда и плакала. Потом, во время урагана, повалившего деревья на шоссе, был разрушен и этот дом.

Я росла и старалась дружить с новыми родителями, хотела им нравиться, была благодарна им за доброту. Довольно скоро я привыкла звать их папой и мамой. У них был сын – мой брат Том. Они совсем не были похожи на мою первую маму. Это были художники, яркие, громкие, быстрые. Они пытались развивать все, что было во мне творческого. Они жили в большом красивом доме с необычным для маленького городка дизайном.

О том, что я не архенчанка, я узнала уже в средней школе: рассказала одноклассница, родители которой что-то обсуждали обо мне дома, не заметив, что дочка не спит. И мама – моя вторая и последняя мама – подтвердила этот страшный рассказ. Для меня было шоком узнать, что добрая, милая женщина, с которой я провела все детство, не являлась моей родной матерью. Но и с этим я быстро смирилась, ведь настоящая моя жизнь не менялась. У меня все было хорошо. Правда, подрастая, я чувствовала себя чужой, когда родители и Том с трепетом вспоминали умерших родственников, посещая их могилы или листая фотоальбомы. Я осознавала, что это – не мои предки. Я смотрела на лица с фотоснимков, на имена с могильных памятников, и представляла, как могли бы выглядеть мои родственники, кто они и где живут. Я сочинила десятки историй того, как я могла попасть на перрон станции «Архента». И, конечно, ни в одной из этих историй меня не бросали, меня обязательно должны были забрать настоящие мама и папа, и они скоро-скоро это сделают, вот как я думала. Я представляла нашу встречу. Я была такой наивной! Странно было полагать, что кому-то из всего огромного мира за границами Архенты есть до меня хоть самое маленькое дело.

Мои приемные родители любили меня – но не так, как Тома. Я понимала разницу с первого дня в их доме и никогда не заблуждалась на этот счет. Я как-то привыкла и не считала это несправедливостью. Я была им не родной, и для меня все было на своих местах. Почему Тому больше внимания, почему ко мне выше требования. Почему именно его, а не меня, хотели по-настоящему обучить живописи и брали на встречи с агентом, который приезжал раз в полгода за картинами для продажи. И почему потом, когда Том наотрез отказался рисовать, для него добились индивидуального обучения у самого директора школы – между прочим, математика. Меня же даже не спрашивали, чем я хочу заниматься, не докучали вопросами о моих отметках, не интересовались, с кем я общаюсь. Это, кстати, позволяло мне частенько прогуливать уроки, засидевшись в саду с книгой. Со мной занимались разнообразным творчеством, но беспорядочно: то я рисовала, то танцевала, то пела. Ко мне была иная любовь или даже не любовь, а, скорее, привязанность – в конце концов, они воспитывали меня уже 5 лет. Но они не чувствовали во мне родной крови, и я видела это. И еще им не нравилось, когда я вспоминала о своём происхождении, и я перестала говорить о нем.

Никто никогда не называл меня подкидышем и не обращался со мной плохо, но все в городе знали, кем я являлась. И они говорили об этом своим детям, когда те тоже стали подрастать. Дети думали о моей истории, я видела это в их лицах. Но до определённого времени меня не сильно задевали их взгляды. Ведь все-таки у меня была хорошая семья, мне давали широкое, пусть и немного хаотичное, образование, у меня были интересы, много книг. Счастливая, спокойная жизнь. Только иногда мне становилось одиноко. Тогда я шла к своему разрушенному дому и тихонько плакала, жалея себя. Но, честное слово, это бывало очень редко.

Том был старше меня на четыре года. С самого моего появления в его доме он проявлял ко мне большой интерес, пытался как-то развлечь, втянуть в свои игры, познакомить с друзьями. Он обращался со мной так, как обычно братья обращаются с младшими сёстрами: подтрунивал и посмеивался, но всегда защищал меня и помогал мне, когда я просила. Я любила его, хотя иногда он был просто невыносим. Меня раздражало, как он, проходя мимо меня, запускал руку мне в волосы и восклицал:

– Какой кошмар, Алька, у тебя в голове жуки! – и оставлял меня растрепанной.

Или:

– О ужас, ты выросла на пять миллиметров! Ещё миллиметр – и мне придётся тебя укоротить! – и дергал меня за уши.

Но на самом деле он был замечательным. По выходным у него в комнате собирались самые популярные в школе ребята, его лучшие друзья. Девчонки нередко просили меня передать ему записку или что-то спрашивали о нём. Я понимала их: Том был красив и обаятелен. У него были вьющиеся русые волосы, которые он отрастил до подбородка, и это очень ему шло. Одно лето он подрабатывал грузчиком в магазине и быстро раздался в плечах. А еще у него были пронзительно ясные глаза. Пытливые, светло-серые, они всегда смотрели приветливо и с задором. Он часто шутил и смеялся. У него была особенная манера улыбаться одним уголком рта, он так забавно кривил губы. Мне это в нем очень нравилось, а вот мама часто говорила ему: почему ты не показываешь зубы, у тебя ведь такая красивая улыбка. Я, помню, перед зеркалом репетировала Томову усмешку, но ее невозможно было повторить.

Том очень быстро стал для меня главным человеком в семье. Он сразу почувствовал свою ответственность за меня. С ним я проводила гораздо больше времени, чем с матерью и отцом. Я видела в нем пример, он казался мне почти идеальным человеком. Да, я была очень привязана к брату. Иногда я обижалась на него: он взрослел, встречался с девушками, гулял с друзьями и не всегда мог проводить время со мною. Мои чувства к нему стали чем-то вроде смеси любви и зависти. Подрастая, я стала думать, что просто какое-то время ему было интересно возиться со мной, а теперь я ему надоела. Но я ошибалась, Том очень дорожил мной, ведь иначе он бы не сделал того, что сделал.

* * *

Другим человеком, который по-настоящему, по-родственному любил меня, был мой названный дедушка. Он жил на окраине города, и почти каждый выходной день я приходила к нему – иногда одна, иногда с Томом. Мы пили чай с клубничным вареньем, болтали о разных мелочах, а ровно в десять вечера шли гулять – такой у дедушки был обычай, он называл его «встреча ночи».

Архента в это время медленно погружалась в дремоту, гасли огни в домах, замолкали голоса и шум, становилось очень тихо. Я любила такие часы. Зимой под ногами хрустел снег. Дедушка держал большой кованый фонарь, пока мы с Томом катались со склона холма, на котором стоял дом. Зимнее небо над Архентой дарило самый белый, самый пушистый и самый вкусный снег. Летом мы шли по полю, пробираясь сквозь высокую траву, а вокруг струился чистый свежий воздух, полный ароматов цветов, леса, земли. Иногда мы лежали на траве и смотрели в небо. Оно было разным и вызывало разные чувства и мысли, но, тем не менее, оно всегда было прекрасным. Звезды над Архентой были такими яркими, как больше нигде. Ночные облака над Архентой были самыми причудливыми. Тучи над Архентой проливали самые чистые дожди. Архента была нашей родиной, самым любимым местом на свете, и нам не хотелось никуда из нее уезжать, даже на один день. Нам не был интересен остальной мир.

Иногда мы просто сидели на заднем крыльце дедушкиного дома. Он курил трубку, мы молчали. Я слушала, как он вдыхает с тихим шипением дым и выдыхает его, складывая для потехи в колечки. Потом дедушка начинал говорить, а бывало, что и мы сами о чем-то его спрашивали. Порой мы катались на вёсельной лодке по узкой речке, заросшей водорослями и прибрежными кустами. Лодочка была такой маленькой, что вода плескалась у самого борта. Я высовывала обе руки по бокам и держала их в прохладной реке. Мальки разлетались в разные стороны от нашей лодки, скрипели уключины, на мелком дне дрожало отражение речной ряби. Иногда на берегу недовольно крякали потревоженные звуками утки.

То, как мы «встречали ночь», не имело значения. Одно было важным – разговор. Мы всегда говорили, говорили о разном: о дальних странах, о тайнах природы, о мечтах. Дедушка рассказывал о своей юности, о том, как он был летчиком. Он говорил, что однажды его самолет совершил вынужденную посадку в глухом лесу, темной ночью, и он видел там маленького мальчика с ручной лисой, а ему никто не поверил. И мы сочиняли истории про этого мальчика и его лису. Мы рассказывали, что у нас нового в школе и дома, спрашивали у дедушки советы. Мы очень его любили и очень ему доверяли.

Потом, возвращаясь домой, мы кланялись ночной тишине, словно это было частью древнего ритуала, и, не оглядываясь, заходили в дом. Однажды я спросила у дедушки, почему мы кланяемся в пустоту, и он ответил: