Книга покойника

– Но, ради бога, кто он, этот Шмид? Откуда он взялся? Я никогда о нем не слышала.

– Боюсь, мы знаем меньше вашего, – почтительно произнес господин Гумберт, – но господину Мартине-ли чрезвычайно повезло с этим человеком. Очень деловитый и расторопный. Ваш муж сэкономил на нем оплату двух или даже трех сиделок. Знаете, – добавил господин Гумберт с напускной скромностью, – очень большие деньги!

– На мой взгляд, ему и платили, как трем сиделкам.

– Он того стоил.

Гумберт удалился. Граф, с интересом наблюдавший за проявлением делового инстинкта госпожи Мартине-ли, вновь погрузился в размышления: какой же смысл скрывался в закончившейся неприглядной сцене – то ли госпожа Мартинели продемонстрировала, что именно кроется под ангельской внешностью, то ли это неудачная попытка преодолеть панический страх перед внешним миром? А может, ей все было известно и о Шмиде, и о болезни Мартинели, и о его смерти в полной изоляции? Она знала, но продолжала молчать? Все это очень походило на любительский спектакль, тем более, что по лицу примадонны невозможно было ничего узнать, а алчную натуру изобразить совсем несложно.

После ухода Гумберта госпожа Мартинели продолжила свое выступление:

– Я ничего не понимаю. Мой муж не любил писать письма. И в этот раз, уехав на восток, он написал мне одну коротенькую записку. Конечно, он не хотел тревожить меня. Но мне и в голову не приходило, что все так повернется. Когда он уезжал, он казался абсолютно здоровым. Я провожала его на поезд. Мы живем, знаете ли, не в Женеве, а в городке под названием Ла Рош… Как странно… Муж никогда подолгу не отсутствовал. И на его письме стоит Бернский штемпель от двадцать восьмого мая, а до Шпица он добрался лишь в середине июня. Так сказал его врач в больнице.

Господин Фогель выпрямил ноги, затем снова скрестил их.

– Мы должны делать скидку на то, что у него развивалась смертельная болезнь, госпожа Мартинели. Возможно, сняв эту квартиру, он внезапно почувствовал первые ее признаки и решил съездить на курорт отдохнуть и лишь потом браться за дела в Шпице, – предположил банкир.

– Да, он всегда предпочитал заниматься делами по-своему. Он, кажется, считал, что проявляет ко мне максимум внимания, заплатив заранее по всем счетам и взяв с собой копию завещания. Он так поступал всегда и даже на пороге смерти не изменил себе. Но в результате я оказалась в крайне неприятном положении, а ведь мы с ним за всю жизнь никогда не ссорились!

Лицо Фогеля выражало сочувствие.

– Больной человек часто ведет себя необычно, госпожа Мартинели. Думаю, вы вправе объявить дома, что ваш супруг умер скоропостижно. Отчасти это соответствует действительности, отчасти смягчит ситуацию.

– Мне так и не рассказали, что произошло на самом деле, – раздраженно проговорила вдова. – Но я знаю, под чьим влиянием он находился! Ваше неожиданное появление с копией его завещания вернуло меня к нормальной жизни. Но ответьте мне вот на какой вопрос: копия ведь была нужна ему только в том случае, если он знал, что тяжело болен?

Заскучавший было Граф рискнул высказать предположение:

– Отправляясь в путешествие, некоторые люди принимают меры предосторожности. Теперь такой мерой стала страховка. Иногда даже забирают деньги по страховке и семье об этом не сообщают.

– Да какая, в самом деле, страховка! Зачем она нам. Когда Говард продал в 1908 году старое семейное предприятие… Как вовремя, я всегда это говорила… Он перевел половину денег на мое имя. С тех пор я независима, а по завещанию получу и остальное. У меня нет абсолютно никаких финансовых проблем. Мне только интересно знать, что случилось с этими двумя с половиной тысячами франков.

– Стоит ли волноваться? – заметил Граф. – У вас есть расписанные по пунктам счета на две тысячи шестьдесят с чем-то франков. Каковы были частные расходы господина Мартинели, мы не знаем, но, несомненно, счет доктора и жалованье Шмида выплачивались из этих двух с половиной тысяч.

Госпожа Мартинели нетерпеливо дернула плечиком и обратилась к Графу:

– А самое странное, господин Граф, состоит в том, что мой муж сказал всем этим людям и написал в больничной анкете, что у него в целом мире никого нет. Никого! За исключением парочки дальних родственников, которые живут, вроде, в Монтре… Да мы никогда их и не видели. Он не хотел меня пугать, не хотел, чтобы я приезжала в Берн и заботилась о нем, – ладно, бог с ним. Но вы только подумайте, каково мне теперь! К тому же он снял весь остаток своего счета в банке – четыре тысячи пятьсот шестьдесят семь франков – и заранее заплатил за все, даже за похороны. А две с половиной тысячи мы никак не можем найти. Не знаем, что с ними стало.

– Почему бы вам не съездить в Шпиц и не повидаться с Шмидом, госпожа Мартинели? – предложил Фогель. – Там наверняка нужно оплатить какие-нибудь счета. Он вам все объяснит.

Госпожа Мартинели очень спокойно возразила ему:

– В Шпиц я не поеду, господин Фогель. Я примчалась в Берн, потому что мне следовало закончить дела, начатые мужем. В Шпице его считали холостяком. Я не собираюсь давать соседям пищу для сплетен, не хочу, чтобы на меня глазели и чесали языки.

– Разумно, – вставил Граф.

– Я еду домой, – повторила госпожа Мартинели. – Я оставила в больнице все его вещи – кроме часов и запонок, конечно. Я не стану забирать даже его чемоданы из свиной кожи. Говорят, что его врач – хороший человек. Надеюсь, он еще и совестливый и не заломит большую цену. А вот Шмид, наверняка, мошенник и непременно скроется с двумя тысячами франков, которые доверил ему мой муж, – если, конечно, этот человек не располагает еще какой-нибудь суммой! Может, мне, в конце концов, стоит позвонить этой Шафер и узнать ее мнение о Шмиде? Она вам что-нибудь говорила о нем, господин Граф?

– Она никогда его не видела.

– Наш служащий – господин Фелбер – встречался с ним, – подал голос банкир, – это случилось в тот день, когда господин Мартинели затребовал остаток денег из банка.

– Вот как?

– Да, мы послали Фелбера, потому что они виделись 28 мая – тогда господин Мартинели пришел, чтобы представиться, предъявить письмо и получить чековую книжку. Ваш муж показался мне просто очаровательным человеком, госпожа Мартинели.

– Он всегда производил прекрасное впечатление, – согласилась вдова пронзительным, но абсолютно бесстрастным голосом.

– Мы выдали ему чековую книжку – она сейчас в ваших руках, – продолжал Фогель, – и проинформировали, что открываем депозитный счет на пять тысяч франков. Мы приняли у него письмо из Женевы с его подписью и показали ему письмо, присланное нам. Больше я его не видел. – Банкир скорбно вздохнул. – Конечно, господин Мартинели снимал деньги со счета, чтобы заплатить задаток за квартиру. Но, видимо, уезжая из дома, из Ла Роша, он взял с собой какую-то сумму наличными, потому что он ни разу не приходил в банк и не получал деньги по чеку.

– Он всегда таскал с собой кучу денег, – подтвердила госпожа Мартинели.

– В следующий раз он связался с нами двадцать первого числа: позвонил и сказал, что нездоров. У нас сложилось впечатление, что речь идет о чем-то незначительном, вроде летней простуды. Господин Мартине-ли сказал, что передумал оставаться в городе и поедет домой.

Госпожа Мартинели не сводила с банкира взгляда.

– Фелбер договорился о встрече, – продолжал Фогель, – и отправился сюда после обеда. Он принес деньги в чемоданчике, специально предназначенном для транспортировки наличных. Вся сумма, по просьбе господина Мартинели, состояла из крупных купюр: по пятьдесят и сто франков. В квартиру Фелбера впустил Шмид. Я позже попросил его описать мне слугу господина Мартинели. Так вот, это высокий худощавый средних лет мужчина, типичный швейцарец из германоязычного кантона. – Фогель улыбнулся. – Фелбер отметил, что Шмид больше похож на крестьянина, чем на слугу. Загорелый, волосы требуют стрижки. Все время убирал их со лба – они падали на глаза. Еще он показался Фелберу несколько развязным, но он очень хорошо заботился о господине Мартинели, а тот, по всей видимости, очень ему доверял. Шмид достал чековую книжку господина Мартинели и устроил блокнот у него на коленях прямо в постели. Но Фелбер говорит, что ваш муж не показался ему не больным, скорее усталым.

– Возмутительно! – с негодованием воскликнула госпожа Мартинели.

– Видимо, этот Шмид неплохо знал свое дело – Фелбер обратил внимание, что все было в полном порядке: в квартире чисто, аккуратно, прохладно. Тогда тоже стояла жара – даже хуже, чем сейчас. Солнце палило, как в пустыне, а в воздухе висело душное марево, но господин Мартинели, казалось, чувствовал себя вполне комфортно. Он заполнил чек и вручил его Фелберу, а тот передал ему наличные. Господин Мартинели пересчитал их, и Шмид сунул их в ящик письменного стола. Фелбер ужаснулся такому обращению с деньгами и предложил воспользоваться сейфом внизу – обычно в таких домах есть сейфы. Но ваш муж рассмеялся и сказал, что наличные недолго пробудут у него.

Выражение лица госпожи Мартинели не изменилось – словно ей рассказывали о малознакомом человеке. По крайней мере, подумал Граф, она не притворяется расстроенной.

Фогель, видимо, заскучал и поторопился закончить свое эпическое повествование:

– Затем господин Мартинели сказал, что отправляет Шмида назад в Шпиц – поручает ему закрыть дом, оплатить счета и устроить распродажу имущества. Остальное вы знаете, госпожа Мартинели. Больница получила от вашего мужа две тысячи франков наличными. Там высчитали свои расходы, а небольшой остаток и еще шестьдесят с чем-то франков, оказавшихся в кошельке вашего супруга, передали вам. Рискуя показаться навязчивым, я еще раз повторяю – не тревожтесь о двух с половиной тысячах. Наверняка, из этой суммы были сделаны выплаты доктору и Шмиду. Вряд ли вы сможете претендовать на какую-нибудь часть этих денег.

С чувством хорошо выполненного долга банкир поднялся, Граф и госпожа Мартинели тоже встали. Фогель взял свой портфель и шляпу. Госпожа Мартинели пожала ему руку.

– Я очень обязана вам. К сожалению, я не могу остаться и навести справки, потому что если я не уеду сегодня вечером, то смогу заказать обратный билет лишь через две недели. Но мне хотелось бы попросить господина Графа связаться с госпожой Шафер. Вдруг она знает что-нибудь об этом.

– Боюсь разочаровать вас, но она скорее всего не слышала, куда господин Мартинели вложил эти две с половиной тысячи, – вздохнул Граф.

Фогель удалился, сочувственно взглянув на Графа. Госпожа Мартинели нагнала банкира в дверях и вместе с ним вышла из комнаты. Когда она вернулась, ее сопровождала невысокая смуглая девушка. Та, должно быть, дожидалась в комнате прислуги рядом с кухней.

– Это моя сводная племянница, господин Граф, – произнесла госпожа Мартинели, – Люсет Дион.

Граф пожал руку госпоже Дион – симпатичной юной особе. Ее собранные в узел прекрасные темные волосы открывали безупречной формы шею, лучистые глаза невольно притягивали взгляд, а чуть тронутые коралловым румянцем щеки моментально вызывали ассоциацию с персиками. Конечно, с годами все это уйдет, но обаяние и бьющая через край жизненная сила останутся при этой женщине до глубокой старости.

Очевидно, Люсет пошел бы любой костюм – в том числе и подобающее черное одеяние, – но траура она не носила. Легкое ситцевое платье сидело на девушке как влитое, хотя купили его, видимо, по случаю. Похоже, это был ее лучший наряд. То же относилось и к коричневым туфлям-лодочкам, и к маленькой украшенной цветами шляпке, и к клетчатому жакету, который она зачем-то принесла с собой.

Госпожа Дион подняла на Графа печальное, серьезное лицо, и он так же серьезно взглянул на нее с высоты своего роста.

– Ты упаковала свой чемодан, Люсет? – сухо поинтересовалась госпожа Мартинели. – Я хочу выехать пораньше, чтобы устроить тебя в Христианской ассоциации, до того как сяду в поезд. Правда, может, господин Граф сумеет объяснить тебе, как глупо одинокой девушке оставаться в Берне. Подумать только, жить в городе, где еще три года назад с помпой принимали это немецкое чудовище, этого кайзера!

– Но, тетя Женевьева, я же говорила вам, что не собираюсь ночевать в Берне. Сегодня вечером я еду в Шпиц. У меня есть билет до Туна, – спокойно возразила девушка.

Госпожа Мартинели молча смотрела на нее.