Несерьезная педагогика

Мы, акробаты беглого чтения, умеющие по двум буквам угадать слово, а по двум словам – предложение, уже не отдаем себе отчета, какие трудности преодолевает ребенок и какими способами пытается облегчить себе этот труд.

Как-то Стефан четыре раза прочел в тексте «Франек» вместо «Фелек». Я не стал поправлять. Когда он закончил читать, я спросил:

– Как мальчика звали?

– Франек.

– Ничего подобного.

– Ну Франек же.

– Спорим, что не Франек.

Читает:

– Фра… Фре… Фе… Фелек.

– Видишь, хорошо, что не поспорил.

– Ну ладно.

– Наверное, ты знаешь какого-то Франека?

– Знаю.

– А Фелека?

– Нет.

То же самое – на арифметике. Вместо «огурцы» он дважды прочел «груши».

– Пять груш, – сообщает он мне ответ.

– Вовсе нет.

Умолкает, после минутной паузы – решительно, почти гневно:

– Именно что пять!

– Пять, да не груш.

– А чего?

– Посмотри – узнаешь.

– Гру… огру… огу… огурцов.

– Вот видишь. Слушай, Стефан, может, ты волшебник? Фелеков во Франеков превращаешь, огурцы – в груши…

Его удивление, изумление: что это, как такое вышло? – так умиляет, что я его целую.

(Абсолютно лишнее – когда же наконец я от этого отучусь?)

Непонятные выражения его злят.

Читает:

– У торговки девять яблок. Сколько яблок у нее останется, если четверо мальчиков возьмут по два яблока каждый?

Под нос, вполголоса:

– Что еще за каждый… – И вслух: – Одно яблоко.

– Две монеты… Монеты – это я уже знаю, что такое, позабыл только.

Эта, казалось бы, нелогичная фраза содержит, однако, разумную основу: если он не знает, потому что забыл, то сможет вспомнить.

На двадцатой примерно задаче предлагает:

– Я буду читать про себя и писать вам, сколько выходит в ответе.

– Хорошо, а я буду кивать, если правильно.

Не он первый мне такое предлагает. Не знаю, в том ли дело, что ребенок хочет таким образом разнообразить работу, или есть у этого желания более глубокая подоплека – потребность сосредоточиться в тишине.

Вечер

Прочитал молитву, поцеловал мне руку (эхо родного дома, разоренного войной гнезда – одного из ста, тысячи, многих тысяч).

Пишу. Лежит тихо, глаза открыты.

– Пан доктор, а правда, что если побрить голову, то волосы больше не растут?

Боится обидеть меня, прямо спросив про лысину.

– Неправда, ведь бороду бреют, а она растет.

– У некоторых солдат бороды вот такие, до пояса, как у евреев. Почему?

– Обычай такой. А англичане даже усы бреют.

– А правда, что у немцев много евреев?

– И у немцев есть, и русские евреи есть, и евреи-поляки.

– Как это – евреи-поляки? Это что же, поляки, значит, евреи?

– Нет, поляки – католики. Но если кто говорит по-польски, хочет, чтобы полякам было хорошо, желает им добра – тот тоже поляк.