Партизанка, или Как достать начальство

– Евгения Николаевна, – повернулся ко мне Васек, – давайте начнем со схемы расположения боксов.

Я согласно кивнула и достала ту самую карту, перед которой мы с ним ползали не один час. Эх, жалко проектора нет. Красиво бы получилось.

– Да-да. Давайте посмотрим, что вы там насчитали, – донесся до моих ушей голос немца.

Я резко повернула голову и встретилась с хитрыми глазами Петермана. Теперь настала его очередь меня рассматривать. Это тонкий намек на мою некомпетентность? Конечно же! Мои предшественницы два плюс два сложить не могли, а тут целый бизнес-план. Значит, записал в любовницы… В целом, он почти прав, с одной маленькой поправочкой. Я экономист до мозга костей. Люблю… Нет. Просто обожаю свою работу. До фанатизма.

Зло скрипнув зубами, я сделала морду кирпичом и прошествовала со своего места, которое было в некотором отдалении. Слегка наклонившись над столом, сложила схему вдвое и стала раскатывать бумагу, закрепляя углы подручными средствами – дыроколом, степлером и… пепельницей. А что? Она тяжелая, массивная. Я ж не виновата, что Васек денег на проектор зажал.

– Вы позволите? – обратилась я к блондину, подтыкая край схемы под стеклянную вазочку.

Слов для ответа у него не нашлось. Петерман только слегка приоткрыл рот от такой наглости. Да так открыл, что чуть сигарета изо рта не вылетела. А вот пепел с нее все же отвалился и прямиком немцу на брюки, чуть выше колена. Мужчина зашипел и скинул его с колена. Дырки, конечно, не вышло, осталось только безобразное темное пятно. А жаль.

Рядом с плечом раздалось предупреждающее шипение директора:

– Ж-жень… Евгения Николаевна, быстрее.

Я выпрямилась, одарила мрачного, как все грозовые тучи нашего колхозного края, Васька чарующей улыбкой и положила перед мужчинами распечатки с основными финансовыми показателями. Затем пристроилась на стул рядом с Петерманом, набрала в легкие побольше воздуха и начала свой доклад.

– Итак, перед вами схема расположения будущей фермы. Извините за мои неаккуратные наброски по соседству – издержки творческого процесса. Здесь будут располагаться основные корпуса. Их будет не меньше четырех, – я ткнула в бумагу, используя вместо указки карандаш, – два для содержания основного стада, одно под ремонтный молодняк и родилку. Далее…

– А почему здесь все исчеркано? – внезапно перебил меня Петерман.

– Это я схематично переделывала четырехрядные коровники в шестирядные, – с улыбкой объяснила я. – У нас на селе жесткий режим экономии. Поэтому экономим на всем. Даже на широкоформатных принтерах.

Блондин нахмурился, но расспросы не закончил.

– А почему вы решили переделать изначально предложенный проект? – и в упор посмотрел на Васька.

– Так будет удобнее, – коротко ответил мой директор.

Я чуть глаза не закатила. Похоже, дипломат в Луганском никогда не рождался. Кто так рассказывает? Нужно же с чувством, с толком, с расстановкой. Петь соловьем, чтобы глухой заслушался.

– Это в целях экономии. Прежде всего, мы с Василием Михайловичем думаем о том, как максимально сократить расходы на реализацию проекта, без существенных потерь для его функциональности и производительности.

Я щебетала и щебетала. Пока не поняла, что если насущная потребность, о которой я подумывала еще до посещения святая святых Васька, не будет удовлетворена, то я просто лопну. А тут, как назло, на пламенную речь прорвало Васька, и я не смогла даже слова вставить, чтобы покинуть кабинет, как культурные люди делают.

Пока он говорил, я сидела как на иголках, то бледнея, то краснея. Похоже, мои ерзания на стуле не остались для немца незаметными. Он обеспокоенно посмотрел на меня:

– Вы что-то хотели добавить, Евгения Николаевна?

И не успела я высказать свою мысль, как дверь кабинета со скрежетом распахнулась и на пороге появилась баклажаниха и подносом.

– Чай, господин Петерман! Как вы любите, – заявила Тамара Сергеевна, улыбаясь во все свои двадцать восемь своих и четыре вставных зуба.

Она бесцеремонно поставила поднос прямо посредине моего драгоценного чертежа.

– Тамара Сергеевна, как вовремя, – обрадовался немец, – обожаю ваш чай.

Всё, немец, – ты попал! Потому что друзья баклажанихи – мои враги. Ты мне и так не понравился с самого начала, а теперь и вовсе начал бесить.

– Всё для вас, – слащаво улыбнулась секретарша и принялась наливать чай.

Это стало последней каплей. Низ живота стянуло судорогой. Я закусила губу и, поскольку разговор за столом и не думал смолкать, а перебивать вроде как невежливо, стартанула в сторону двери, не утруждая себя объяснениями.

– Евгения Николаевна?

Я даже не обернулась. Прямиком бросилась на первый этаж, проклиная горе строителей. Неужели нельзя было предусмотреть уборную и на втором этаже?

Десять минут спустя, довольная как стадо слонов, я вплыла в приемную. Тут на удивление оказалось пусто. Только горел экран монитора на столе баклажанихи. Смотаться по своим делам не посмела бы. Наверняка за конфетами послали.

Пожала плечами, подошла к двери и застыла, потому что услышала, как хриплый голос Петермана произнес заветное слово «сделка». И я опять опустилась до подслушивания. Каюсь, не смогла удержаться и отказать себе в этом удовольствии.

– Вась, пойми меня. Ждал. Честно, пять лет ждал. И ничего. Одни убытки. Вытягивал за уши перед советом директоров, как мог. Больше не буду.

– Ян, и ты пойми. Какая прибыль при такой организации производства? Давай модернизируем и всё будет.

В голосе Луганского жалобные нотки. В первый раз слышу, чтобы он так разговаривал.

– Где ты был со своей модернизацией четыре года назад? – спросил его немец.

– Знаю, – тихо ответил тот, – не подумал.

Они замолчали на несколько мгновений. А потом Васек убитым голосом выдавил:

– И кому ты нас решил продать?

– Пивоварам. Они сначала думали, что от города далековато будет, а потом переиграли планы. На ферме поставят свой завод.

– А скот?

– На мясокомбинат, – безжалостно ответил Петерман.

– Поля?

– Засеют процентов десять-двадцать пивоваренным ячменем.

– А персонал?

– Штат сократят вчетверо, как минимум.

После этих слов слушать дальше расхотелось. Я, отпрянув от двери, уселась на ближайший стул.

Сижу, пошаркиваю ножкой по протертому линолеуму и понимаю, что совсем не хочу возвращаться в кабинет. Для чего? Чтобы продолжать рассказывать то, что никому сто лет не нужно? Если Петерман для себя решил избавиться от колхоза, то ни мое красноречие, ни обаяние этого не изменит.

Внутри все будто оборвалось, и опустились руки. Вот и поработала ты, Женька. Когда же ты перестанешь верить во вселенскую справедливость? Не бывает ее. Есть только деньги и их безграничная власть над человеческими судьбами.

Совершенно подавленная, я поднялась со стула и пошла прочь из здания. Вышла и глубоко вдохнула всё еще душный от полуденного солнца воздух. Легче не стало. Мой рассеянный взгляд пытался зацепиться на чем-то, что помогло бы отвлечься. Вот инженер машет мне рукой. Я на автомате машу в ответ, отмечая, что он несет комплект дисков для тяжелой бороны. В другой момент я бы порадовалась – он так долго уговаривал Луганского приобрести его, чтобы восстановить напрочь убитую борону. А теперь понимала, что она и не понадобится.