Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам
Зураб Давидович Авалов
Выдающийся грузинский историк, дипломат и политический деятель князь Зураб Давидович Авалов (Авалишвили) в своей книге изложил историю независимой Грузинской Демократической Республики, оказавшейся в 1918 г. на распутье между Западом и Советской Россией. Автор, непосредственный участник событий эпохи, отобразил процесс «самоустроения молодой жизнеспособной демократии» и зарождения независимого грузинского государства, отметив, что в этот период страна была близка к международному признанию своей независимости, а также описал крушение в 1921 г. института представительной демократии Грузии под натиском советской политики и вхождение Грузии в состав СССР.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Зураб Авалов
Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2022
* * *
Postscriptum. Вместо предисловия
«Я бы желал, чтобы Грузии вернулась былая сила; чтоб она не нуждалась в чужеземной помощи и была вполне самостоятельна в мирное и военное время…
Но так как мы или течением времени, или превратностями судьбы, а может быть, вследствие того и другого дошли до такой слабости, что должны подчиняться другим, я считаю самым разумным быть в зависимости от тех, в ком больше умеренности и справедливости и кто прочно хранит дружбу со своими союзниками…»
Слова эти произнесены не вчера. Но сказаны они могли быть и в наши дни; и сто лет тому назад; и вообще всякий раз, когда Грузия была вынуждена избирать политическую связь с какой-либо из соседних империй, вершивших судьбы народов.
Приведенная полновесная тирада взята из речи, вкладываемой ранним византийским историком в уста оратору Айэту, «знатному человеку… ненавидевшему все римское, всегда тяготевшему к персам». Произнесены же были эти слова (в которых Грузия поставлена на место Лазики-Колхиды, точнее: государства или республики колхов) в 554 г. перед собранием народа, тайно обсуждавшим в какой-то горной трущобе политическую злобу дня: то был один из самых драматических для тогдашнего Закавказья исторических моментов, когда из-за него и на его земле шла борьба между персами и римлянами, то есть византийцами, не без участия местных народов.
В словах Айэта выражено удивительное по краткости и ясности обоснование того, что ныне именуют политической ориентацией – Грузии или любого из так называемых малых народов, отстаивающих, в аналогичных условиях, свою независимость в борьбе могущественных империй[1 - Ср. подлинные слова, приписанные Айэту: Agatbiae Historiamm III. 9. С. 156 изд. 1823. Corpus scriptorum historiae byzantinae. Русский перевод в тексте – по сборнику: Лазика и Иберия (Ган К. Известия древних писателей о Кавказе. Ч. II. Тифлис, 1890), но слегка мною подшлифован: у Гана колхике политеиа греческого подлинника неправильно передано «царством Колхов».].
В середине VI в. народам Кавказа приходилось выбирать между давлением Восточной Римской империи и сасанидской реакцией Ирана. Но, оглядываясь назад, деятели той эпохи могли припомнить не одну совершившуюся в прошлом смену ориентаций. Чем иным, как не надлежаще избранным направлением являлась связь, союзничество с державным и благоприятно далеким Римом, о чем память, наверное, была еще свежа и о чем до сих пор сохранилось лапидарное свидетельство на знаменитом ангорском монументе (Monumentum Ancyranum) Августовых деяний (Index rerum gestarum divi Augusti): «Через своих депутатов цари иберов, албанов… просили о дружбе римского народа», не говоря об известной мцхетской надписи Веспасиана?
В предыдущем же столетии, в дни Помпеев и Лукуллов, во время борьбы республики с Митридатом Евпатором Понтийским, не ставил ли Кавказ своей ставки на «плохую лошадь» и не пострадал ли от неправильной «ориентации»? Далеко, вглубь веков, мог озираться патриот Колхиды-Лазики или Иберии VI в. и многое мог бы припомнить. Он не знал, однако, того, что было впереди, что готовилось в приближавшемся будущем: ни вековых тягот положения Кавказа между мирами воинствующего ислама и столь же нетерпимого христолюбия; ни судьбы этих стран, как наковальни под молотом непрестанных вторжений; ни всех превратностей последующих веков, которые приводили Грузию, после Багдада халифов и Константинополя багрянородных, – и в Испагань персидского Возрождения, и в Стамбул Амуратов, и в Москву «тишайших» царей; а в наше время, после вековой связи с петербургской империей Романовых, направят ее в 1918 г. к Берлину, в 1919 – к Лондону, а в 1921 г. опять приведут под власть Москвы, в этот раз Москвы Ленина.
Не могли тогда, в VI столетии, предвидеть и того, что должна была осуществиться мечта и о полной независимости, самостоятельности Грузии – о том, что привлекало Айэта в прошлом. Наступил, действительно, момент, когда трудами народа, благоразумием правителей и напряжением национальных энергий Грузия, благоприятствуемая внешними обстоятельствами, правильно оцененными и искусно использованными, не нуждалась в выборе «ориентаций», но зажила вольной жизнью в борении и труде: от Давида Строителя до Тамары (XI–XIII вв.), на протяжении примерно срока, положенного Ибн-Калдуном для расцвета государств, и Грузия пережила радость и плодотворное брожение великих эпох. Заботливой рукой новых поколений ученых и писателей сметается постепенно прах забвения с заброшенной, забытой было страницы прошлого: и это прошлое, подобно фреске, очищенной от копоти веков, начинает блистать всем богатством благородных красок для прозревающих глаз. Восстановляется старая традиция, которая всегда была традицией культуры и гуманности.
В этой связи и в такой перспективе было бы тщетно и суетно в современном политическом движении Грузии и других народов Кавказа видеть случайное порождение внешних обстоятельств, честолюбий и интриг. Это, очевидно, новый отпрыск на старом дереве с корнем, уходящим глубоко в почву.
Намекая на этот корень и приглашая на мгновение оглянуться назад, автор нисколько не собирается отвлекать читателя от политических запросов наших дней. Предлежащая книга пытается закрепить перед его вниманием несколько лишь нитей в бесконечно сложной ткани жизненных отношений, которую История, неустанный ткач, развертывает перед нами. И если полезно рассказу о событиях и впечатлениях, охватывающих 1918–1921 гг., предпослать несколько слов напоминания о прошлом, далеком – однако вовсе не столь далеком, – то как же оставить без краткого хотя бы послесловия повесть, законченную таким важным для Грузии событием, как водворение в ней советского строя, после вторжения коммунистов в начале 1921 г.?
Это возвращает нас к куску пережитой истории, намеченному в этой книге.
Набрасывая эпопею вопроса о независимости Грузии в международной политике Европы 1918–1921 гг., автор мало или почти вовсе не касался внутренней истории самой Грузии за эти годы. Внутреннее ее положение всегда как бы постулировалось преимущественно в положительных тонах постепенного самоустроения молодой жизнеспособной демократии.
Такая совершенно общая оценка не так уж далека была от действительности: недаром на основании наблюдений и сообщений представителей держав, вовсе не всегда и не сильно расположенных в пользу Грузии, страна эта добилась международного признания своей независимости, одновременно и наряду с Балтийскими республиками.
Ввиду, однако, быстрого и полного крушения, которому подверглась, для многих неожиданно, в начале 1921 г. представительная демократия Грузии под ударами советской политики, необходимо, конечно, внести некоторую поправку в приведенную оценку грузинской демократии 1918–1921 гг.
Поправка должна, одновременно, дать ключ к постижению того, чем облегчилось торжество в Грузии Советов. Об ошибках внешней политики нет необходимости здесь говорить: они указаны в этой книге. Проистекали же они, в сущности, из того же доктринерского наваждения марксизма, в нарушение правил государственного искусства, которым причинялся такой ущерб Грузии и в ее внутренних делах.
Правительство Грузии мыслилось ее вождями как демократическое – в отличие от строя советского.
На деле Грузия, конечно, вовсе еще не удовлетворяла требованиям представительной демократии. Внешние формы последней прикрывали здесь диктатуру грузинской социал-демократической партии.
В этом не было бы беды. Это было даже полезно в революционную эпоху, создавая для правительства на первых порах прочную опору в виде хорошо организованной, влиятельной партии. Но достаточно, по обстоятельствам, крепкая государственная власть осуществлялась с чрезмерным уклоном в сторону партийной доктрины, с чрезмерными нарушениями неписаных, интуицией постигаемых, но во многом непреложных правил государственного искусства.
Притом постепенно такой характер грузинского правительства не ослаблялся, а усугублялся. В ноябре 1917 г. грузинский национальный конгресс возвещал, казалось, картину всенародного единения и обещал, думалось, политику национальную. В начале 1921 г. Грузия имела и в лице своего правительства, и в образе Учредительного собрания простую креатуру партийной организации. Неустанно и с упорством неискусных в государственных делах доктринеров все время суживали самую основу своего существования, своей будущности.
В конце пути правительство Грузии очутилось на столь узеньком карнизе, что сбросить его вниз оказалось возможным простым щелчком.
Происходило же это не случайно. Вышедшее из революции правительство Грузии было все же в гораздо большей степени правительством социальной демагогии, чем органом демократической и национальной политики. Ему надлежало и легко было бы сделаться последним, но этого не произошло.
Расправа с земельными собственниками была, в сущности, главной страстью этого правительства.
Аграрная реформа внушалась и действительными потребностями крестьян, и подавляющим примером и влиянием русской революции; но и приемами демагогической революционной конкуренции. Реформа эта была неизбежна; вылилась же она в формы нисколько не сопоставляемые с условиями сельского хозяйства, с будущими потребностями и с укладом столь дифференцированной нации, как Грузия.
Сознательно наносился уничтожающий удар многочисленным группам населения, важной, сравнительно образованной и необходимой части его[2 - Имеются здесь в виду, конечно, не те, сравнительно немногие, потомки вождей и рыцарей, политическим ничтожеством и духовным оскудением заплатившие за отказ свой от народной традиции, но обширный слой прочно связанных с землей и народом земельных собственников, средних и мелких, важное слагаемое и полезный сотрудник грузинской демократии, пожелай она устроиться по-государственному.].
А одновременно, после отчуждения в пользу крестьян конфискованной у прежних собственников земли, невольно усиливалось в крестьянской массе вообще присущее ей равнодушие к вопросам политического строя, ослаблялся в ней всякий инстинкт сопротивления вторгающейся извне силе, раз от последней не ожидалось опасности для совершившегося наделения землей.
Словом, аграрная политика Грузии имела уклон не в сторону Европы и ее гражданских кодексов и не была согласована с государственным интересом независимой Грузии.
Прямое же нежелание, по малодушию и непониманию, серьезно заняться устройством вооруженной силы (хотя бы по примеру коммунистов с 1918 г.), на случай всегда возможного вторжения, проистекало из той же основной доктрины грузинского правительства, доктрины классовой борьбы и насильственного социального передела, которая и помешала ему сделаться правительством национальным.
Аграрная реформа, обездолив, подавив одних, наделив других без возложения на них серьезных тягот финансовых и в виде действительной воинской повинности, сделала крайне затруднительным устройство самой даже скромной армии в стране, столь богатой строевыми офицерами, и в народе, на протяжении долгих веков выковавшем себе славу воинской доблести.
Когда Грузию довели до столкновения с Советской Россией, не бог весть каким силам этой последней не было оказано почти никакого сопротивления. Все было сделано для того, чтобы наступающая советская армия встретила не «вооруженный народ» – а группу партийных вожаков, обширное сообщество лиц, причастных к эксплуатации государственной власти, а с ними небольшую кучку верных мюридов.
Сбросить все это в Черное море оказалось сущим пустяком.
Твердое знание этой внутренней обстановки – этого коренного отсутствия военной организации в Грузии – и подсказало московскому правительству мысль о необходимости «покончить с Грузией», как только внешняя обстановка (о чем сообщено в книге) сложилась для того благоприятно.
Извлечена была при этом великая польза и из огромного соблазна, неизбежно вносимого в умы «трудящихся масс» Грузии, клиентов и мнимой опоры социал-демократического правительства – советскими лозунгами классовой борьбы, отобрания земель и пр. Это было то, на чем массы именно и воспитывались в Грузии. Какое влияние могли иметь тогда все схоластические оговорки и разнотолкования тифлисских начетчиков, раз их же девизы явственно различались на знаменах вторгавшихся войск и привычный престиж российского могущества принимал обличье еще вчера столь горячо лелеемого красного знамени?
Противопоставить в последний момент страну-нацию вторгающемуся в нее чужеземцу, перейти внезапно с жаргона международных социалистических конгрессов на язык патриотизма и национальной экзальтации было делом запоздалым и безнадежным. Если бы с 1918 г. проявлена была в этом отношении самая средняя государственная заботливость, не было бы и надобности в этих внезапных и столь ненужных обращениях…
Вот и произошло, неизбежно и неустранимо, крушение грузинской демократии как раз в момент, когда, усевшись самоуверенно и самодовольно на узком карнизе ею облюбованной партийной исключительности, она, после полного международного признания независимости Грузии в январе 1921 г., предвкушала еще более полное и более спокойное наслаждение плодами своих во многом ценных трудов. В этот-то момент она и была, как сказано, с большою легкостью сброшена вниз.
Прибавить ли то, как этому способствовало неумение согласовать темп работы по улаживанию споров с соседями и по устройству нужных с ними союзов с лихорадочным ритмом истории? Прибавить ли, как после трех лет внешней политики, во многом удачной, Грузию поставили в положение полной изолированности, под вечную угрозу удара – Москвы и Анкары? Остановиться ли еще на том, как одним и другим воспользовалась Москва и как способствовала своему успеху на Кавказе программой союзного объединения Закавказских республик – силой навязав им то, чего они не пожелали сами сделать на путях свободы и независимости? Или на том размежевании с Турцией, осуществленном московским правительством, в условиях тягостных особенно для Армении (уступка Карса), но и для Грузии; но которое было все же разрешением вопроса, вероятно к удовольствию многих желавших спокойно работать на прирезанной и добытой после революции земле?
Здесь достаточно наметить эти главные линии, чтобы, вернувшись опять к стилю исторических созерцаний, сказать, что грузинская демократия 1918–1921 гг., бывшая формой диктатуры социал-демократии, то есть марксизма правого крыла, являлась периодом подготовительным к торжеству в Грузии диктатуры советской. Всем содержанием социальной политики и духом своим демократия эта, вопреки несомненно и ярко пробуждавшемуся в ней народному сознанию, обращена была на деле в сторону Москвы, а не Европы. И этим создавалось коренное противоречие с той европейской ориентацией ее внешней политики, которой Грузия держалась настойчиво до лета 1920 г.
Когда в тяжелые дни февраля – марта 1921 г. Грузию уложили на стол и опытный хирург, советская власть, произвел над ней жестокую операцию, он знал, что пациент захлороформирован и подготовлен к операции не менее опытной, хотя и не столь дерзающей рукой грузинских социал-демократов.
То, что политически и субъективно было борьбой и казалось переворотом, исторически и объективно оказывалось простым разделением труда и чередованием фаз.
Вот и все. Это печально, но такие политические пассажи не кажутся значительными в эпоху, когда миллионы здоровых, цветущих людей умерщвлялись как ни в чем не бывало!
История человечества порой принимает формы сумасшедшей пляски. За внешними бредовыми формами, за быстрым мельканием событий важно видеть основные темы, постоянно возвращающиеся прочные нити.
Стремление народов к свободе, к творческому независимому существованию в таинственном единении национальных коллективов и есть одна из таких тем, одна из мнимо лишь прерываемых нитей.
Независимость Грузии и соседних ей народов Кавказа, несмотря на события 1920–1921 гг., вовсе не является простым эпизодом вчерашнего дня, с такой скоростью уходящего в историю; напротив, она есть и останется живой темой и наших дней, и близкого будущего. Поэтому и книга эта далека от настроения, выраженного в знаменитом Victrix causa diis placuit, sed vict a Catoni[3 - Боги были на стороне победителей, на стороне побежденных – Катон (лат.).].
Зураб Давидович Авалов
Выдающийся грузинский историк, дипломат и политический деятель князь Зураб Давидович Авалов (Авалишвили) в своей книге изложил историю независимой Грузинской Демократической Республики, оказавшейся в 1918 г. на распутье между Западом и Советской Россией. Автор, непосредственный участник событий эпохи, отобразил процесс «самоустроения молодой жизнеспособной демократии» и зарождения независимого грузинского государства, отметив, что в этот период страна была близка к международному признанию своей независимости, а также описал крушение в 1921 г. института представительной демократии Грузии под натиском советской политики и вхождение Грузии в состав СССР.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Зураб Авалов
Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2022
* * *
Postscriptum. Вместо предисловия
«Я бы желал, чтобы Грузии вернулась былая сила; чтоб она не нуждалась в чужеземной помощи и была вполне самостоятельна в мирное и военное время…
Но так как мы или течением времени, или превратностями судьбы, а может быть, вследствие того и другого дошли до такой слабости, что должны подчиняться другим, я считаю самым разумным быть в зависимости от тех, в ком больше умеренности и справедливости и кто прочно хранит дружбу со своими союзниками…»
Слова эти произнесены не вчера. Но сказаны они могли быть и в наши дни; и сто лет тому назад; и вообще всякий раз, когда Грузия была вынуждена избирать политическую связь с какой-либо из соседних империй, вершивших судьбы народов.
Приведенная полновесная тирада взята из речи, вкладываемой ранним византийским историком в уста оратору Айэту, «знатному человеку… ненавидевшему все римское, всегда тяготевшему к персам». Произнесены же были эти слова (в которых Грузия поставлена на место Лазики-Колхиды, точнее: государства или республики колхов) в 554 г. перед собранием народа, тайно обсуждавшим в какой-то горной трущобе политическую злобу дня: то был один из самых драматических для тогдашнего Закавказья исторических моментов, когда из-за него и на его земле шла борьба между персами и римлянами, то есть византийцами, не без участия местных народов.
В словах Айэта выражено удивительное по краткости и ясности обоснование того, что ныне именуют политической ориентацией – Грузии или любого из так называемых малых народов, отстаивающих, в аналогичных условиях, свою независимость в борьбе могущественных империй[1 - Ср. подлинные слова, приписанные Айэту: Agatbiae Historiamm III. 9. С. 156 изд. 1823. Corpus scriptorum historiae byzantinae. Русский перевод в тексте – по сборнику: Лазика и Иберия (Ган К. Известия древних писателей о Кавказе. Ч. II. Тифлис, 1890), но слегка мною подшлифован: у Гана колхике политеиа греческого подлинника неправильно передано «царством Колхов».].
В середине VI в. народам Кавказа приходилось выбирать между давлением Восточной Римской империи и сасанидской реакцией Ирана. Но, оглядываясь назад, деятели той эпохи могли припомнить не одну совершившуюся в прошлом смену ориентаций. Чем иным, как не надлежаще избранным направлением являлась связь, союзничество с державным и благоприятно далеким Римом, о чем память, наверное, была еще свежа и о чем до сих пор сохранилось лапидарное свидетельство на знаменитом ангорском монументе (Monumentum Ancyranum) Августовых деяний (Index rerum gestarum divi Augusti): «Через своих депутатов цари иберов, албанов… просили о дружбе римского народа», не говоря об известной мцхетской надписи Веспасиана?
В предыдущем же столетии, в дни Помпеев и Лукуллов, во время борьбы республики с Митридатом Евпатором Понтийским, не ставил ли Кавказ своей ставки на «плохую лошадь» и не пострадал ли от неправильной «ориентации»? Далеко, вглубь веков, мог озираться патриот Колхиды-Лазики или Иберии VI в. и многое мог бы припомнить. Он не знал, однако, того, что было впереди, что готовилось в приближавшемся будущем: ни вековых тягот положения Кавказа между мирами воинствующего ислама и столь же нетерпимого христолюбия; ни судьбы этих стран, как наковальни под молотом непрестанных вторжений; ни всех превратностей последующих веков, которые приводили Грузию, после Багдада халифов и Константинополя багрянородных, – и в Испагань персидского Возрождения, и в Стамбул Амуратов, и в Москву «тишайших» царей; а в наше время, после вековой связи с петербургской империей Романовых, направят ее в 1918 г. к Берлину, в 1919 – к Лондону, а в 1921 г. опять приведут под власть Москвы, в этот раз Москвы Ленина.
Не могли тогда, в VI столетии, предвидеть и того, что должна была осуществиться мечта и о полной независимости, самостоятельности Грузии – о том, что привлекало Айэта в прошлом. Наступил, действительно, момент, когда трудами народа, благоразумием правителей и напряжением национальных энергий Грузия, благоприятствуемая внешними обстоятельствами, правильно оцененными и искусно использованными, не нуждалась в выборе «ориентаций», но зажила вольной жизнью в борении и труде: от Давида Строителя до Тамары (XI–XIII вв.), на протяжении примерно срока, положенного Ибн-Калдуном для расцвета государств, и Грузия пережила радость и плодотворное брожение великих эпох. Заботливой рукой новых поколений ученых и писателей сметается постепенно прах забвения с заброшенной, забытой было страницы прошлого: и это прошлое, подобно фреске, очищенной от копоти веков, начинает блистать всем богатством благородных красок для прозревающих глаз. Восстановляется старая традиция, которая всегда была традицией культуры и гуманности.
В этой связи и в такой перспективе было бы тщетно и суетно в современном политическом движении Грузии и других народов Кавказа видеть случайное порождение внешних обстоятельств, честолюбий и интриг. Это, очевидно, новый отпрыск на старом дереве с корнем, уходящим глубоко в почву.
Намекая на этот корень и приглашая на мгновение оглянуться назад, автор нисколько не собирается отвлекать читателя от политических запросов наших дней. Предлежащая книга пытается закрепить перед его вниманием несколько лишь нитей в бесконечно сложной ткани жизненных отношений, которую История, неустанный ткач, развертывает перед нами. И если полезно рассказу о событиях и впечатлениях, охватывающих 1918–1921 гг., предпослать несколько слов напоминания о прошлом, далеком – однако вовсе не столь далеком, – то как же оставить без краткого хотя бы послесловия повесть, законченную таким важным для Грузии событием, как водворение в ней советского строя, после вторжения коммунистов в начале 1921 г.?
Это возвращает нас к куску пережитой истории, намеченному в этой книге.
Набрасывая эпопею вопроса о независимости Грузии в международной политике Европы 1918–1921 гг., автор мало или почти вовсе не касался внутренней истории самой Грузии за эти годы. Внутреннее ее положение всегда как бы постулировалось преимущественно в положительных тонах постепенного самоустроения молодой жизнеспособной демократии.
Такая совершенно общая оценка не так уж далека была от действительности: недаром на основании наблюдений и сообщений представителей держав, вовсе не всегда и не сильно расположенных в пользу Грузии, страна эта добилась международного признания своей независимости, одновременно и наряду с Балтийскими республиками.
Ввиду, однако, быстрого и полного крушения, которому подверглась, для многих неожиданно, в начале 1921 г. представительная демократия Грузии под ударами советской политики, необходимо, конечно, внести некоторую поправку в приведенную оценку грузинской демократии 1918–1921 гг.
Поправка должна, одновременно, дать ключ к постижению того, чем облегчилось торжество в Грузии Советов. Об ошибках внешней политики нет необходимости здесь говорить: они указаны в этой книге. Проистекали же они, в сущности, из того же доктринерского наваждения марксизма, в нарушение правил государственного искусства, которым причинялся такой ущерб Грузии и в ее внутренних делах.
Правительство Грузии мыслилось ее вождями как демократическое – в отличие от строя советского.
На деле Грузия, конечно, вовсе еще не удовлетворяла требованиям представительной демократии. Внешние формы последней прикрывали здесь диктатуру грузинской социал-демократической партии.
В этом не было бы беды. Это было даже полезно в революционную эпоху, создавая для правительства на первых порах прочную опору в виде хорошо организованной, влиятельной партии. Но достаточно, по обстоятельствам, крепкая государственная власть осуществлялась с чрезмерным уклоном в сторону партийной доктрины, с чрезмерными нарушениями неписаных, интуицией постигаемых, но во многом непреложных правил государственного искусства.
Притом постепенно такой характер грузинского правительства не ослаблялся, а усугублялся. В ноябре 1917 г. грузинский национальный конгресс возвещал, казалось, картину всенародного единения и обещал, думалось, политику национальную. В начале 1921 г. Грузия имела и в лице своего правительства, и в образе Учредительного собрания простую креатуру партийной организации. Неустанно и с упорством неискусных в государственных делах доктринеров все время суживали самую основу своего существования, своей будущности.
В конце пути правительство Грузии очутилось на столь узеньком карнизе, что сбросить его вниз оказалось возможным простым щелчком.
Происходило же это не случайно. Вышедшее из революции правительство Грузии было все же в гораздо большей степени правительством социальной демагогии, чем органом демократической и национальной политики. Ему надлежало и легко было бы сделаться последним, но этого не произошло.
Расправа с земельными собственниками была, в сущности, главной страстью этого правительства.
Аграрная реформа внушалась и действительными потребностями крестьян, и подавляющим примером и влиянием русской революции; но и приемами демагогической революционной конкуренции. Реформа эта была неизбежна; вылилась же она в формы нисколько не сопоставляемые с условиями сельского хозяйства, с будущими потребностями и с укладом столь дифференцированной нации, как Грузия.
Сознательно наносился уничтожающий удар многочисленным группам населения, важной, сравнительно образованной и необходимой части его[2 - Имеются здесь в виду, конечно, не те, сравнительно немногие, потомки вождей и рыцарей, политическим ничтожеством и духовным оскудением заплатившие за отказ свой от народной традиции, но обширный слой прочно связанных с землей и народом земельных собственников, средних и мелких, важное слагаемое и полезный сотрудник грузинской демократии, пожелай она устроиться по-государственному.].
А одновременно, после отчуждения в пользу крестьян конфискованной у прежних собственников земли, невольно усиливалось в крестьянской массе вообще присущее ей равнодушие к вопросам политического строя, ослаблялся в ней всякий инстинкт сопротивления вторгающейся извне силе, раз от последней не ожидалось опасности для совершившегося наделения землей.
Словом, аграрная политика Грузии имела уклон не в сторону Европы и ее гражданских кодексов и не была согласована с государственным интересом независимой Грузии.
Прямое же нежелание, по малодушию и непониманию, серьезно заняться устройством вооруженной силы (хотя бы по примеру коммунистов с 1918 г.), на случай всегда возможного вторжения, проистекало из той же основной доктрины грузинского правительства, доктрины классовой борьбы и насильственного социального передела, которая и помешала ему сделаться правительством национальным.
Аграрная реформа, обездолив, подавив одних, наделив других без возложения на них серьезных тягот финансовых и в виде действительной воинской повинности, сделала крайне затруднительным устройство самой даже скромной армии в стране, столь богатой строевыми офицерами, и в народе, на протяжении долгих веков выковавшем себе славу воинской доблести.
Когда Грузию довели до столкновения с Советской Россией, не бог весть каким силам этой последней не было оказано почти никакого сопротивления. Все было сделано для того, чтобы наступающая советская армия встретила не «вооруженный народ» – а группу партийных вожаков, обширное сообщество лиц, причастных к эксплуатации государственной власти, а с ними небольшую кучку верных мюридов.
Сбросить все это в Черное море оказалось сущим пустяком.
Твердое знание этой внутренней обстановки – этого коренного отсутствия военной организации в Грузии – и подсказало московскому правительству мысль о необходимости «покончить с Грузией», как только внешняя обстановка (о чем сообщено в книге) сложилась для того благоприятно.
Извлечена была при этом великая польза и из огромного соблазна, неизбежно вносимого в умы «трудящихся масс» Грузии, клиентов и мнимой опоры социал-демократического правительства – советскими лозунгами классовой борьбы, отобрания земель и пр. Это было то, на чем массы именно и воспитывались в Грузии. Какое влияние могли иметь тогда все схоластические оговорки и разнотолкования тифлисских начетчиков, раз их же девизы явственно различались на знаменах вторгавшихся войск и привычный престиж российского могущества принимал обличье еще вчера столь горячо лелеемого красного знамени?
Противопоставить в последний момент страну-нацию вторгающемуся в нее чужеземцу, перейти внезапно с жаргона международных социалистических конгрессов на язык патриотизма и национальной экзальтации было делом запоздалым и безнадежным. Если бы с 1918 г. проявлена была в этом отношении самая средняя государственная заботливость, не было бы и надобности в этих внезапных и столь ненужных обращениях…
Вот и произошло, неизбежно и неустранимо, крушение грузинской демократии как раз в момент, когда, усевшись самоуверенно и самодовольно на узком карнизе ею облюбованной партийной исключительности, она, после полного международного признания независимости Грузии в январе 1921 г., предвкушала еще более полное и более спокойное наслаждение плодами своих во многом ценных трудов. В этот-то момент она и была, как сказано, с большою легкостью сброшена вниз.
Прибавить ли то, как этому способствовало неумение согласовать темп работы по улаживанию споров с соседями и по устройству нужных с ними союзов с лихорадочным ритмом истории? Прибавить ли, как после трех лет внешней политики, во многом удачной, Грузию поставили в положение полной изолированности, под вечную угрозу удара – Москвы и Анкары? Остановиться ли еще на том, как одним и другим воспользовалась Москва и как способствовала своему успеху на Кавказе программой союзного объединения Закавказских республик – силой навязав им то, чего они не пожелали сами сделать на путях свободы и независимости? Или на том размежевании с Турцией, осуществленном московским правительством, в условиях тягостных особенно для Армении (уступка Карса), но и для Грузии; но которое было все же разрешением вопроса, вероятно к удовольствию многих желавших спокойно работать на прирезанной и добытой после революции земле?
Здесь достаточно наметить эти главные линии, чтобы, вернувшись опять к стилю исторических созерцаний, сказать, что грузинская демократия 1918–1921 гг., бывшая формой диктатуры социал-демократии, то есть марксизма правого крыла, являлась периодом подготовительным к торжеству в Грузии диктатуры советской. Всем содержанием социальной политики и духом своим демократия эта, вопреки несомненно и ярко пробуждавшемуся в ней народному сознанию, обращена была на деле в сторону Москвы, а не Европы. И этим создавалось коренное противоречие с той европейской ориентацией ее внешней политики, которой Грузия держалась настойчиво до лета 1920 г.
Когда в тяжелые дни февраля – марта 1921 г. Грузию уложили на стол и опытный хирург, советская власть, произвел над ней жестокую операцию, он знал, что пациент захлороформирован и подготовлен к операции не менее опытной, хотя и не столь дерзающей рукой грузинских социал-демократов.
То, что политически и субъективно было борьбой и казалось переворотом, исторически и объективно оказывалось простым разделением труда и чередованием фаз.
Вот и все. Это печально, но такие политические пассажи не кажутся значительными в эпоху, когда миллионы здоровых, цветущих людей умерщвлялись как ни в чем не бывало!
История человечества порой принимает формы сумасшедшей пляски. За внешними бредовыми формами, за быстрым мельканием событий важно видеть основные темы, постоянно возвращающиеся прочные нити.
Стремление народов к свободе, к творческому независимому существованию в таинственном единении национальных коллективов и есть одна из таких тем, одна из мнимо лишь прерываемых нитей.
Независимость Грузии и соседних ей народов Кавказа, несмотря на события 1920–1921 гг., вовсе не является простым эпизодом вчерашнего дня, с такой скоростью уходящего в историю; напротив, она есть и останется живой темой и наших дней, и близкого будущего. Поэтому и книга эта далека от настроения, выраженного в знаменитом Victrix causa diis placuit, sed vict a Catoni[3 - Боги были на стороне победителей, на стороне побежденных – Катон (лат.).].
