Белый медведь. Повесть

– Ты же первый устанешь, – сказал Мышовке Коршун. – Поешь побольше, пока есть пища.

– Я устану потом, а пока я могу идти, – ответил Мышовка.

– Мальчик говорит правильно! – сказала подсевшая с рыбой к очагу Колпица и, отпив из еще одного долбленого чурбанчика кислой ягодной воды, не спеша стала доставать из лыковой миски каленые сосновые зерна и отправлять их в рот.

– Потому что мальчик мудрый, – сказала Цапля, сидевшая, кушая рыбу, рядом. – Будет тоже Мудрый, как Львенок.

Львенок снова засмеялся.

– Тогда вы будете нас путать, – сказал он.

Закончив завтрак, Дхоле, Львенок, Коршун и Мышовка вытерли руки и губы травяными мочалками, поблагодарили Творца за благополучное насыщение, поднялись на ноги и направились один за другим в пещеру – собираться на разведку. А вокруг очага ели рыбу, оживленно беседуя, севшие за завтрак после них сородичи. В пещере Дхоле, Львенок, Коршун и Мышовка прошли в дальнюю часть – где даже днем стоял полумрак, и выход сиял в стороне неровной полосой с видными на ней серо-желтыми скалами противоположных склонов ущелья, кустами, дымом очага снаружи, собравшимися вокруг, завтракая, сородичами. Под низким в этом месте каменным потолком лежали шкуры, циновки, одежда, сложенные стопками на ветки, раскинутые по земляному полу для защиты от сырости. Здесь стоял довольно неприятный глухой запах, а из самой глубины пещеры – самого прохладного места, еще тянуло духом хранящейся там еды, в том числе вяленого мяса. Мышовка не любил сюда заходить, но перед выходом в Большую Долину надо было надеть гетры, так как вдали от жилища было бы нежелательно случайно поранить обо что-нибудь ногу: и рану завязать там трудно, и идти с поврежденной ногой обратно еще труднее.

– Плащ надеть: вдруг дождь пойдет? – спросил у Дхоле возившийся в полумраке у скальной стенки, где лежали бизоньи шкуры, Львенок.

– Не будет дождя, – ответил Дхоле. – Два дня небо совсем чистое и сегодня с утра тоже. Муравьи и вчера вечером, и сегодня бодры, свои норы держат открытыми – я видел.

Мышовка подошел к тому месту, где всегда стояли гетры – большие и маленькие, на ноги разного размера, нагнувшись, вытащил пару подходящих себе, при этом на ощупь определив, что они сшиты из лошадиной шкуры, и стал надевать. Гетры представляли собой немного расширяющиеся кверху трубчатые чехлы, доходящие до колен и сшитые внизу с обувью из более толстой кожи, имеющей особенно плотные – твердые почти как дерево, подошвы. Сверху через небольшие отверстия в коже было просунуто по тесьме из тонких жил; эти тесемки Мышовка завязал вокруг колен, чтобы верхние края гетр не трепались и не рвались. Оказавшийся рядом Коршун протянул мальчику сшитый из светлого меха муфлона колпак с широкими полями: он в жаркую погоду защищал голову и шею от солнца, в сырую – от дождя. Мышовке не очень нравилось носить колпак, потому что его поля ограничивали обзор, и чтобы посмотреть на что-нибудь сбоку, приходилось сильно поворачивать голову. Но Мышовка не стал возражать и натянул колпак на затылок: так обзор был все же шире. Сам Коршун также надел меховой колпак – побольше размером, а Дхоле и Львенок надели только гетры.

Затем все четверо вышли из пещеры обратно к очагу, где большинство сородичей продолжали завтракать, шумно разговаривая и смеясь.

– Мы уходим! – громко сказал им Дхоле. – Хотим возвратиться до начала вечера.

– Творец вас защитит от зверей и несчастий! – кивнув, сказала Куланиха, державшая руку на выдолбленном куске осинового ствола с напитком.

– Да, пусть будет так! – сказал Дхоле, склонив голову.

Раздался звонкий стук с дальнего края площадки перед пещерой: где лежали кремневые заготовки для изготовления инструментов. Там на плосковатом куске дерева, застеленном сверху оленьей шкурой, сидел пожилой седоволосый Ворон. Наклонившись над плоской каменной глыбой рядом, он одной рукой удерживал положенную на глыбу заготовку – сужающийся книзу большой кусок кремня, а другой долбил по нему сверху продолговатым речным камнем. От ударов по краям кремня откалывались плоские пластинки, которые потом тщательно и мелко оббивали с разных сторон, делая из них инструмент.

– Ворон, ты, не поев с утра, уже работаешь? – крикнул ему удивленный Дхоле. Ворон, прервав свое занятие, поднял седую кудлатую голову с такой же седой и длинной бородой, посмотрел на Дхоле и ответил:

– Ты же меня с собой не берешь, а мне что-то надо делать. Могу песни распевать, но кто сейчас их слушать будет: все позавтракают – и тоже пойдут по делам. А мне скучно.

– Да он раньше всех позавтракал, – ответила жена Ворона Росомаха, после еды у очага утираясь мочалкой.

– Почему же я тебя не беру с собой? – сказал Дхоле. – Пойдем, ты старик сильный и опытный! Как раз будешь полезен в Долине.

– Иди, иди! – отмахнулся Ворон и, опустив голову, продолжил звонко долбить камнем по заготовке.

– Пойдемте! – сказал Дхоле спутникам. – Раз много живший мужчина говорит нам идти, значит, надо идти, – шагнув к скальной стене, он взял одно из прислоненных к той толстых копий из прочного березового стволика с закрепленным на верхнем конце кремневым остроконечником. Толстыми копьями отгоняли больших зверей, если те не давали куда-то подойти или сами приставали вдали от жилища. На обратный конец толстого копья и опирались как на посох. Но тут же рядом с копьями к скале были приставлены и обычные посохи из твердого дерева. По посоху и взяли себе Львенок и Коршун. Мышовка, как и все дети, предпочитал ходить, ни на что не опираясь: посох занимал руки и мешал в пути играть. Иногда больше для развлечения Мышовка подбирал во время переходов легкие длинные палки и опирался на них, но вскоре это ему надоедало, и он их выбрасывал. Теперь Львенок и Коршун взяли по посоху и, легко опираясь на них, последовали за Дхоле, уже поднимавшимся по тропинке, ведущей наверх мимо скал пещеры, а Мышовка зашагал с ними, помахивая пустыми руками.

По тропинке, извивающейся вокруг густых кустов и выступов желтовато-серых скал, поднимались сначала строго друг за другом, так как здесь проход был узок. Затем, когда голоса оставшихся у пещеры сородичей скрылись внизу за скалами, подъем стал более пологим, и стало возможным идти свободнее, потому что каменные выступы закончились, а кустистых зарослей стало меньше. Прохладой и негустой тенью охватила разведчиков покрывавшая в этой местности верх хребта березовая роща. Солнечный свет, падавший сквозь кроны растущих кругом деревьев – белых с темными разрывами коры на стволах, бледно-желтыми полосами и пятнами проплывал по одежде идущих. Взрослые продолжали придерживаться тропинки, в этом месте шире натоптанной, а Мышовка пошел по невысокой и бледной, будто ворсом покрывшей лесную землю траве и пристроился сбоку к Львенку.

– Почему тебя прозвали Мудрый? – спросил он Львенка.

– Это было задолго до твоего появления на этой земле, – ответил Львенок, шумно от напряжения при подъеме выдыхая воздух и глядя прямо перед собой. Шуршал, опускаясь в лесную траву и раздавливая прошлогодние листья, его посох. – Я первый понял, где надо искать Медведя.

– Медведя? – переспросил Мышовка. И тут до него дошло. – Это того Медведя, который проливал кровь людей?!

– Да, – сказал Львенок.

– Мне не рассказывали, что его нашел именно ты! – сказал удивленный Мышовка. В стороне из-за давно упавшего на землю и почерневшего древесного ствола вспорхнули при приближении людей две птицы и унеслись в березовую чащу.

– Это же было давно, – повторил Львенок. – Я всего за несколько кочевок на равнину и обратно до того перешел в наш род к нашей бедной Крушине. А ты появился на этот свет еще через очень много кочевок.

Разведчики поднялись на верхнюю плоскость хребта. Мышовка оглянулся: он постоянно, проходя здесь, оглядывался на возвышавшуюся над оставшимся позади ущельем огромную Хвалебную скалу, которая, в отличие от других скал, не выступала из горного склона вбок, а торчала высоко вверх, словно когда-то выросла там подобно дереву. У подножия этой скалы род постоянно собирался, чтобы прославить Творца. Можно было и залезть на ее плоский верх, но у Мышовки это еще не получалось без помощи более старших ребят, а взрослые обычно сердились, говоря, что Хвалебная скала слишком высока для детского лазания: упав с нее, можно сразу убиться, особенно если в сторону ущелья. Кто-то из старших мужчин однажды даже предлагал протянуть на вершину скалы веревки, чтобы дети, которым очень хотелось посмотреть с нее окрестности ущелья, могли влезать на нее с меньшей опасностью, но Куланиха возразила, сказав, что тогда дети будут лазить на скалу постоянно, и от этого станет только более вероятно, что кто-нибудь упадет и разобьется. Сейчас скалу из березовой рощи было видно очень плохо: просто как что-то темное за кущами древесных крон. Весной же, когда на березах еще не было листьев, она виднелась хорошо. Мышовка повернул голову снова вперед и тут же налетел на корягу, торчащую из лесной подстилки на пути. С треском опрокинулся он перед собой, даже через гетры больно ушибив ноги, но Львенок быстро и ловко успел его подхватить за руку.

– Эх ты, разведчик! – усмехнулся Львенок. – Не надо же так крутить головой в пути!

– А я… на Хвалебную скалу смотрел, – ответил Мышовка, восстанавливая равновесие. По лесу, дышавшему свежим запахом растений и влажной древесины, разнесся крик дятла, напоминающий треск ломающегося ствола.

– Не видно же ее, – сказал Львенок.

– Чуть-чуть, – сказал Мышовка.

– Пойдемте, не задерживайтесь! – крикнул спереди Дхоле, обернувшись. Разведчики двинулись дальше по лесу, снова растянувшись друг за другом. Мышовка тоже пристроился на тропинке за спиной Львенка.

Запахло хвоей и смолой: березовый лес сменился сосновым. Тут и там на земле, усеянной опавшими желтыми хвоинками и шишками, темнели углубления с вывороченными комками, оставленные медвежьими лапами. Медвежьи следы походили на следы босой ноги человека, только были огромные, и спереди ямок от пальцев были видны узкие ямки от когтей. Эти следы в сосновой роще оставил Пепельный Бок – живущий здесь на хребте степной медведь. Он был совершенно незлобивый к людям, и взрослые часто оставляли для него в роще остатки туш добытых на охоте бизонов, оленей или лошадей. За это он прогонял с этой части хребта гиен и волков, которых привлекал запах съестного, идущий из человеческой пещеры, и которые могли украсть вялившееся мясо или даже растерзать ребенка. Если Пепельного Бока удавалось застать отдыхающим в кустах, взрослые могли к нему без опаски подходить: он знал, что это – свои люди, и даже не рычал. А Ворон однажды на глазах у Мышовки подошел к сомлевшему после еды и валявшемуся на спине под отдельно стоящей Красной сосной медведю, нагнулся и погладил его по густой шерсти цвета очажной золы, и медведь даже не пошевелился. И его грозные когти не были страшны для детей Серны. Мышовка спрашивал у Ворона, можно ли так же подружиться с огромным пещерным медведем, и Ворон ответил, что как среди людей есть угрюмые и дружелюбные, так и среди медведей тоже, и нет разницы, пещерный это медведь, степной или бурый. Но многозначительно сказал, что внешние признаки угрюмости и дружелюбия у зверей совсем иные, чем у людей, поэтому, не набравшись опыта в наблюдении за зверями, не следует подходить к ним знакомиться.

– Львенок! – проговорил Мышовка в спину идущего впереди Львенка.

– Что? – спросил Львенок, не оборачиваясь и мерно вдавливая посох в лесную землю.

– А Медведь, которого ты нашел, был степной, пещерный или бурый?

Львенок засмеялся, все так же не оборачиваясь и не сбавляя шага.

– Он же был больше человек, чем медведь.

– Но какой он был… медведь? От какого медведя у него было…

– Я уже не помню, – сказал Львенок. – Дхоле! Ты не помнишь, Медведь-Человекотерзатель в какого медведя превращался?

– У него были когти степного медведя, – ответил идущий впереди Дхоле.

– Степной, – ответил Львенок Мышовке, на миг повернув голову назад.

– Как Пепельный Бок! – воскликнул Мышовка.

– Дети Барсука ведь едят медведей, – сказал Дхоле. – Оттуда он и взял когти.

– Да, – сказал Львенок…

Сосновый лес расступился, и разведчики вышли на вершину отвесной Земляничной скалы на северной стороне хребта. Внизу простирались сходящие далее к долине пологие склоны в серо-зеленых зарослях кустарника, перемежающихся с будто сияющими светлыми полянами. А дальше раскинулась Большая Долина, окруженная синеватыми цепями меньших гор. Там за раскидистыми береговыми рощами из тополя и ивы поблескивал в ее западной части кусок Реки-Матери, которая здесь вытекала из скалистого каньона, а сбоку к большой реке протягивалась будто тонко прорезавшая долину неровная линия ущелья с не видной отсюда мелкой речкой. Среди степных лугов, покрывавших долину и нижние склоны окружающих гор, были будто рассыпаны медленно движущиеся пятнышки и точки: пасущиеся животные.

Мышовка уже умел издалека отличать разных животных. Ближе всего – даже еще не в самой долине, а в нижней части сходящих в нее склонов хребта, расположился табун лошадей, и их стройные мускулистые тела темно-бурого цвета, курчавящиеся гривы на мощных крутых шеях, островатые уши и вытянутые морды хорошо различались с верха скалы. Лошади: стройные кобылы с резвыми жеребятами и без них, большие и сильные жеребцы, охранявшие табун, разбрелись по склону и щипали степную траву; время от времени, потревоженные каким-нибудь звуком или запахом, некоторые из них поднимали длинномордые головы, приглядывались и пряли острыми стоячими ушами, а затем, успокоившись, продолжали пастись, неторопливо переходя с места на место. Некоторые были скрыты от глаз разведчиков за кустарником и высокими травами, и лишь шевеление растительности, взмахи лохматых хвостов да мелькание бурой шерсти среди зарослей выдавали их присутствие. Иногда слышалось дрожащее, высокое в начале и понижающееся к концу ржание. В долине ближе всего – почти у подножия хребта, паслись, мелькая среди высокой травы, куланы – братья и сестры лошадей, но низкорослые и коренастые. А недалеко от куланов небольшую тополевую поросль, серо поблескивающую на солнце, объедали несколько верблюдов – очень больших, поэтому даже издалека хорошо различимых животных. Мышовка видел со скалы их изогнутые вниз и вверх шеи и горбатые спины – то, по чему верблюда можно было с любого расстояния отличить от любого другого существа.

– Вон бизоны! – сказал Дхоле, вытянув левую руку и указав ею в глубину долины. – За Сумрачной речкой.